Партия

Совершенно правдивая история.



Казакову Н.А.
посвящается.





Школа была в юго-восточной, самой глухой и отдаленной части посёлка, который насчитывал тридцать домов. Через пустырь от школы — рынок, средоточение всей жизни нашего провинциального захолустья. Рынок — центр посёлка, тут и продуктовый, и хозяйственный магазины, Дом Быта с парикмахерской, аптекой, ремонтом телерадиоаппаратуры, обувной и часовой мастерскими, в двух шагах от него — администрация и почта. Через рынок и школу проходили все дороги в посёлке, с севера, от трассы на Москву, до юга, и с запада, от железнодорожной станции, на восток, к болотистому лесу, за которым мычал и хрюкал мясокомбинат. К рынку и всему посёлку школа повернулась парадным входом с огромными, ещё советскими дверями, большой каменной лестницей и обширной площадкой, где проводились все линейки, а между квадратными плитами метр на метр проросла трава, невыгодно оттеняя ухоженность клумб с яркими цветами. Справа — бетонный забор, за которым детский садик №72, слева — основной вход в школу, спортивная площадка и бетонный забор, за которым — недавно достроенная поликлиника. Сзади школы был лес и болота, и вонь от мясокомбината, ветер почему-то всегда дует в нашу сторону.
Школа, угловатая, непонятной архитектуры и непрактичной планировки, напоминала собой толстую, сплющенную букву "Н" с выеденной правой стороной. Там был основной вход и спортивная площадка. Школу построили в семьдесят восьмом, меня тогда ещё не было. С тех пор школа перетерпела один капитальный ремонт, но вовсе не изменилась. Год от года щетинилась острыми камешками, торчавшими из бетонного фундамента, и год от года протекала неремонтируемой крышей. В общем, так себе школа, не стоило бы и говорить о ней, если бы не события, которые в ней произошли.


В начале одиннадцатого класса нам дали нового учителя по биологии. Сам этот факт был безрадостным — мы любили добренькую Светлану Николаевну, её приятный голос и низкую требовательность. Но когда мы увидели новую учительницу, Веру Николаевну, то впали в прострацию. Это была та самая грозная и ужасная Кость, с которой мы никогда раньше не пересекались, но были наслышаны о ней от старшеклассников.
Кость была высокая, немолодая, худощавая женщина, отчего её так и прозвали. Её вытянутое, полукруглое в профиль лицо всегда оставалось бесстрастным ко всему, что бы вокруг не происходило. Казалось, упади на нас метеорит или ещё какая-нибудь штука, она спокойно продолжала бы урок. Одевалась она всегда в тёмное и строгого покроя, под одежду и лицо строила. Голос Кости, громкий, пронзительный, высокого тона, всех держал в постоянном напряжении. Да и сама она, хоть и худенькая, была крепкая ещё женщина лет пятидесяти, прекрасно сохранившаяся внешне, будто ей не больше сорока. На учеников она нагоняла страх, может, и не специально, властным голосом и грозным видом. Старшеклассники её не любили, те, кто помладше — побаивались.
С первого же дня Вера Николаевна стала всех спрашивать, выясняя наши прежние знания, которые стали вдруг удивительно малы. В начале урока она спрашивала домашнее задание, со всех по слову, потом вызывала докладчиков по новой теме (доклады раздавала на прошлом уроке), потом сама дополняла объяснение, что-то рассказывала (никогда не диктовала!), задавала на дом и распределяла темы докладов на следующий урок. И всё это — за сорок минут! Не больше, не меньше! Если мы её каким-то образом задерживали, то она отпускала нас по звонку доучивать самостоятельно то, что она не успела рассказать. И — торопила, буквально выпроваживала на перемене учеников из класса, объясняя это тем, что ей надо подготовиться к следующему уроку. За сорок минут у нас не было времени не то, что списать математику или поболтать, у нас не было ни секунды, чтобы сказать друг другу хоть слово. Зоркая и отлично слышащая Кость тут же долбила полутораметровой указкой по столу и выгоняла нарушителя из класса. Без возражений! При таком порядке и жёстком графике урока мы выходили из кабинета обессиленные и с тупым выражением лица.


Сентябрь близился к концу, кругом всё желтело и бурело. Вчера был дождь. Вечером уже холодно, ветер дует с северо-запада. И в подъезд тоже задувает, потому как стёкла выбиты почти все (летом-то жарко, да и на улицу посмотреть хочется без искажений).
О, многострадальные подъезды нашей дикарской России! В чём вы провинились, несчастные? Вам уже можно ставить памятники за всё то, что вы претерпели, да боязно — долго ли пробудут неосквернёнными? Неужто всех этих вандалов и дикарей взрастили наши отцы и матери? Неужто они брали в руки биты, кололи бутылки, плевались и использовали подъезды как туалеты, неужто они подавали такой пример нам? Вроде нет… тогда откуда, откуда же всё это? Злость, тупость, ограниченность, обыкновенная невоспитанность и всё остальное, так порочащее нас? Беспричинное отметание старых норм и моралей? Откуда?? Мы даже не можем прикрыться понятием «нигилизм», потому что нынешнее поколение просто не знает его!!! А подъезды — страдают… И Родина — не разворованная Россия, а Родина — тоже, небось, страдает…
Харк…
Тьфу!
Шлёп.
— Еб… я эту школу со всеми учителями!!! — высказался Лёшка и для пущей убедительности махнул рукой, как отрубил что-то. Да, вышло убедительно — Лёшка высокий, сильный парень с выразительным лицом, отражающим все его чувства, испытываемые им к школе.
— Взорвать бы к чертям собачьим, — буркнул себе под нос Олег.
— Вот так? Чтобы по кирпичику! Бабах! — с готовностью подхватил Лёшка. — Жалко, я химию плохо знаю. Сейчас бы пригодилась, да — поздно уже учить.
Разговоры о подрыве школы всегда велись серьёзным тоном, хотя знали ведь ребята, что ничего не сделают, да и не столько уж хотелось её взрывать, но обсуждали это серьёзно, продумывали множество вариантов; как будто игра какая, все знают, что игра, а делают вид, что всё по-настоящему, так и надо.
