Математик

- Пять, четыре, шесть, семь.

- Пять, четыре, шесть, семь, - повторял худощавый человек, сидевший на деревянном стуле в центре небольшой комнаты. И, хотя его голос не был громок, в замкнутом пространстве, отражаясь от стен, был отчетливо слышен.

Человек сидел спиной к входной двери, слегка наклонившись вперед, зажав ладони рук между колен, и глядя в какую-то невидимую точку перед собой.
У стены комнаты, противоположной двери, стоял большой, сделанный из дуба, стол. На нем находился аппарат внутренней связи, стояла настольная лампа, свет которой составлял единственное освещение в этой комнате, из-за чего вокруг царил полумрак, а также лежали всевозможные бумаги, папки, и, в самом центре этого стола, совершенно обособлено от других вещей, стояла пепельница, которая была полна окурков.
За столом расположился человек с погонами полковника, всем своим видом являя полную противоположность человеку, сидящему на стуле – крупного телосложения, строгого вида, с уверенным, но уже слегка уставшим, взглядом.

- Математик? Так ведь Вас у нас прозвали, - в очередной раз повторил полковник.

- Пять, четыре, шесть, семь. Пять, четыре, шесть, семь...

- Да прекратите Вы! Отвечайте на вопросы! – повысил голос полковник, и, так и не дождавшись ответа, тихо сказал:
- Ладно, покурим...

Полковник достал из пачки еще одну папиросу, и, чиркнув спичкой о край своего стола и подождав, когда она разгорится, прикурил.

- Пять, четыре, шесть, семь, - человек, которого полковник называл Математиком, внезапно прервался, и вдруг, быстро проговаривая цифры, продолжил:
- Пять, двести пятьдесят, шесть, три, семьсот...

- А как же «пять, четыре, шесть, семь»? – с иронией в голосе спросил военный. А потом, не выдержав, громко произнес:
- Хватит считать, Математик!

- Я не считаю, - вдруг тихо ответил худощавый человек. - Я просто говорю то, что вижу. Извините, просто я сейчас волнуюсь, мне тяжело молчать.

- Не считаешь? - раздраженно произнес полковник. - А что тогда значат эти твои пять, четыре, шесть, семь?! Я это слышу уже целый час! С ума можно сойти от этого. Цифры, цифры, цифры...

Математик поднял глаза и медленно, словно извиняясь, ответил:
- Каждый видит по-своему. Если умеет, конечно... Просто мне... так удобнее видеть. Понимаете?

После этих слов он замолчал, и в комнате повисла напряженная тишина.
Молчал и полковник. Он потряс в правой руке пачку папирос, перевернул ее, из пачки на стол полетела табачная крошка, полковник смахнул ее со стола рукой, и только после этих действий с усмешкой произнес:
- И что же ты видишь? Мне тут передали, что ты вчера конвоиру сказал, когда тот умрет. Даже напугал бедолагу.

Полковник ухмыльнулся:
- Что по мне, так я считаю, что я зря потратил на тебя свое время. Тебе в психушку нужно, а не к нам. Просто все эти твои цифры, твои разговоры...

Вдруг полковник изменился в лице, стал очень серьезным, и, резко подавшись вперед, и наклонившись, почти перегнувшись через стол, тихо прошептал:
- Или вообще... к стенке, - он сделал паузу. - Ты говоришь, что знаешь, когда начнется война? А понимаешь ли ты, что это значит?!

Полковник несильно постучал кулаком по столу.

- К стенке. За пропаганду, сволочь.

Последние слова военный произнес тихо и медленно, смакуя, чтобы ни единого сомнения не оставалось у его оппонента в том, кем он является, находясь в данном месте.

Математик в ответ что-то неслышно пробурчал полковнику, сжался, подогнул голову, и, еле слышно, начал шептать: "Пять, девять, три. Четыре тысячи семьсот пятьдесят..." И потом вдруг, словно успокоившись, начал медленно повторять свои заветные цифры: "Пять, четыре, шесть, семь..."

Полковник откинулся на спинку стула. Его рука, держащая сигарету, находилась над столом. Вовремя не сброшенный пепел упал на бумаги. Военный резко наклонился над столом, сдувая его, и, исподлобья посмотрел на Математика. Усмехнулся.

- Знаешь, а ты мне даже нравишься чем-то. Сижу тут. С юродивым каким-то. Слушаю бред. Не верю я, что ты сволочь. Но и чушь твою не понимаю. Но, зато хоть какое-то разнообразие за сегодняшний день.

Худощавый человек, не поднимая головы, сразу отреагировал на смену интонации военного.
- И не нужно верить, – тихо сказал он. - Вы и сами знаете. Верить правде не нужно, ее нужно чувствовать. Просто мы разные и по-разному видим мир. Но вы знаете, где я прав.

- Прав?! Где ты можешь быть прав, а? Математик?! Может, ты еще и мне скажешь, когда я умру? Тогда я точно буду знать, что провел вечер не зря, - полковник с крика перешел на смех, но смех не искренний, очень злой.

