Ожидание чуда 1

1.
   Быть счастливым так просто, когда знаешь, как им быть. И еще проще, если это знает кто-то, кто хочет, чтобы ты был счастлив. 
   Юля не знала, как быть счастливой. И не верила, что когда-либо встречала человека, который смог бы ответить ей на этот вопрос. По крайней мере, точно не имела счастья с ним разговаривать. Зато она совершенно, на сто процентов, была уверена, что знает человека, которому абсолютно все равно свое душевное состояние - а разве это не аналог того самого чувства, обозначаемого словом на букву С? Правда, выносить его слишком долго и слишком часто было практически невозможно, но редкие наведывания, как прививки, значительно облегчали борьбу с повседневностью за это самое счастье.
   Мокрый первый снег хлопался на ветки, на голову, казалось, даже проскальзывал сквозь ткань темного драпового пальто на ее плечи, скатывался по спине мокрыми белыми хлопьями. Засунув руки в глубокие карманы, где вместе с перчатками можно было нашарить обертки от нескольких мятных конфет и, если повезет, даже еще целую мятную сосульку, задумчиво опустив голову, так что темно-русые волнистые волосы свешивались на узкое бледное лицо, закрывая виски и скулы, она медленно шла по мокрым тающим лужам между двумя рядами одинаковых голых черных деревьев, собирающих в щели изломанных веток кусочки бирюзовой мозаики неба. Из-под толстых подошв ее зимних ботинок шлепала вода, и мягкая тишина дня, полного оттепели и тающего, глушащего все звуки снега, почему-то напоминала мелодию какой-то смутно знакомой песни…
   - Привет, заходи, - как всегда, без тени удивления, поздоровалась подруга. - Там что, снег? - она показала пальцем на мокрую голову пришедшей, и Юля кивнула. Она уже разучилась удивляться, почему человек, постоянно глядящий в окно, не знает, какая снаружи погода.
  - Да, - Юля сняла пальто, поежившись, когда холодные капли воды  упали на шею и скользнули за воротник. - Мокрый.
  Стандартная формула - «чай? - музыка? - в чем проблема?» на этот раз не прошла. Наверное, потому что Юля впервые пришла просто так…
  Жанна была слишком практичной, чтобы понять, как такое возможно. Что именно - отсутствие проблем, нежелание слушать любимую музыку или то, что к ней зашли просто так - было непонятно Жанне, Юля не стала думать. Странное ощущение, не покидавшее ее уже почему-то два дня, мешало сосредоточиться даже на мелочах.
   Жанна молчала. Только теперь Юля начала догадываться, почему - просто она не умела говорить о себе. Или не хотела, что, в принципе, в данном случае являлось понятиями тождественными. Интеллекту, уровню образованности и сообразительности Жанны могли бы позавидовать многие из Юлиных знакомых, да и она сама иногда ловила себя на мысли, что неплохо бы обладать хотя бы толикой той хватки и жесткости, которая была у Жанны, уметь так же выкручиваться из щекотливых ситуаций и - что гораздо важнее - уметь их не создавать. Хотелось бы так же, с ухмылкой и презрением, уметь отвечать всем, кто посмел коснуться того, что его не касается, да и вообще…
  - Я не знаю, - начала Юля своей обычно фразой. Раньше Жанна смеялась над ней - мол, если не знаешь, как тогда можешь сказать? - но сейчас почему-то промолчала. - У меня такое ощущение в последнее время, - она перевела прозрачный взгляд на Жанну и улыбнулась, - словно крылья режутся.
  Жанна, по обыкновению, поморщилась - ее слух резали слова о романтике, напоминание о полетах во сне и наяву, всякая «глупая дребедень», но в этот раз Юля не стала искать других слов, потому что подходили именно эти. Только эти.
  - Рада за тебя. Влюбилась, что ли? - несколько скептически заметила подруга.
  - Нет… - задумавшись, проговорила Юля, ее отстраненный взгляд скользнул по чуть удивленному лицу Жанны, которую на этот раз подвела ее выдержка, и внезапно широко улыбнулась. - Нет. Просто мне очень хорошо. И я подумала, что нужно поделиться этим с тобой, ведь ты мне всегда так помогала…
  Жанна почему-то отвернулась, порывисто поднявшись, бросила: «Я сделаю чай», и выбежала из комнаты.

