Каприччо

Все начинается со скандала.
То есть ситуация типовая: он поздно приходит домой, она уже на взводе, фитили дымятся...
Он получает полную порцию, и еще полпорции, объяснения не принимаются, пленных не берут...
Приходится хлопнуть дверью и тащиться, брести бульваром, возмущаясь беспочвенной, а может и почвенной подозрительностью супруги...

И куда же он прибыл? От одной женщины к другой.
Блондинка. Разговор короткий:
«Скандал?»
Он кивнул.
«Только тихо, он уже спит».
Раскладывается раскладушка на кухне, гостя угощают чаем, но второпях - поздно, пора спать... Беседа тоже не особенно продолжительная:
«Как работа?»
«Да как сейчас может быть работа, наперекосяк все».
«А личная... ах, прости, глупый вопрос».
«Наверное, глупо, что я пришел, конечно, глупо, но куда деться».
«Ну, пришел и пришел, не убивайся».
«Я удивительный дурак, надо было хлопнуть кулаком по столу, проявить характер».
«Прости, советов тебе давать не собираюсь. Это уже свинство по отношению ко мне: спрашивать меня, хлопнуть или не хлопнуть, вот раскладушка, а больше ничем не могу помочь!»
Женщина уходит несколько взвинченная, а у него явно бардак в голове: начал было укладываться, но передумал, на цыпочках - в коридор и - вон!
 Из разбитой телефонной будки позвонил домой, хотел объясниться - вдруг пыл угас?
 Нет, не угас: ей абсолютно... Ему хорошо слышно? ...абсолютно наплевать, где он и с кем. Ей надоело его бесконечное ****ство. Да, именно так она и сказала.

Вот и третья дверь, он у двери, а из-за двери - музыка и гомон. Отворяет женщина во всеоружии - макияж, платье.
Зеленоглазая.
Она смущена:
«Я тебя не ждала, извини. Надо предупреждать, на завтра мы же договорились, вот завтра приходи, а сейчас никак».
«То есть, место занято».
«Если хочешь так, да, занято, в конце концов, перед тобой я не должна отчитываться».

Наконец - мужчина.
Друг.
Товарищ.
Товарищ поступает как товарищ, уступает свою койку, сам на матрасик, но уснуть не дает разговорами, советами, как поступать с бабами: бабы, они как устроены — чем ты их больше гнобишь, тем...

Слава богу, сон. Сон радостный: большой дом, мебель большей частью белая, светлые стены, он сначала бродит, бродит по комнатам, потом слышит музыку, идет на звук, толкает белую дверь, а за ней - оркестр.
Небольшой: трио.
Трио женщин.
Играют слаженно, даже строптивая супруга старается изо всех сил. Дирижирует товарищ. Вдруг - ! - фальшивый надрывный звук, гримаса, превращающий все в издевку, пародию...

Утром на работе: бег по коридору, пожимая руки встречным.
Рыжая, задержав руку в ладони, советует:
«Зайди к шефу».
А у шефа в предбаннике секретарша. И следует разговор:
«Так ты придешь в субботу, я договорилась, дите матери подкинула?»
«Да, постараюсь, позвоню»...
Но, видимо, не суждено, потому что шеф говорит «командировка», «наш филиал в городе N», «черт знает, что у них там творится», и «езжай, разберись».

В поезд  бы  надо   собрать   кое-какие... Дома  опять перестрелка:
«Куда?»
«Командировка.»
«Как мне надоела ложь!»
«Да не ложь, филиал, черт знает, что у них творится.»
«С кем едешь?»
 «Да ни с кем»...

На вокзале неожиданно Рыжая:
«Привет, вместе едем, разве не знал?»
Толчея, базар, мальчишка, торгующий порнографией.
«Иди в вагон, я мигом!»
Мальчишка удирает, погоня, погоня, безуспешная.
Вернувшись к вагону, Рыжей через окошко:
«Езжай одна... дай портфель... я сам объясню шефу. Форс-мажор: обстоятельства непреодолимой силы.»
Бегом по городу, и из окна проезжающего троллейбуса замечен супругой.
Ну, «командировочный», держись!

Квартира Блондинки.
«Где он?»
«Как где? В школе. Сейчас придет.»
Колебание... Ладно, потом поймаем, зато с поличным! На работу!