—  Взрывчатку можно на рынке купить, денег — собрать со всех ребят. И девчонок  — они тоже учиться не хотят.
— А заложить в биологию, что б у неё там всё рвануло. Вот  ведь сучка, из-за ху…и какой-то выгнала! Я спрашиваю, какая в старом учебнике страница, а она сразу: «Федотов, встань и выйди вон! Ты мешаешь учебному процессу.  В журнал — двойка за новую тему. На следующем уроке всё расскажешь», — передразнил Лёшка Веру Николаевну. — И попробуй чего ей возрази. Ещё одну парашу влепит, — досадливо сказал он.
— Да, не всё путёво в наших школах, — согласился Олег. — Вот что за хе…я у нас с учебниками? В библиотеке — старьё, восьмидесятых годов выпуска, а учимся почему-то по новым, переизданным, уточнённым, дополненным, откорректированным, после чего утверждённым и — отсутствующим. Где брать — хе… знает. Во-первых, найти надо, во-вторых — купить!
— А мы им что — богатенькие Буратино, я не пойму?!
Да, возмущению школьников нет предела! И при том — иногда вполне справедливому возмущению.
— И что характерно — никто и не думает возмущаться, будто так оно и должно быть. Охают, ахают и в конце концов едут в Москву за учебниками. Пятнадцать рублей туда, пятнадцать обратно, десять по метро, каждый учебник не дешевле восьмидесяти. И день потерян полностью! Времени школьникам тоже никогда не хватает.
— И день, бл…, потерян полностью! — сказал Лёшка и опять досадливо махнул длинной рукой.
— Давай покурим, что ли? — предложил Олег.
— Давай, согласился Лёшка и полез за сигаретами в карман.
Щёлкнула зажигалка. Прикурили.
Харк…
Тьфу!
Шлёп.
— И самое удивительное, что в условиях нынешней реальной поддержки школы нашей администрацией можно было бы выделить некоторую сумму на покупку необходимых учебников. Хотя бы по одному на двоих, мы ведь не гордые, и в паре с кем-нибудь позанимаемся. Так даже веселей.
— В натуре, Олег, на хе… нам пять видаков?! Два стоят в сейфе, пылятся. А за каким нам десять мафонов?! По одному англичанам, один в музыкалку, один театралам, хотя они постоянно свой носят, а остальные шесть куда?! Лучше бы, бл…, полы сделали, а то ходишь, спотыкаешься, как по минному полю.
Помолчали маленько, подымили сигаретами.
Харк…
Тьфу!
Шлёп.
— Да ещё эта ёб…я практика! — злобно махнул рукой Лёшка, и полетели искорки от тлеющей сигареты.
— Практика ладно…
— Ни хе…а не ладно! Пока три  недели не отпахал — учебников ху…! Чё за обязаловка такая? Каникулы — это моё личное время, его не трожь! Может, я на все три месяца в Египет махнуть хочу или ещё куда, а из-за этой грёбаной практики оставаться?
— Были бы условия прохождения,  обеспечение необходимым инвентарём…
— Вот, бл…! Вкалываю я на даче у себя с утра, а в обед — в школу? Да со своей лопатой или граблями? Весь день одно и тоже, сниться начинают эти лопаты.
— Практика ладно, — опять за своё Олег. — А вот субботники…
— Бл…, и не напоминай! Какой му…к их выдумал? С какого хе…а я должен два раза в год за всеми их дерьмо по посёлку убирать?
— Вообще-то на это есть дворники, которым администрация платит ежемесячную заработную плату…
— А они за эти копейки собирают бутылки по помойкам и алюминиевые банки и ежедневно возят этот хлам в Москву. На остальное — ни времени, ни желания. И посылают нас. Бл…и. Задрался я убирать за всеми. У своего дома — пожалуйста. Да и то, я ведь не мусорю.
— И когда тут учиться, если занимаешься только благоустройством? Благоустройством школы, благоустройством посёлка, своей дачи, своей квартиры… Бегаешь, суетишься, на личную жизнь времени не хватает, не то что на учёбу. А жизнь — она летит, летит, и часто получается, что как-то мимо нас.
Летел, летел окурок олеговой сигареты из окна подъезда, да рядом с бродячей собакой и упал. Из-под козырька подъезда вышел мужчина, посмотрел на собаку, на упавший окурок, потом наверх. И погрозил кулаком. Небесам. Олег уже скрылся.
— Да эти училки столько задают, что и в месяц не выучишь, а тут — к следующему уроку. И у каждой предмет важней другого! У меня в голове всё перемешалось! По семь уроков в день! Так и с ума сойти недолго. Одна Кость чего стоит… Сволочь!
— А они хотят ещё шестидневку ввести.
— Охе…ть! В день будет на один урок меньше, но и в неделю меньше на один выходной! Это не дело. Лучше б большую перемену сделали. Кому надо — и домой сходил, хрен ли — рядом всё.
— Вот я и говорю — ху…вая у нас житуха пошла. Да все молчат, — сказал Олег, да и сам примолк — вторую сигарету прикуривал.
— А что скажи — Т. тебя быстро на место поставит. Стерва.
Т. — это директор школы. Немолодая дородная женщина с двумя подбородками и семью кольцами на десяти пальцах. Директором уже восьмой год, пообвыклась. Раньше учительницей была. Русского языка и литературы. Строгая женщина. Но безмозглая. Во всём искала выгоду только для себя и любила показуху.
Харк…
Тьфу!
Шлёп.
— А, может, всё-таки скажем, а? — предложил Олег.
— Ну, — недоверчиво буркнул Лёшка.
— А, может, нас услышат и прислушаются?
— Вот ещё! Выставят в шею и пинка под зад.
— А если по-другому?
— Это как?
— Коллективно?
— То есть?
— Партия.


Маленькое нотабене.