2.
 Телефонный звонок ворвался в ухо, как раскаленный гвоздь. Сравнение, конечно, то еще, но лучше в голову все равно прийти не могло. Рука сама метнулась к трубке, и, даже не открыв глаз, я ткнулся ухом к черной пластмассе.
  - Включай бормоталку! - заорало из трубки, даже не дождавшись моего сонного «Алло…» Конечно, в такую рань может звонить только один человек, тот самый, который способен забыть, что у меня наконец-то, впервые за последние одиннадцать дней, выдался выходной. Пальцы зашарили по одеялу. Пульт должен быть где-то здесь… Сколько там? Шесть двадцать? Какой канал ему нужен?.. Экран начал светлеть, я машинально защелкал переключателем. Так, видимо, это…
   С экрана скалилась довольная, обросшая трехдневной щетиной загорелая рожа. Светло-карие глаза в обрамлении опухших от вечного недосыпания век, чуть приплюснутый нос, пухлые губы, растянутые в плотоядной усмешке, круглый подбородок. Мохнатые светлые брови, такие же ресницы за стеклами узеньких продолговатых очков, разболтанная взлохмаченная шевелюра. А где же подпись - «их разыскивает милиция»? Голос за кадром бодро, несмотря на такую страшную рань воскресного утра, вещал:
   -…творение замечательного автора. Критики рассыпаются в похвалах, литературный институт включил новую книгу в свою программу. О том, справедливы ли заявления об абсолютно новом течении и уникальной проблематике, ранее не затронутой в таком объеме еще нигде, Вы можете убедиться сами. Буквально через пару дней книга поступит в широкую продажу…
   - Рад? - проорало из трубки.
   - Безумно, - наконец-то нашел в себе силы что-то ответить я. Голос был как из подушки.
  - Я к тебе попозже заскочу, записал репортаж с самого начала, ты ж, наверняка, пропустил, - заботливо прокричал он. Так мне, оказывается, еще и вовсе не обязательно было просыпаться!..
  - Слушай, ты вообще понимаешь, что люди еще могут спать в такую рань?! Что они устают?!
  - Это ты-то? Тебе-то с чего уставать? Нормальные мужики спят с бабами, они-то и устают, а тебе чего, с пультом в обнимку вырубаешься в два, а еще возмущаешься!.. Слушай, - его голос стал приторно-ласковым, - я сейчас к тебе спущусь, накорми меня завтраком, а?
  - Нормальных мужиков их бабы кормят, а не соседи снизу! - рявкнул я и одним движением руки вырвал телефонный шнур из розетки. И чего я с вечера телефон не отключил?..
   Заснуть уже не получалось. Хотя я устал, как верблюд при переходе через Сахару, родная жесткая кровать уже не навевала сон. Ворочаясь с боку на бок в складках одеяла, зажмуривая глаза до боли в веках, я не мог заставить себя заснуть снова, хотя и жутко хотел спать.
  Классическая бессонница. Во всех ее проявлениях…
  Струи горячей воды из душа, со звоном ударяющие в белую ванну, мягкое прикосновение пузырящихся струек к коже, привычный мягкий ароматный шампунь, зубная щетка… Запотевшее зеркало, пена для бритья - «для жесткой щетины», бритвенный станок… Махровое полотенце… Старые, протертые джинсы, пляжные шлепанцы…
   Желто-коричневые полосы светлого линолеума коридора, сине-белые квадраты плитки пола кухни. Стены, оклеенные обоями с узорами паутины, плита, чайник под кран… Банка растворимого кофе, задетая локтем и упавшая на стол пачка крупнолистового чая…
   Обыденная, лишенная интересов жизнь. Каждый следующий день - повторение предыдущего. Верчение на одной работе, потом на другой, беготня из одного конца города в другой на третье работе…
  Если бы кто-то из моих старых друзей увидел бы меня сейчас, он не узнал бы старину Деля, раздолбая из раздолбаев, сорви-голову, бездельника и мечтателя, разбойника с большой дороги. Моя жизнь стала такой, какую я ненавидел с самого своего рождения…
   Я не гнался за деньгами. Никогда. Да и моя квартира даже самому привередливому зрителю не покажется жилищем бедняка. Благосостояние - вот слово, которым каждый мог бы охарактеризовать мое положение. Ничего не понимая в жизни…
  Вот и этот писатель, новая струя в современной прозе, убежденный, что нельзя устать без женщины в постели… Злиться на него я не имею право, ведь когда-то я и сам думал примерно так же. В другой жизни…
  В любой день все это могло закончиться. По крайней мере, тремя способами, и ни об одном из них я не мог думать даже отстраненно. Нет, ни за что, никогда. Пусть лучше все остается, как есть, несмотря на всю тяжесть положения, на всю боль, отчаяние, бессонницу, постоянную борьбу непонятно за что, непонятно с кем…
  Чайник засвистел.