Шеф в гневе:
«Что это вы себе позволяете?»
«Форс мажор.»
«Отправляйтесь вечерним.»
«Не могу, форс-мажор»
«Будем думать...»

В предбаннике прижат к стене секретаршиной грудью:
«Не уехал? Так значит, в субботу?»
«Да, да, да, хорошо..»

Супруга подкарауливает прямо на выходе из офиса: это превзошло все пределы, он должен очистить помещение в три дня!
- Но...
Им не о чем больше разговаривать!

Звонок Блондинке:
«Он не пришел?»
 «Позвонил, сказал, что в кино...»
Знаем мы это кино! На вокзал! Возьмем с поличным.

Как, однако, их много, десяти-двенадцатилетних. И все в одинаковых вязаных шапочках. У кого сигареты, у кого газеты, у кого...
Ага! Вот он. Хвать! - за вязаную шапочку. Выбил из рук товар - топтать.
Боже... не тот. Ошибка.
Она тебе дорого будет стоить! Приближается Шварценеггер люберецкого разлива.
«Ты че?»
«А вы что?»
«В больницу захотел?»
«Как вы смеете таким тоном...»
«Я те щас...»
«Да вы...»
«Смотри сам не ушибись!»
К счастью - мегафон и фигуры в синих мундирах. Торговля на вокзале воспрещена!!! Пацаны - врассыпную, Шварценеггер - сквозь землю, успев процедить «встретимся!».
Голова кругом. Куда теперь? Домой?

Дома не пускают даже через порог и не отпирают. Рюкзак, набитый вещами, и связка книг выставлены на лестничную клетку. Разговаривать приходится через дверь. В таком духе:
«Ты же говорила в три дня.»
«Ты вообще здесь не прописан!».

Так - с рюкзаком и связкой книг - прибывает к зеленоглазой. Опять смущена:
«Это что?»
«Вещи, жена выставила.»
«Давай поговорим: я думала, ты понимаешь, что наши отношения вовсе не подразумевают...»
«Я понимаю, но куда я все это дену?»
«Извини, это меняет дело. И вообще, у меня изменились обстоятельства: я должна скоро уйти. Извини.»

Блондинка.
«Тебя совсем выставили?»
 «Да. Но ты не подумай, просто вещи...»
 «Я поняла. Ты считаешь, что я только сижу и жду, когда тебя выставят, и ты придешь с вещами? Ошибаешься!»
 «Да нет, на пару дней, раскладушку...»
 «Сегодня это невозможно.»
 «Кто-то есть? Место занято?»
 «Именно.»

Да здравствует мужская дружба. Товарищ уступил койку.
Но уснуть не дает:
«Шеф сказал, это не первый раз, шеф сказал, так не сойдет, шеф сказал, это — ... как его... ну... ну этот... господи...»

Сон.
Он сидит в кресле у камина в этом тихом доме с белой мебелью.
Доносится  музыка.
Какая капризная, дерганая, своевольная музыка.
Несносно. Все громче и громче.
Белые двери распахиваются, и, вооруженные инструментами, вваливаются все: тут и Шварценеггер с флейтой, и Рыжая с геликоном, и шайка пацанов с деревянными трещотками...
Впереди шеф. Он ударяет в турецкий барабан и рычит:
- Саботаж!!!

«Это саботаж, - говорит утром шеф, — и не первый раз, вас взяли с испытательным сроком, а вы плюете, в коммерческих структурах должны работать люди, я на этом настаиваю, от-вет-ствен-ные.»
Секретарша прижимает его грудью к стене, но он говорит волшебное - «я уволен» - и она отпадает.
И суббота отпадает.

И вот только тогда из ободранного пыльного чехла извлекаются на свет две черных трубки с золотыми кнопками, и, соединившись, превращаются в кларнет.

Он играет на кларнете в переходе метро, не то чтобы «сгорая от стыда», это слишком, но, скажем, «обуреваемый стеснением». Монетки и купюры падают в шляпу.
Вдруг – Рыжая:
«Я все знаю, ужас, но ты и сам виноват, я тебе звякну, может что-то удастся, но ты и сам виноват, звякну на неделе, или на следующей, но ты и сам... или...»
Исчезает.
Опасность!
 Противоположную стену оккупировали пацаны с газетами-сигаретами, и среди них... Приходится смываться.