Во-первых, прошу прощения у читателя за обилие ненормативной лексики в моём рассказе, но тут же смею заверить, что без этой точности и дословности в передаче разговора двух одноклассников, рассказ много бы потерял в своей реалистичности. Я всего лишь рассказываю Вам, дорогой читатель, то, что произошло на самом деле, а правда без подробностей — это умалчивание, а умалчивание — это ложь. Я не хочу, да и не буду врать. Школьники действительно ругаются матом и именно в таких количествах, уж поверьте мне. Это обусловлено тем, что ребёнок, школьник, считает матные слова атрибутом другой жизни, тем более что взрослые в связи с этим часто говорят ему: «Мал ещё матом ругаться», «Не дорос, а туда же!». И  школьник решает для себя, что взрослым произносить эти слова можно, а детям — нет, и лишь по глупейшей несуразности — из-за возраста. А какому ребёнку не хочется поскорее стать взрослым? И вот он начинает приобщаться ко взрослой жизни, употребляя её атрибуты. Многие по этой причине начинают курить, пить. Впрочем, это дело психологов — копаться в чём-то, искать причины и объяснять это с разных научных позиций. Хочется лишь сказать, что очень жаль того, что дети и школьники совершают такие ошибки, не осознавая их из-за неправильного понимания жизни.
Я сам курю, и до сих пор мне некоторые взрослые делают замечания: мол, не рано ли ты начал? Но становится поистине страшно и сердце замирает, когда будущие воспитательницы, учительницы, врачи, подравшись в начальной школе, кричат друг на друга: «Сучка!», «Шалавка малолетняя!» Ей Богу, сам свидетелем был. А через пару лет наравне с мальчишками бегают за угол и потихоньку от взрослых смолят сигареты.
Во-вторых, учебников в школе действительно нет, и возмущение школьников здесь вполне справедливо. Связано это в первую очередь не с нефинансируемостью школы на закупку учебников, а с неразберихой в программе образования. С девяносто седьмого года, пока ещё я учился в школе, направление нашего обучения менялось раза три, не меньше. Министерство утверждало новую программу, а, следовательно, и новые учебники, которых в библиотеке не было. Покупали сами. Кое-как через год, другой покупала и школа. А ещё через год — новая программа образования и — новые учебники. Около двух лет длился эксперимент по обучению с дополнительной литературой — нас принуждали покупать рабочие тетради (в основном, математические), в которые требовалось вписывать только ответы. А по истории за шесть лет обучения мы дважды прошли Вторую Мировую. Для лучшей усваиваемости. В такой неразберихе учиться действительно тяжело. Слабые попытки Министерства стилизовать наше образование под европейское с установкой компьютерных классов и т.д. и вместе с тем ещё более слабые попытки создания своего, российского окончательно переплелись между собой. Новшества, метания от одного к другому, эксперименты с 12-тилеткой, шестидневкой, а теперь и «школами полного цикла» окончательно запутали молодёжь и поставили на неё отпечаток метущегося образования, которое ищет самое себя.
Обидно, когда в школу завозят новый комплект мебели, за который учителя в буквальном смысле трясутся, а мебель буквально через полгода рассыпается. Ломаются шурупы, расслаивается ДСП. Да, красива современная мебель, но, к сожалению, непрочна. А кто-то на этом наживается.
Субботники и школьная практика — давний наболевший вопрос; как обозначить здесь нечёткую грань между практикой и обыкновенной эксплуатацией ребят? Справедливо ли то, что учебники приходится зарабатывать себе с лопатой в руках? Вернее, их малую часть, а большую — покупать в Москве? Что это за образование, когда твой сосед, твой ровесник переходит в четвёртый класс, а ты — в пятый? И вот вы уже учитесь с разницей в один год? А твою сестрёнку из детского садика отдают в «нулевой» класс, это нормально? Зачем второклашкам, семилетним ребятам и девчонкам информатика? Компьютеризация — это, конечно, хорошо, но не в таком же возрасте! И разве во втором классе, когда им вдалбливают мировые войны и революции, разве способны они понять и оценить своим детским умом ход мировой истории? Не надо насильно делать из наших детей вундеркиндов, кому суждено, тот станет и Эйнштейном, и Нобелем.


После главной, обличительной тирады Андрей притих и нервно затянулся сигаретой. Это в десятом-то классе нервно затягиваться сигаретами! Да что ж с нами жизнь делает? Или мы с ней?..
— Что, накипело возмущение? — спросил Олег.
— Да.
— Справедливое негодование?
— Вот-вот!
— А если кой-чего подправить, переделать, повлиять? Изменить и улучшить?
— Каким образом?
— Партия.
Юра, которого они ждали у подъезда, с интересом включился в разговор. Он уже окончил школу, но деятельно участвовал во всех мероприятиях и со многими учениками поддерживал дружеские отношения.
— Да вы хоть понимаете, что есть партия? Это политическое объединение людей с общей целью и интересами, которые занимаются делами общегосударственными, а вы здесь самодеятельность разводите! Сборище неформалов, недовольных своей судьбой, прикрывающихся словом партия! Да вы обыкновенные бунтари! Вашу организацию, которую я пока ещё совсем не вижу, даже нигде не зарегистрируют! Но, ребята, — я с вами! С чего начнём?
Через несколько дней Олег, полный негодования и возмущения, после урока по биологии, по свежим впечатлениям написал статью «Кость в горле». Андрей и Юрка её оформили, распечатали на своих принтерах и размножили по школе. Внизу листа подпись автора — О. Возмущённый и надпись: Изготовлено по заказу ПДМ.
Олег ходил и улыбался довольной улыбкой, когда в чьих-либо руках видел обличительную, гневную статью. Он надеялся, что не сразу, но со временем всё изменится, что ученики задумаются и поддержат его в борьбе с учительской тиранией. Но прошёл день, второй, все статьи со стен сорвали, ученики посмеялись над этим забавным событием и успокоились, убеждённые, что это дело рук одного недоумка, как говорили учителя. Школа осталась спокойной и безучастной.
Но это только внешне.
Началась война.