  Кипяток полился в чашку.

  3.

  Двери с шумом распахнулись, поток хлынул из поезда. Можно даже не задумываться, все равно человеческой рекой вынесет наружу. Нужно только успеть влиться… В метро как и в жизни - главное, быть не против всех…
   Привычные серые плитки под подошвами мягких ботинок, рюкзак на плече, съехавшая лямка на локте. Широко открытыми раскосыми серыми глазами встречать каждый новый день, ловить порывы ветра - будь то дыхание утра, порыв влажного воздуха прокопченных выхлопными газами улиц или просто движение застоявшегося, словно нарезанного ломтями и законсервированного внутри  узкого футляра перрона станции метро, воздуха от хлопающих на тугих пружинах дверей - темно-русыми волнистыми волосами…
    Юля нашарила пальцами конфету в кармане пальто, и, улыбнувшись, вытянула ее наружу. Она любила мятные конфеты в мягких бумажных обертках, возможно, даже не из-за их вкуса, а просто… из-за чего-то такого, чего не было в картонных упаковках и упаковочках, пластиковых футлярчиках и цилиндриках из фольги, что было лишь в этих, «старого образца», конфетах, которые она так хорошо помнила еще с детства…
    Натягивая черную перчатку на узкую ладонь, Юля привычно пересчитывала ступеньки, машинально придерживая разлетающиеся полы пальто. Рюкзак легонько хлопал по лопаткам. Сегодня он был чуть тяжелее, чем обычно. Помимо конспектов, записной книжки, пары дешевых ручек - все равно через пару дней потеряет, - двух хороших карандашей с мягкими грифелями и еще пары-тройки мелочей, о которых не вспоминала, пока не натыкалась пальцами в поисках чего-то нужного, в мягком уютном нутре рюкзака лежала бережно обернутая листом бумаги новая книга.   
   Фотография автора на задней обложке, пара скупых строчек о нем самом. Как можно сказать что-то всего тремя словами, если ему самому не хватило для этого трехсот пятидесяти страниц?..
   На улице снова шел снег. Мелкие, какие-то тяжелые снежинки быстро сыпались на землю, покрывали мокрый асфальт, мокрых прохожих, одинокие купола раскрытых зонтов. Брызгая грязью, в которую превращался ослепительно-чистый, возникающий словно из воздуха, снег, мимо проносились машины; люди пробегали мимо, наступая в лужи, мутные, грязные, в разводах отчаяния и скуки, пачкали в этой грязи свои ботинки и, ругаясь про себя, убегали прочь.
   Она шла по улице. И на тонком бледном лице ее правильные губы улыбались.
   Эта ЛЮБОВЬ упала ей в руки с верхней полки в книжном магазине, там, где, поблескивая на черном фоне золотым тиснением, толпились классики, одни имена которых давили на плечи мертвым грузом. И с самого первого взгляда - вот оно, истинное чувство! - она влюбилась в тяжесть трехсот пятидесяти страниц на ее ладони, в черные, четкие, аккуратные буквы, доносящие слова человека, которого все равно что нет и никогда не было, в великолепный, утонченный, прекрасный в своей простоте белый переплет, в хруст страниц, шелестящих под ее пальцами, пробудившими их ото сна, ведь она была первой, кто открыл эту книгу, закинутую небрежной рукой служащих магазина так далеко, что она могла умереть, покрыться пылью, истлеть, погаснуть… так никогда и не увидев устремленных на нее внимательных глаз.
