Рыжий

Рыжий

- Девяносто аванс, сто  двадцать – зарплата. Если на полторы ставки – триста с копейками на круг. А тут буханка черняшки – два с полтиной, кило песку – десять, «Мишка на Севере» - 90. И это вставай если не в четыре, то полпятого точно. А куда щас ещё устроишься, даже с моим пятым токарным. Ладно, хоть дают почти без задержек…

Стоял погожий весенний денёк. То было самое лучшее время – когда теплое солнышко уже очистило асфальт от луж и подсушило землю, но молодая, сочная, недавно нарожденная зелень ещё свежа и радостно удивляет уставшие от серости и несправедливости глаза.
 Давали зарплату. У кассы заводского ЖЭКа стояли самые недоценимые и недоплачиваемые – дворники вперемежку с  уборщицами. Человек двадцать – и всем за сорок, добрая половина давно на пенсии, а молодых всего двое – я и черно-русая Ленка с четвертого дома.
Кассирша – сытая, химически кудрявая баба в больших неуклюжих очках, которые носят все полные российские женщины с дурацкой завивкой на голове. За эту жуткую, неестественную химию они еще и платят – то ли массовое затмение на них находит, то ли просто не любят себя и мужей – от той же скуки и серости, которые каждый устраивает себе сам, не найдясь жить весело и полнокровно.
Прямо за мной стоял среднего роста мужчина с усами, волос кудреватый с рыжиной, и добрая – слегка извиняющаяся улыбка. ( Та улыбка, которая словно бы притягивает если не беды, то труды и потуги. На таких заканчивается товар в очереди, они чаще других остаются на работе бесплатно дорабатывать, хотят угодить всем – и мало кому угождают.) И по улыбке,  двум-трем жестам, а более всего  проследовавшим событиям стал ясен его характер – очень русский, по-крестьянски живой и сметливый (такой жене зимой в больницу приносит обеды в валенке – не разобьёшь и не остудишь), но нетвердый и несмелый, и оттого,  в нынешнем круговертном и жестоком мире – неудачливый, обочинный.
Очередь двигалась не быстро – и кассирша не проворна, и народ не молод, не скоро перемуслякивает свои десятки. В помещении, темноватом и тесном – душно, беда для астматиков. Стоять не весело, быстрей бы получить да выйти.
Проплыла мимо всех стоящих молоденькая, высокая и симпатичная девушка – не иначе как секретутка или просто, бумажки перекладывает. Идет неспешно и уверенно, а одета – вроде как не на работу, а ко сну собралась, не платье, а короткая, прозрачная ночнушка. Кажется,  что легче воздуха, диву даешься, как такое носить можно – и  не порвать.
Подошла к боковой двери, постучала как надо – скрежетнул замок, зашла в тесную комнатенку. Пошушукались, поулыбались, даже хохотнули – выходит, зажав деньги в руке. Плывет всё так же неспешно, теперь только с улыбкою.
Двадцать человек возраста солидного, жизнью затюканные – хотя бы один не смолчит, если просто увидит красивую девушку в откровенном наряде, а здесь ещё и сговор, блат, неправда. Загалдели бабы:
- Ишь, разоделась-то как!
- Уж вовсе бы сняла!
- И не стыдно? Люди старые стоят, а ты без очереди!
И так же неспешно – с уверенностью, со спокойствием, без боязни (когда всё вытравилось?) – повернулась, посмотрела в глаза старушке и выцедила:
- Всё сказала?
Никто не нашелся быстро ответить,  и «пава» так же вышла в коридор.
… Скоро и моя очередь. Получив зарплату (сто восемнадцать рублей), я ушел не сразу – что-то удержало. Следом за мной получал рыжеватый мужичок, «оправдавший» ожидания полностью – забыл талончик на зарплату.  По уму, да наверное, и по закону, можно было давать только по  паспорту – тот у него был. Но зачем давать, когда можно отказать, ссылаясь на какие-то свои, вымученные и неудобные  внутренние правила и указания.
Рыжий просил чуть высоковатым голосом и каким-то старомодным слогом:
- Сударыня, Кременчук я , со второго участка, у Бабенко…
- Талончик давай
- Понимаете, я сам с «Зари», случайно заехал, не думал… Покорнейше прошу – вот паспорт имеется.
- А талончик где?
- Барышня, да в том и дело – забыл…
- Не положено
 В толпе раздались подбодряющие голоса за мужика. Не выдержала опрятная бабушка со спокойно-уверенным лицом, стоящая третьей в очереди:
- Да дайте вы ему. Своим-то и без очереди даете!
Кассирша отлягнулась моментально, как будто на неё плеснули кипятком:
- Даем! Мы хоть даем, а вы только орать можете. Собрались тут! У меня вообще перерыв на проветривание!
Лязгнула дверцей кассы, вышла из комнаты, быстро заперла дверь. Мимо нас прошла с уверенностью бульдозера, разгребающего мусор. И все – промолчали. Постояли, попереминались с ноги на ногу, головы опустили. Не пошли к начальству повыше, не написали жалобу, не сходили к депутату – да и не удивительно, не в крови. Такой русский характер конца века двадцатого, такое наше многотерпие – своего, законного отстоять не хотим и не умеем, боимся высунуться.
Толпа резко переменилась. Загудела на рыжего, чувствуя его податливость. Неопрятный мужик (красномясый  нос с каплей главный на лице) зло швырнул:
- Что, допросился?  Теперь стой из-за тебя, жди!
- Как будто первый раз пришёл, раньше не получал что ли?
- Нашлись умники. Попал в дерьмо – сиди и не чирикай!
Улыбаться рыжий перестал, отчего лицо его стало ещё жальче. Повернувшись и опустив голову, он понурился к выходу…

Стоял погожий весенний денёк. То было самое лучшее время – когда теплое солнышко уже очистило асфальт от луж и подсушило землю, но молодая, сочная, недавно нарожденная зелень ещё свежа и радостно удивляет уставшие от серости и несправедливости глаза. На крыльце заводского ЖЭКа стоял рыжий мужичок, покуривал «Приму» и что-то рассказывал новому знакомому.  Проходя,  я услышал только обрывок фразы:

Хотел к майским затариться немножко. Девчонки конфет просили, думал им Мишку взять, хоть грамм триста… А тут вишь как …