Учителя проводили в учительской множество лишних часов в попытке раскрыть «заговор», как окрестила происходящее Т. За три дня после выхода статьи в свет, они успели допросить около пятидесяти учеников и учениц из разных классов, хитроумными приёмами, увещеваниями, давлением на знакомые слабые места, воздействуя на психику. «Что ты об этом знаешь? — махали они листком бумаги. — Тебе знаком О. Возмущённый? Или сочетание ПДМ?» Не некоторых допросах присутствовала сама Т. Учителя трепетали пред ней и выжимали из учеников все соки.
Но о партии никто ничего не знал. Ограниченный состав — Олег, Лёшка, Андрей и Юрка по негласному соглашению держали всё в тайне. Учителя тоже старались не поднимать шума.
Лешку подвергли «мягкому расспросу» — о ПДМ и О. Возмущённом у него тактично и ненавязчиво поинтересовалась классная руководительница. Но Лёшка лишь глупо пожимал плечами, да отрицательно мотал головой, изображая удивление и периодически вставляя фразы типа: «Да вы что?», «Правда?!», «Первый раз слышу!»
Всё стало затихать. Успокоилась Т., вслед за ней и учителя. Интерес к инциденту пропал и у школьников. Задумался Олег, осмысливая первое поражение. Горечь, досада и злость росли и крепли в его душе.
И вскоре вырвались наружу.
Ровно через неделю на каждой двери, на стенах всех коридоров и на всех стендах появилась вторая статья под названием «Американские мыши в русском амбаре». В ней говорилось об учительнице английского языка К., которая силой отбирала дневники у учеников и грубыми, совершенно недопустимыми в отношении детей насмешками умаляла их достоинство, причиняя им непоправимый моральный вред. Под статьёй Лёшка подписался А. Борец, а ниже приводилась расшифровка: ПДМ — Партия Демократической Молодёжи.
И вновь забегали учителя. Грозно и неутомимо стучала кулаком по столу Т.
Но допросы не возобновились. Т. пошла другим путём. Она написала ответ: статью под названием «Невидимые борцы призрачного фронта», в которой упрекала борцов и возмущающихся в страхе показать своё лицо и в некорректных формах протеста. Самих авторов назвала «беспочвенными нарушителями спокойствия» и посоветовала «прекратить бесполезную деятельность». А в случае повторения подобных инцидентов пообещала «найти и наказать виновных».
У Олега уже при чтении этого огромного листа с крупным шрифтом в голове родился ответ. После бессонной ночи уже на следующий день поверх опуса директрисы Т. висела карикатура, изображающая её с огромным кулаком, занесённым над зыбкой, расплывчатой фигурой. И ответный кулак с надписью «справедливость». И заголовок: «Удар по невидимке».
О ПДМ уже стали говорить всерьёз. Олег и его команда из всеобщих разговоров выудили отношение учеников к партии. Настроения умов были очень разные, кто-то горячо высказывался «против этих идиотов», кто-то осторожно придерживался нейтралитета, а некоторые кричали, что состоят в партии и всячески пытались оправдать этим своё дебоширство. Их расспрашивали учителя, но тут же понимали, что виновники столь опасной ситуации — совсем не они.
Карикатура на Т. вышла в четверг, а в пятницу, перед выходными, в школе появилась статья третья, посвящённая школьным дискотекам. В ней «продёргивали» охрану, которая пьёт пиво, лапает несовершеннолетних девчонок и допускает драки не в зале, так на улице, незабываемого физика В., который был ведущим и ставил совершенно немыслимые композиции, а за поздравления требовал сумму чуть ли не больше стоимости входного билета. Распорядок дискотеки, когда она начиналась и заканчивалась всегда в разное время, вызывал у автора вопросы, а направление потока вырученных денег — негодование, это было видно из помещённого рядом снимка Т. с оттопыренным карманом. Весьма откровенный намёк О. Возмущённого дал пищу умам на все выходные, когда проводилась дискотека, и вот в воскресенье из толпы молодёжи в физика полетели пачки из-под сигарет, пластиковые бутылки и проч. мусор.
Сразу же в понедельник был создан экстренный совет школы, на котором присутствовали все учителя и завучи. После этого школьников сняли со следующих двух уроков и направили в актовый зал. Директор Т. пригласила инспектора по делам несовершеннолетних, и на пару они неплохо выступили, грозясь самыми строгими мерами пресечь это безобразие и жёстко наказать виновных.
— Это уже на статью тянет — Владимира Тимофеевича яйцами закидывать! (Яйцо было, кто-то пронёс.)
— А чужие деньги в карман совать — это не статья?
Смельчака тут же вычислили и вывели из зала.
— Вот ваша справедливость! — кричал он, но покорно шёл за физруком и двумя завучами. Срабатывала всё-таки годами выработанная «школьная» психология повиновения.
Собрание в актовом зале закончилось на патетической ноте, Т. сказала что-то вроде «воздастся каждому по делам его!», и всех отпустили.
Уже на выходе раздался чей-то голос:
— Да, понедельник — день тяжёлый…
— Особенно если для директора он критический, — подхватил другой, и опасливо засмеялись.


Тимур — невысокий картавый татарин из параллельного класса. Тёмный, коротко стриженный, всем он напоминал монгола, хотя, если приглядеться, то глаза — голубые, нос — картошкой, лицо светлое, не желтоватое, как у азиатов. Он удивительно хорошо изображал евреев, гнусавил, картавил, кривлялся и ежеминутно поминал деньги и всё такое проч. Кроме этого Тимур рисовал, но его увлечение не перерастало в серьёзное искусство, и тогда он основательно занялся карикатурой; все последние страницы его школьных тетрадок были в изображениях одноклассников и учителей, разных смешных рисунках. Тимур в ПДМ совсем недавно, он шестой в партии и только рисует. В грязном подъезде он стоял с Олегом, который…
— Я забежал обсудить некоторые детали… В общем, я вижу это так. Т. в одной ночной рубашке, но не в пижаме! на сковороде. Искры огня. Языки пламени. Ад. Естественно, вокруг —  черти. На её лице испуг и ужас.
— На чертей я накину ленточку «Выпускник».