   Юля улыбнулась еще шире; да, было забавно думать о книге как о новой любви. Вечер, приглушенный свет, романтическая музыка - и только они… она и она… Ха-ха-ха!
  Юля рассмеялась - несколько прохожих удивленно обернулись на нее, но она уже, радостно перелетая через лужи, не касаясь земли, летела дальше.
  Еще ни одной строчки не было прочитано, но хватило одной цитаты, вынесенной на заднюю обложку справа от фотографии автора, чтобы она захотела прочесть книгу всю, впитать в себя каждое слово.
   «Кого бы мы не выбрали из всей массы потенциально возможных партий, мы никогда не ошибемся. Потому что каждый из них способен причинить нам - и обязательно сделает это - ровно столько боли, сколько мы можем вынести».

4.

 - «…Самое тяжелое, наверное, выдерживать стиль. Оставаться верным самому себе. Никогда не понимал, как это возможно - ведь ты же живешь в этом мире, ты проникаешься им, взаимодействуешь со всеми его проявлениями, ты читаешь книги, написанные другими авторами, слышишь слова, произнесенные другими людьми, а каким же надо быть самовлюбленным, ненавидящим и презирающим все и вся, чтобы не меняться, не принимать других точек зрения, не подхватывать, сам того не замечая, чьи-то слова…
   Смею надеяться, я не такой. Поэтому не могу обещать, что буду писать дальше так же, как пишу сейчас…»
   Я улыбался, стараясь не показывать свою улыбку. Молоденькая студенточка, вслух зачитывающая страницы этой странной книги, захлебывающаяся каждым звуком, с упоением и восторгом, переходящим в благоговение, пробегающая глазами по черным буквам на чуть желтоватой бумаге, верила каждому слову. И - это было отчетливо видно, словно под ярчайшими лучами экваториального солнца - в эту самую минуту была до самой макушки влюблена в абсолютно незнакомого автора, даже не думая, что у него, может быть, по утрам жутко болит голова и поэтому выносить его невозможно, что он с большим удовольствием ковыряется в носу, когда его никто не видит, или что у него неприятный, отвратительный взгляд и жуткий запах изо рта…
  Вот в чем преимущество книг - мы можем даже и не знать, что тот, кто так просто проник к нам в душу, на самом деле последнее ничтожество, пусть и обладающее замечательными мыслями. Но ведь каждый из нас уникален, вряд ли есть хоть один, кому хотя бы раз в жизни не пришла самая оригинальная мысль хоть по какому-то вопросу, и все наше отличие от вот этих признанных гениев - что мы не успели словить ее за хвост и записать на клочке желтоватой бумаги черными мелкими буковками, и она ушла, ненужная, неиспользованная, обиженная и поклявшаяся больше никогда не возвращаться…
  - Это все, конечно, очень интересно, - проговорил я, когда она закончила и, сложив страницы, подняла на меня вопрошающий взгляд. - И во многом я даже согласен с автором. Но я был бы чрезвычайно вам благодарен, если бы вы объяснили мне связь только что зачитанного вами отрывка с техникой монохромной фотографии.
  Аудитория приглушенно рассмеялась. На моих лекциях студенты редко позволяли себе такое.
  Я не был монстром. И не брызгал слюной, крича, что все они ничтожества, а я непризнанный гений. Просто это была моя работа. Я учил их, а они слушали меня. Вот и все.
  - Ну, как же… - смутилась она, потупив взгляд, потом быстро взглянула на меня и быстро, чтобы не успеть осадить саму себя, протараторила: - Ну, вот если посмотреть ваши первые работы и последний изданный сборник, налицо разница, ведь так? Даже в цвете, в игре светотени, в манере подачи объекта!..
  - Это нормально, - принужденно улыбнулся я. - Вряд ли вы сейчас слушали бы меня с таким вниманием, - я косо усмехнулся, - если бы я на протяжении всей своей карьеры повторял самого себя. Поиск чего-то нового характерен для всех видов созидательной деятельности, - я пожал плечами.
  - Да, конечно, но ведь по работам можно сказать о душевном состоянии! Вот ваш сборник, выпущенный в прошлом году - мне кажется, это ненавидящий крик о помощи…
  Что она сказала дальше, я уже не слышал - отчасти из-за смеха студентов, заглушившего ее слова и заставившего ее растерянно оглянуться и замолчать, отчасти из-за резкого звона в ушах и обрушившейся на меня ватной, жуткой тишины.