Пьют с Блондинкой чай. Он собирается уходить.
«Так значит, наладилось?»
«А?»
«Дома.»
«Да, наладилось.»
 «Ну, вот  видишь...»
«Ох, про  деньги-то я забыл!»
Деньги извлекаются из свернутого в узел носового платка, много мелочи.
«Вот. Больше пока не могу. Задерживают, как всегда.»
«Может, дождешься  е г о?» - «Нет, побежал, дела...»

Метро. Пацаны гурьбой на эскалаторе. Один вздрагивает и начинает пятиться вверх.
 «Ты че?»
 «Пахан мой!»
 «Где?»
«Вон, в черном пальто.
«Вот это да! С дудкой? А говорил - в фирме! Брехун».
«Сам брехун!»
Эскалатор неумолимо сносит вниз.
«Я брехун?»
«Ты!» 
«Повтори! Ответишь!»
Первым желанием было - кларнет под мышку и бежать... но что... что это у них там? Это же моего... Ах, засранцы!
Он подбегает:
«Оставьте  его!  Брысь  отсюда!  Вы что это? Головы поотрываю! Ну! Что ты плачешь? Что? Плюнь на них дураков! Я обманул?  Кого?  Тебя и маму?  Так я, правда, правда, работал в фирме... Меня выгнали. Не гожусь я для  этого... Куда  же  ты, постой!»
Сын, глотая слезы, исчезает в лабиринте.

Наверху, у турникетов, седобородый вурдалак с гармошкой жалуется люберецкому Шварценеггеру:
«Третий раз уже мое место занимает. С дудкой. Откуда - не знаю. Я думал, твой».
- Не мой, - качает головой Шварценеггер. - Витек, пойдем, разберемся.
Витек экстерьером не уступает приятелю. Троица оседлывает эскалатор.
- А! Старый знакомый! - садистская улыбка. – говорил же, встретимся!
Пока его бьют - профессионально, не насмерть, но чтоб помнилось - вурдалак присваивает находившееся в шляпе.
Сын вылетает откуда-то, еще в слезах, но уже красный от ярости, толкает Витька, Шварценеггера, вурдалака...
«Куда лезешь? Не смей! Не смей, сволочь! Только тронь, сука! Не смей его трогать! Вы, ублюдки! Валите отсюда!»
(Все это произнесено, хоть и дискантом, зато в истинно шекспировском тоне).
Ладно, не вязаться же с пацаном.
«Пошли, Витек. Слышь, дудочник? Чтоб больше я тебя здесь не видел! Понял? Вижу, что понял».
Шварценеггер с хрустом ломает кларнет пополам и уходит.
- Пап...
«Пап» лежит на каменном полу, хрипит и плюет кровью.

Потом они бредут бульваром, и оба с разбитыми физиономиями.
«Тебе надо домой. Мать волнуется»
«Пошли вместе».
«Нет. Мне нельзя. Мы развелись и у нее должна быть своя жизнь».
«Она добрая, она пожалеет и простит».
«Потому и нельзя. Нельзя без конца пользоваться чужой добротой».
«А без тебя и я не пойду».
«Кларнет жалко».
«Мы его склеим».
«Милый мой, это же не игрушка, тут нужен мастер».
«Я очень, очень хорошо склею. Пойдем». 
«Нет. Не могу. А ты - иди. Только не рассказывай маме ничего, ладно? И я не стану».
«Угу».
«А завтра встретимся, подумаем, как нам быть».

Дома сын получает, естественно взбучку, пока отец, опять потеснивший товарища, выслушивает на сон грядущий ценные указания:
«Конечно, везде мафия, надо было сперва договориться, они б тебе определили время, место, брали бы процент...»
Но и сын засыпает, прощенный, в конце концов, и обласканный.
И видит сон: большой дом, белая мебель, горит камин. Они с отцом играют! отец на кларнете, он на скрипке.
Перед ними два прекрасных, как фламинго, пюпитра.
Какая музыка!
Без дураков: спокойная, умная музыка.
Мать в кресле, слушает. На лице отсвет камина. Лицо - такое же, как музыка - спокойное, умное. Немножко улыбки.
Здесь бы и остаться: белая мебель, камин, музыка...
Уют. Покой. Жизнь.