— Отличная идея! Только год не указывай. И нарисуй вокруг неё горящие деньги. Народ поймёт. Можешь машину. У неё, кажется, «девятка»?
— Угу. А что с заголовком? Или реплики какие?
— Крупно выведи фразу в кавычках, как цитату: «Воздастся каждому по делам его».
— Здорово! — восхитился Тимур. — Только не слишком ли круто берёшь, Олег?
— Нет, Тимур. Иначе умрём. Или они нас, или мы их. Компромисса не будет.
—А дальше-то что? После всех этих статей и бумажных выпадов? Что? Если вы партия…
— Мы.
— Хорошо, мы, то где же наша политическая активность? Или мы и дальше будем прозябать на этом фронте, оставаясь невидимыми? А демонстрации, речи, выборы, где всё  это?
— Тебе нужна показуха? А мне — справедливость.
Тимур все-таки нарисовал карикатуру, уж очень ему хотелось посмотреть на результат, отсканировал и размножил результат у Андрея. И уже во вторник утром её распространили о школе в строгой секретности от чужих глаз.
— А я видел, что ты делаешь! — закричал из-за угла пятиклассник. — Это ты из палтии, да?
— Что ты видел? — обернулся Тимур. — Ты ничего не видел, ведь правда? Это я так, меня попросили, вот и всё. Я ни в чём не участвую, ясно? И ты должен молчать об этом во имя… справедливости, — нашёлся юноша. — А то не только им достанется, но и тебе, и мне. Хорошо? А я после уроков куплю тебе мороженое.
— С каламелью!
— Идёт! Так сколько у тебя сегодня уроков?
— Четыле.
— Жди меня на выходе. На улице. Ну, давай. Только никому ни слова. Тс-с-с! — прижал он палец к губам.
Сердце Тимура бешено стучало. Попался. Хотя… Пятиклассник — прекрасное средство…
И в его голове родился план.


Цок-цок.
Цок-цок.
Левая. Правая.
Шаг твёрдый.
И далеко по гулкому коридору разносится стук каблучков.
Шаг не только твёрдый, но и пружинистый, несмотря на минувшие пятьдесят. Во взгляде — уверенность.
Она одна. Ей никто и не нужен. Т. справится сама.
Сильной рукой властно открывает дверь в кабинет истории.
Сегодня среда. В руке у неё — вчерашние карикатуры, целая стопка мятых листков.
— Сидите, сидите, — мягко говорит Т. Когда надо — наш директор умеет быть добренькой. — Я пришла оговорить с вами о тех неприятных инцидентах, которые, к моему глубокому огорчению случаются в нашей школе. Я имею в виду это. — И директор потрясла сорванными со стен карикатурами. — Ровно две недели назад, во вторник, в нашей школе впервые появились эти мерзкие листовки. В самой первой прямым образом оскорбляли глубокоуважаемую всеми нами Веру Николаевну.
Тут в классе послышались сдержанны смешки, даже некоторые девочки, не выдержав, прыскали в ладошку, но сразу же пытались принять серьёзный вид.
— Одиннадцатый «В»! — хлопнула рукой по крышке стола классный руководитель.
— Во второй листовке, — продолжала Т., — оскорблениям подвергли учительницу английского языка К. между прочим, по всем обвинениям и претензиям мною лично произведена проверка и никаких нарушений не выявлено.
— Вы бы учеников спросили, а не учителей! — крикнул кто-то с задних рядов.
— Пронский! — возмутилась классный руководитель.
— Спрашивала! — Т. резко подалась вперёд, и сидевшие на первой парте отпрянули назад. — Никто не жалуется ни на Веру Николаевну, ни на К.!
— Потому что боятся! — опять крикнули сзади. Олег по голосу узнал Влада. Влад был серьёзным парнем, стоящим за справедливость. Такого бы в партию затащить, да только он всегда себе на уме.
— По-моему, мы такие же люди как вы, и нечего нас бояться. Приходите ко мне, мы обсудим все ваши вопросы и постараемся найти какое-нибудь решение. Но вот так! — директор Т. потрясла стопкой карикатур, голос её стал строже. — Вот так вопросы не решаются! Это обыкновенное издевательство! Чего вы хотели добиться? Под статьями подписано: Партия демократической молодёжи. Это ещё что такое, объясните мне? Если у вас есть какие-то предложения, то мы можем их рассмотреть, но листовки втихаря — это нецивилизованный метод! Мы две недели искали тех, кто заварил эту кашу. К сожалению, безрезультатно. Вчера, как вы знаете, прошёл внеплановый Совет школы, на котором вам сообщалось о наказуемости подобных деяний. Вплоть до уголовной. И вот сегодня мы наконец-то узнали, кто за всем этим стоит. — И директор Т. потрясла содранными листками. — Имена я сейчас не буду, но думаю, виновные поняли, о ком я говорю. Я не собираюсь их наказывать, пускай они поразмыслят о том, что сделали и поймут, что такими методами нельзя ничего добиться. И все их старания, может, и благие, пропадут впустую. Со школьным руководством лучше всего сотрудничать, а не действовать исподтишка. Так что если кто хочет что-нибудь сказать — прошу ко мне в кабинет.
Директор Т. тяжело встала со стула.
— Простите за беспокойство, — сказала она классному руководителю.
— Ничего, ничего.
Полная неповоротливая Т. вышла в коридор, учительница истории прикрыла за ней дверь.
— Ну что, допрыгались? Партийцы! Уроды какие-то, прости Господи.


Соседний со школой детский садик № 72 обладал такой незаменимой вещью, как веранды. Веранда — это что-то вроде бесполезного сарая с красивым названием; сложена она из трёх стен, задняя — кирпичная с росписью цветными красками для малышей, две другие — деревянные с узкими просветами между досок. Большей частью эти веранды использовались не по назначению. Нет, конечно, в положенный час здесь под наблюдением воспитателей гуляли дети, но в остальное время территорию детского садика наполняли совершенно другие люди. Днём здесь прогуливались женщины среднего и уже преклонного возраста, школьники сокращали путь до дома и курили на верандах, на двух турниках развивали своё тело трое юношей. Они приходили каждый день в сопровождении девушек и без конца подтягивались и крутили «солнышко». Ближе к вечеру на верандах собирались многочисленные компании, не обходилось без спиртного. Курили, пели песни под гитару. Выгуливали собак. Украдкой целовались.