  Ее мягкие грани словно заострили все предметы, загустили время - медленно-медленно, словно не воздух, а сладкий мед заполнял аудиторию, оседала на пол выпавшая из ее книги закладка, так же медленно дрожали ее губы, спустя не миг, а целую вечность, у ресниц собрались слезы… И медленно, как будто не земля, а почва Юпитера была под моими ногами, я повернулся и подошел к доске, заставив себя взять в руки мокрую губку и начать стирать написанные мною слова.
  Резко ударила крышка скамьи, и звуки раскаленным потоком ворвались в мою голову.
  - Все свободны, - нашел силы проговорить я. - На сегодня все.
  Вот она, оборотная сторона медали. Да, конечно, эти сборники очень помогли мне, они, словно костыли, поставили меня на ноги, именно благодаря этим самым трем сборникам я получил вот эту самую работу, мой второй источник доходов… И вместе с этим - целый ворох людей, считающий, что они вправе лезть в мою жизнь просто на основании того, что я вижу их раз в неделю и что они могут слышать мое мнение о моих же снимках. И полагающих, что они достаточно хорошо разбираются в психологии, чтобы разбирать по моим снимкам мою жизнь по полочкам…
  Не для того я прервал всякие отношения со многими своими друзьями, перестал разговаривать с родителями и сестрой, отказался от хорошего места работы, чтобы какие-то дети, вчера отметившие свое совершеннолетие, говорили мне о чувствах, которые я испытывал, делая те или иные фотографии…
  Девочка моя, девочка… Я все стерплю, лишь бы ты…
  Лишь бы ты.
  Додумывать было слишком страшно.

5.

 - Прости меня, я опоздал, - виноватые синие глаза Макса внимательно посмотрели в ее лицо. - Вот, это тебе.
 Юля закусила улыбку и, прищурившись, вцепилась в него взглядом. Полы расстегнутого пальто раздувал холодный, пронизывающий ветер, и кисти длинного черного шарфа бились о его колени. Медленно, неторопливо она стянула с руки перчатку, аккуратно засунула ее в карман и протянула ладонь к букету роскошных красных роз. Юля любила цветы, любила бордовые розы, хотя и говорила, что предпочитает им лилии или каллы…
  - И что, я теперь как дура буду таскаться по городу с этим веником? - равнодушно проговорила она, скользнув взглядом по венчикам и посмотрев в его лицо.
  Внезапно он побледнел, отшатнулся, резко подался назад - и она почему-то вдруг вспомнила, что он выше ее на двадцать сантиметров. Надо же, как уже успела привыкнуть…
  - Веником?! - яростно рявкнул он. - С этим веником?!!
  И изо всех сил, от души размахнувшись, швырнул розы на асфальт. Букет рассыпался, жалобно зашелестели падающие в лужу стебли и листья, ее ботинки обдало брызгами. Не глядя на нее, он впечатал подошвой своего аккуратного ботинка розы еще глубже в тающую жижу, нажал, так что бордовые лепестки начали расползаться в стороны, и резко крутнулся на каблуке.
  - Прости, что я, такой идиот, не подумал об этом. Надеюсь, этого больше никогда - никогда! - не повторится!!! - он резко отвернулся и быстрым шагом рванул в сторону перехода. Юля непонимающе посмотрела, как ветер подхватил полы его черного пальто, разбросал в стороны пряди непокорных волос… Он даже не оглянулся.
  Она бросила взгляд на букет, лежащий в луже. Переломанные стебли торчали из грязи, размочаленные лепестки казались просто лоскутами тающего черного снега. Осознать, что случилось, она уже не смогла, и, пошатываясь, медленно побрела в метро, отчаянно пытаясь думать хотя бы о чем-то. Пальцы шарили в кармане, но, кроме оберток, не находили ничего…
   
6.

  Темная, пустая квартира, с привычными, пахнущими одиночеством комнатами. Легкий щелчок выключателя - и неверный, желтоватый свет мягко заливает знакомую до боли, до мелочей, обстановку. Пальто на вешалку, ботинки сбросить в угол коридора - и можно, достав из холодильника бутылку пива, вина или водки, попытаться обо всем забыть. Потому что иногда мне тоже нужно заставить себя забыть… Тикают часы.