Математик заерзал на стуле. Он опять уставился в какую-то невидимую точку перед собой, и очень тихо, так, что военный едва улавливал слова, начал бубнить:
- Один миллион пятьсот шестьдесят, сто пять, два, четыре, семь, три...

- Хватит! - полковник оборвал его резким криком, который эхом отразился в маленькой комнате.

Маленький человек замолчал, дернулся и, подняв голову, тихо сказал:
- Двадцать седьмого числа пятого месяца, в год, который с разницей три с прошедшим.

В комнате повисла тишина, которая, однако, почти сразу была прервана громким голосом военного:
- Да, Математик! Не много же ты мне отмерил...

Лицо военного в этот момент выражало все, что угодно: сомнение, злость, разочарование.
Полковник смотрел на сидящего на стуле человека, и размышлял о том, что этот человечек, маленький и пугливый человечек, жизнь которого находилась сейчас в полной его власти, осмеливался продолжать свои нелепые, и уже совсем не смешные ему, полковнику, игры.

- Что за чушь ты несешь?!

- Но Вы же поняли меня... – словно оправдываясь, начал говорить Математик. - Вы должны были понять меня... Я вижу в Вас... У Вас просто другие образы...

- Пошел вон! - проорал полковник, и, опомнившись, потянулся к внутренней связи.

Подняв трубку, он крикнул дежурному:
- Конвоиров!

Дверь в комнату сразу же отворилась. В комнату вошли два двухметровых парня, одетые в форму. При их виде Математик схватился обеими руками за стул. Понимая, что самолично он не покинет комнату, конвоиры схватили его за руки и, практически оторвав Математика от стула, на котором он сидел, стали тащить его из комнаты. Однако тот, проявив неожиданную для его предшествующего поведения резкость, начал вырываться из рук конвоиров, отчаянно пытаясь прорваться к столу полковника.

- Вы не понимаете! Вы не хотите понимать! То, что будет со мной уже предопределено. Но Вы можете, слышите, Вы можете еще что-то изменить для себя! У Вас есть небольшой шанс. Вы должны почувствовать! Тогда Вы будете знать, что делать. Я говорю правду!

- Вывести! – голос полковника заглушил его слова.

Дверь захлопнулась, и полковник остался один.
Он нервно потушил очередную папиросу, закурил новую, пытаясь успокоиться. Мысли о последних прожитых минутах захлестнули его. Он сам не понимал, и сопротивлялся тому чувству, которое внезапно возникло у него. Это было какое-то странное чувство нереальности происходящего. И, вместе с ним, возникло новое ощущение. Тянущее за нервы ощущение того, что он чего-то не понял, был рядом, но не уловил.
И, словно защита от всего происходящего, внезапно пришла злость.

- Приведут всяких козлов, - выругался полковник. Он нервничал. Окурок сильным движением ладони был размят в пепельнице.

Полковник снова поднял трубку аппарата внутренней связи:
- Петрова ко мне.

В комнату вошел майор и, закрыв за собой дверь, послушно посмотрел на начальника. И сам, словно предугадав разговор, спросил:
- Что с этим делать? – майор указал в сторону двери.

- Ничего. К черту его. Отправь дело в другой отдел. Не враг он, да и не шпион никакой. Так... Ненормальный. Все, ладно. Свободен.

Майор вышел, и полковник вновь остался один.
Он осмотрел комнату. Взглянув на стул, на котором еще недавно сидел его собеседник. Обрывки фраз из этого странного разговора, произошедшего тут, еще эхом отдавались у него в голове.
Полковник вдруг подумал, что как же ему осточертела эта комната, и все те люди, которые, так или иначе, посещали ее. Все это, так давно его окружавшее, по сути своей не имело ничего общего с его миром. А его мир... Он был забыт, смят. От него остались лишь отголоски, изредка всплывавшие в его памяти, чувствах, и мгновенно подавляемые волей.

Полковник с совершенным спокойствием вновь вспомнил слова этого странного человека, которого с чьей-то легкой руки прозвали в управлении Математиком.
Полковник внезапно понял, что Математик говорит правду. Он уже знал, что скоро война, и что жить ему осталось лишь пару лет.

- Посмотрим, - тихо сказал полковник. - Все-таки еще пару лет...

* * *

Полковник больше никогда не встречался с Математиком. Его дело было передано в другой отдел, где за него с рвением взялся какой-то молодой лейтенант.
Математика по прошествии нескольких месяцев расстреляли. На допросах он так до самого приговора и не изменил своих слов, в которых якобы называл точную дату грядущей войны.

А через полтора года, по жестокой иронии судьбы, полковник сам оказался в этом кабинете, но уже по другую сторону невидимой стены, разделявшей подследственного и следователя. На всех допросах, на которых ему предъявляли какие-то выдуманные обвинения в шпионаже, он только молчал, не произнося ни слова.
И лишь когда полковника, с крещенными за спиной руками, конвой вел в расстрельную, он тихо спросил у сопровождающего:

- Майор... Какое сегодня число?

- Двадцать седьмое мая.

Услышав ответ, полковник внезапно рассмеялся. А потом, словно о чем-то подумав, очень тихо произнес уж совсем нелепые для такого момента слова:

- Пять, четыре, шесть, семь...


Апрель 2005