— Как ты думаешь, кто это сделал? — спросил Лёшка. Высокий, он сунул руки в карманы и весь как-то съёжился, наклонился к Олегу.
— Не знаю. Тут существует несколько вариантов: первый — сказал кто-то из наших, второй — кто-то узнал про нас, подсмотрел, подслушал и доложил директрисе.
— Т. — вообще сука! — вскипел Лёшка. — Вошла в класс, как айсберг в открытое море. «О тех неприятных инцидентах… По-моему, мы такие же лю¬ди…» Нéлюди они, а не люди!¬ «Нецивилизованный метод… Виновных я нака¬зывать не буду… Прошу ко мне в кабинет…» Стукачи, заходите!
— Я не думаю, что это кто-то из наших, — сказал Олег.
— Да? А Андрей? Он всё время какой-то странный, да и мысли его… вну¬шают опасения.
— Чужие мысли всегда внушают опасения, когда их не понимают; не в упрёк тебе. И когда не можешь понять человека, то говоришь, что он какой-то стран¬ный.
— Хочешь сказать, что ты его хорошо понял?
— Нет. Но не думаю, что он рассказал бы директрисе о нашей Партии. Ан¬дрей подавал идеи для статей, да и задумок на будущее у него было много. Не стал бы он ломать свой путь в самом начале.
— А Тимур? Он в Партии меньше недели, нарисовал две карикатуры и об¬щался только с тобой. Мне же он сразу не понравился. Скользкий какой-то.
— Ты думаешь, он мог настучать Т.?
— Почему бы и нет?
— Я смотрю, проблем с подозреваемыми у тебя нет. А что скажешь насчёт Юрки, себя? Или меня? Я ведь тоже мог разочароваться в идеале, к которому стремлюсь, да и рассказать в порыве раскаяния всё директору. Я же на всех пе¬ременах один, один! бродил по школе и наблюдал за реакцией толпы. Вполне мог заскочить на минутку к Т. и всё ей выложить. Мог ведь рассказать про тебя и ребят, а себя оставить в тени, а?
— Да ты чего, Олег?
— Забей. Давай лучше покурим, а то что-то я расклеился совсем. Угости, Лёш. — Голос Олега становился всё спокойнее и тише, будто горный ручеёк выкатывался на ровную полянку и теперь уже не спеша нёс свои воды к реке. — Жалко, жалко Партию развалили.
— Ничего ещё не развалили! — тут же вскинулся утешать его Лёшка. — Ведь есть же мы, Олег, есть идея!
— Идея? — задумчиво переспросил он. — Какая идея?
— А…
И Лёшка запнулся. Он вместе с Олегом создал Партию, печатал ему первую статью и развешивал в стенах школы, он был ему ближайшим помощником и опорой, ревностным радетелем и борцом за права школьников и вот теперь, когда Олег его спросил, он не смог ответить.
— Мы боремся за наши права…
— Права? — всё также задумчиво и даже равнодушно переспросил Олег. — Их не так уж сильно нарушают, наши права. Мы хотим свободы, но если нам её сейчас дать, то мы устроим только хаос, потому что ещё не умеем с ней обра¬щаться.
— Какой хаос, Олег, о чём ты?
С сигареты Олега сам собою упал накопившийся пепел.
— Вот и мы. Отгорели и упали. А остаток люди растоптали, да развеял ветер.
Лёшка сел рядом с другом на корточки, заглянул ему в глаза и предложил:
— Может, водочки?
— Нет. Ты же знаешь, что я не пью. А вот мой батя…
— Что, опять? Из-за чего?
— Снова, Лёх, снова. Откуда я знаю из-за чего? Может, из-за развода. Может, переехать не может. Я не вникаю. Да только как не отгораживайся, всё равно цепляет. Да ещё как не по-детски цепляет. Дома такой дурдом твориться… — жадно затянулся он сигаретой и, казалось, оживился. — Ты и не представляешь. А тут ещё эта Т. разнюхала…
— Доложили ей, доложили! — уверенно заявил Лёшка.
— Какая разница. Теперь лавочка прикрыта. В жизни всегда как-то одно на другое наслаивается. Или непруха — так по чёрному, или счастья полные штаны. А потом за него расплачиваешься.
Олег докурил и резким движением кинул окурок в сторону, словно давно надоевшую вещь.
— А как же идея, Олег? Ведь за что-то же мы боролись? Да ты и сам больше всех старался, стремился…
— К успокоению. Идея — средство. Возможность хоть чем-то заняться, раз¬веяться.
— Средство? — воскликнул Лёшка. — Ты про борьбу нам твердил, как «Отче наш», ты волновался и переживал, а теперь говоришь, что это всего лишь сред¬ство? Ты не только меня в это втянул, Андрея, Юрку, но и сам ты по уши в Пар¬тии. Теперь что, всё коту под хвост? Остановимся на середине пути?
— Да. Партия была средством борьбы со своими проблемами. И ничего более. А то, что я увлёкся… Так человеку свойственно увлекаться разными идеями.
— И что? Теперь всё похерим? Две недели совместной напряжённой работы, эти четырнадцать дней волнений и переживаний за собственное детище пустим коту под хвост? Знаешь, первое время я был совсем не в восторге от идеи создания Партии. Даже считал её абсолютно бредовой, но ради справедливости, на которую ты так упирал, решил попробовать. И втянулся, понимаешь? Меня зацепило. И бросать начатое дело, не доведя его до конца — это не по-мужски. Пусть даже ты занимался этим ради решения своих проблем. Риторический вопрос — ты их решил?
— Нет. Чего тут решишь? Одно самозабвение. Разве он бросит пить? Ты не представляешь, сколько нервов он у меня отнимает. Приходишь домой, и он начинает спрашивать, что там у меня, да как. Через полчаса всё забывает и спрашивает заново. И попробуй не ответь — такой кипеж поднимет! До чего же он нудный, когда пьян. Упрётся во что-нибудь — и всё. Не переубедить. И от тебя ведь не отстанет, вцепится как клещами. То к матери пристанет, то ко мне. То денег ему на водку дай, то он есть захотел, то ещё что-либо придумает. И так изо дня в день. А ведь слова поперёк не скажи, руку поднимет. И не больно чаще всего, больше обидно, обидно до слёз, а тут и мать…
— Я понимаю.
— Ни черта ты не понимаешь! — яростно вскричал Олег. И уже тише повто¬рил: — Ни черта ты не понимаешь.
Лёшка вытащил сигарету и кинул пачку на перекладину стенки. Молча закурил, посматривая на Олега. В класс «В» он попал всего год назад в связи с перераспределением, когда после девятого многие выпускники ушли в ПТУ и колледжи. Ушли и его приятели.
— Знаешь, наблюдается такой парадокс. Когда отец пьёт — мать ближе ко мне, я ей опора и поддержка, мне многое дозволено. Так как я единственный ребёнок в семье, да ещё и мужчина, то становлюсь как бы главой семьи. Но стоит только ему выйти из запоя… Он начинает учить меня жить, придирается ко всяким мелочам, а мать вторит ему, и они вдвоём начинают отравлять мне жизнь. И тогда опять начинается ад. Нет, видно не суждено человеку жить на земле счастливо.
Лёшка ничего не ответил. Лишь когда докурил и бросил окурок за пределы веранды, сказал:
— По-моему, ты преувеличиваешь. Даже не преувеличиваешь, а, как бы так сказать, слишком углубляешься в проблему, раздуваешь её до невероятных размеров, и она поглощает тебя с потрохами. Не думал так, нет? Борьба — вещь хорошая, и оставлять её не стоит. Мой отчим тоже не подарок.
— Отчим?.. — поднял голову Олег. «У тебя отчим? А отец? — хотел спросить, но не стал, восхищённый этим человеком, он не мог вымолвить ни слова. Леша всё время молчал. За год Олег так ничего и не узнал о семейной жизни одноклассника, ставшего ему близким другом. Как он и что? Ему, верно, тоже несладко, бывает, приходит в школу с утра не в лучшем настроении, но ведь никто не знал. И Лёшка никому не рассказывал, никому не плакался, сумел вынести это в себе и побороть, преодолеть, сумел жить нормально, как все, когда за плечами такое. Кто бы мог подумать…»
— Здорово, — тёмная фигура сделала шаг на веранду.
— Привет, Тимур, — сказал Олег, а Лёшка что-то пробурчал и, отвернувшись от пришедшего, затянулся ещё одной сигаретой. — Что скажешь про наше сегодняшнее разоблачение?
Тимур подал плечами:
— А что тут можно сказать? Досадно. Но в жизни так бывает.
— Да. Наши амбиции никоим образом не удовлетворены. Моей борьбе за справедливость пришел конец, ребята остались без дела, да и ты больше не са¬мореализуешься, рисуя карикатуры на злободневные темы.
— Вот это-то и обидно! Я думал, буду создавать, выйду на более высокий уровень, чем рисунки на последних страницах тетрадей.
— Они у тебя тоже неплохо получаются.
— Да. Но остаются невостребованными. Директриса — сучка!
— Видать, хорошая всё-таки, раз ваш класс пропустила сегодня, — ввернул Лёшка.
— Как пропустила? — встревожился Олег. — Она к вам разве не заходила для беседы о вреде подобных увлечений? — спросил он у Тимура. Тот надолго задумался.
— Нет. А что в этом такого?
— Хочешь сказать, она посчитала тебя добропорядочным членом партии, который совсем не угрожает тихой размеренной жизни школы? — спросил Лёшка иронично.
Тимур не нашёлся с ответом, так и стоял, молчал, начиная нервно переминаться с ноги на ногу.
Олег мельком взглянул на Лешку, достал сигарету, прикурил. И пытливо стал смотреть Тимуру в глаза. То растерялся и сказал с дрожью в голосе:
— Вы что, хотите сказать, что это я настучал директрисе о составе партии?
— Вот именно! — злобно подтвердил Лёшка.
— Да вы что, ребят… Что я с этого поимел бы? У меня теперь нет возмож¬ности рисовать с расчётом на массового потребителя, я не у дел. Ведь не лишил бы я сам себя такого шанса?
— Почему бы и нет? — вкрадчиво спросил Леша.
— Потому! — не выдержал его нападок Тимур. — Мне это не было выгодно! Но есть подозреваемый…
— Кто? — нетерпеливо спросил Олег.
— Сегодня утром, пока я расклеивал карикатуры, меня запалил1 один пацан… Он пятиклассник и всё не выговаривает буквы «р». Я взял с него слово, что он никому ничего не расскажет, и после уроков накормил мороженым. Кстати, он живёт в твоём, Олег, доме.
— После уроков? — встрял Лёшка.
— Да.
— Но в это время Т. уже знала имена всех участников. Значит, ты кормил мороженым предателя. И — это важно! — пятиклассник не видел нас, меня, Олега, Андрюху, — сказал Лёшка. — Как ты это объяснишь?
— На первой перемене мы вчетвером у столовой обсуждали предпринятое и дальнейшие планы. Он мог подслушать и подсмотреть. На пятиклашку ведь внимания не обращаешь, — оправдывался Тимур.
— А почему ты раньше нам об этом не сказал?  — тихо спросил Олег, жадно затягиваясь сигаретой.
— Думал, пронесёт...
— Чтоб тебя так в туалете проносило! — пожелал ему Лёшка.
— Тебя туда же.
— Что ты сказал?
— А ты глухой?
— Не умничай!
— У тебя проблемы?
— Это у тебя проблемы, сука продажная! — крикнул Лёха и, сжав кулаки, ринулся к Тимуру.
— Отставить потасовки, — влез между ними Олег. — Чё за дела такие? Внутрипартийные разборки устроить хотите?
— Хе...ли он язык распускает?
— Я тебе его сейчас вырву! — дёрнулся Лёшка.
— Стоп! Хорош! Тимур, иди-ка ты домой, а мы тут сами разберёмся, — посоветовал ему Олег. — Иди, иди, добавил он,¬— видя его колебания. — А завтра поговорим.
Тимур поспешно вышел с веранды и направился к главным воротам, шурша опавшими листьями.
Темнело и холодало.
— Он это, сука, он! — уверенно сказал Лёшка, как только Тимур скрылся из поля зрения.
— Не горячись. Я тоже его подозреваю, но есть такое понятие, как презумпция невиновности, слыхал про такое? А вот насчёт пятиклассника надо узнать поподробнее.
— Тимур сказал, что он живёт в твоём доме.
— Да. Но явно не в моём подъезде. Про пацана завтра узнаем. А пока по домам.
И они вышли с веранды, покидав окурки в угол, уже кем-то использованный как туалет.
— Кстати, — сказал Олег, — думаю, что показательным нравоучением без оглашения имён Т. не ограничится. Завтра нас должны вызвать на ковёр для приватной беседы. А потом имена виновников переполоха, то есть наши, узнает вся школа. Надо же отчитаться в результативности проведённых массовых допросов.
— А там и до родителей дойдёт, — раздосадовано заключил Лёшка.
— Не без этого. — Они подошли к дому, где жил Олег и стали прощаться. — Ну, бывай.
— До завтра.
— Ты вечером, когда остынешь маленько, позвони, насчёт Тимура покалякаем.
— Хорошо, — кивнул Лёшка.
— Лебята, лебята! А можно к вам в партию?


Я не буду больше ничего писать, хотя за принудительным развалом партии внешними силами последовало ещё не мало событий. Но все они имели под собой почву, которую создала просуществовавшая ровно две недели Партия Демократической Молодёжи.
Например, в результате личных переговоров с Т. мы добились её согласия на выпуск школьной газеты со своим тиражом или просто стенгазеты. Т. обещала технически, материально и идейно помогать, но газета, уже имевшая своё название — «Новый Взгляд», так ни разу и не вышла в свет в результате жёсткой критики руководства школы и разногласий между авторами и редактором (Т.) по многим немаловажным вопросам.
Потом реализовывалась программа глобального озеленения нашего посёлка, в которой я и мои друзья принимали самое действенное участие. Мы сами сажали деревья, подавая пример остальным, в том числе и поселковой администрации, которая на два дня позже всё-таки засадила территорию под своими окнами ёлочками и декоративными кустами, уляпав землёй с корней деревьев все тротуары. Что ж, последствия нас не так сильно интересуют, важно достигнутое.
Но всё это было потом, через недели и месяцы после распада Партии. Надо сказать, что Партия, наделившая нас силой, стремлением к справедливости и решимостью в борьбе, сказалась на нашей судьбе и через годы. Качества, которые мы воспитывали в себе в юности (сознательно или нет) проявились в полной мере намного позже.
Но всё это было через годы, а я хочу сказать о том, что было сразу после распад Партии. Да, она распалась, но остались мы.
Тимур, рассказавший о нас директору Т., стал художником в одном журнале об искусстве и совладельцем арткафе, Юрка, который был старше всех нас, уехал в Поволжье и там работает политическим обозревателем и состоит одновременно в куче общественных организаций. Андрей работает барменом в одной пивнушке, и мы периодически туда заглядываем.
Но это я опять забегаю вперёд.
Всем известно, что когда преодолеваешь стоящее на твоём пути препятствие, и преодолеваешь его не один, когда тебя страхует напарник, а ты в свою очередь страхуешь его, когда преодолеваешь препятствие вот так, в связке, рука об руку, спина к спине, жизнь за жизнь, то преодоление сплачивает, сближает и сдруживает людей больше, чем всё остальное. Именно в момент преодоления, прыжка над пропастью, обнажается человеческая натура, сбрасывает с себя покровы предрассудков глупой цивилизации, становиться дикой и первозданной, именно в этот момент летящие рядом сближаются. И это на всю жизнь. Меж ними уже существует та неразрывная нить, проявления которой мы знаем: дружба и любовь.
Я сдружился с ним, с пареньком, которого видел целый год и не мог разглядеть, которого считал полным идиотом со своими заморочками. Признаться, в наше время у молодёжи сильно завышена, и зачастую без всяких на то оснований, индивидуальная самооценка и это явление массового характера, что заставляет призадуматься. Он не такой, как все. И этим всё сказано. Как жаль, что у нас нет желания, а часто и просто лень всмотреться в человека рядом с собой и всё-таки попытаться понять, что он из себя представляет. Наше поверхностные общение и жизнь оставляют нам только поверхности, в нас уже нет глубины чувств, переживаний, души. Полёт через пропасть, преодоление сбрасывают покровы, ненужные человеку, но за которыми ему приходиться прятаться от ненависти и безумия этого мира. Я разглядел в нём Человека, которому могу доверить свою спину. И я знаю, что он не подведёт. А тихой звёздной ночью мы посидим с ним у потрескивающего костра, поболтаем о женщинах, вине и катящемся в пропасть мире, а потом помолчим, проникаясь его красотой и своим единочеством в нём. Друг — это хорошо. Он разделит радости и тревоги, и радостно отплатить ему той же монетой. Друг — это твоё второе я.
Партия, просуществовавшая две недели, стала для нас огнём, водой и медными трубами, она сделала нас друзьями. И я благодарен жизни, что в ней есть такая пора, как юность, когда страстно любишь и страстно ненавидишь, страстно дружишь и с той же страстью дерёшься на дуэли, когда страстно живёшь и дышишь полной грудью.
Дружите и живите полной жизнью, будьте страстны, умейте любить и ненавидеть, ценить красоту и в хаосе найти порядок, умейте поставить перед собой цель и стремиться к её осуществлению и пусть никто не стоит у вас на пути!
Да что это я рассоветовался?
Юность, юность, минувшие лета...


25 февраля — 17 марта 2004 года.