  Стакан в руке, под спиной - диван. Нет желания даже слушать любимую музыку - потому что под эти мысли нет подходящей музыки. Нет и подходящей картинки - поэтому телевизор тоже выключен.
  Есть потолок со знакомыми узорами, похожими на паутину, чуть покачивающаяся люстра. И скользящие тени, сменяющиеся яркими желтыми полосами от фар проезжающих машин, которые расчерчивают холодный пустой воздух на ровные полосы ломтиков, делая его похожим на клавиши пианино…Тикают часы.
  Очередная порция брошенного сквозь окна света проползла по потолку, медленно соскользнула на стену и, прыгнув в левый угол, остановилась. Темная деревянная рама и прозрачное стекло тускло блеснули, бросаясь неяркими бликами. Я смотрел, держа в руке уже полупустой стакан, не отводя взгляда, как неуловимо меняются так хорошо помнящиеся линии, словно открываешь в знакомом, казалось бы, до мелочей человеке совершенно новые черты характера - и даже не знаешь, приятны ли они тебе… Этот желтый свет, упавший под другим углом, сделал ее лицо чужим, и я, испугавшись, что по каким-то непонятным причинам кто-то смог поменять эту… вещь… поднялся, быстро подойдя к стене, снял тяжелую деревянную рамку и поднял ее напротив своего лица.
  Зря я испугался. Это была все та же фотография - та самая, которую я боялся ставить на стол, но не мог не видеть каждый день.
  Темные, растрепанные узкими прядями волосы, бледное лицо с не сфокусированным взглядом, остроносое, с темными кругами вокруг глаз, бледными губами - изогнутыми в необъяснимой улыбке. Синее небо за ее спиной, которое скорее было похожим на стены палат, и широкая легкая рубаха, навевающая мысли о стандартных больничных пижамах. Фотография без особой игры света и тени, которая точно не могла бы вызвать ажиотаж моих студентов или бурные споры критиков, скорее похожая на обычный любительский кадр, чем на работу дорогостоящего профессионала…
  Я сел на диван, прижав пальцы к стеклу. Ноги меня не держали.
  Как хотелось иногда словить в кулак эту ее улыбку и накрепко привязать к ее лицу…
  Я старался не думать о том, что лежало в кармане моего пальто. О людях, у которых взял это… Грязных, отвратительных людях, которые, не зная ее, все же были ближе к ней, чем я…
  Тикают часы.
  Телефон взорвался звонком.
  - Да? - тихо спросил я. Это наверняка мой сосед, новомодный автор, желающий получить хорошее фото для обложки.
  - Это я. - Я не поверил этому голосу. - Я возле твоего дома. - Слуховая галлюцинация может сопровождаться зрительной? Я подошел к окну и выглянул за штору. На черном тротуаре внизу стояла хрупкая фигура в темном пальто. Узкая белая ладонь прижимала к уху мобильный телефон. - Можно зайти?..
  …Растрепанные густые черные волосы над поднятым воротником черного пальто. Треугольное бледное лицо с такой знакомой бледной улыбкой, ореховые чуть прищуренные глаза, четкие прямые брови.
  - Привет, - ее голос, немного глуховатый. - Не поздно?
  Вместо ответного слова я молча притянул ее к себе, обнял за хрупкие плечи, ткнулся лицом в ее затылок. Нет, слава богу, не поздно…
  - Выглядишь ужасно, - улыбнулся я.
  Она испуганно глянула на меня, быстро скользнула к зеркалу, придирчиво, с ужасом вгляделась в свои черты, отыскивая следы - но я просто пошутил, ни синих кругов вокруг глаз, ни особенной бледности, ни красных лихорадочных пятен на щеках, разве что чуть более заострившееся, чем раньше, лицо …
  - Ну и шуточки у тебя, - даже не обиженно, с огромным облегчением, проговорила она. И затем уже быстро перешла к делу: - Дель, я по профессиональному вопросу. А точнее даже - с предложением сотрудничать.
  Я почувствовал, как у меня опускаются руки. А я-то, идиот…
  - Ага. Конечно, - холодно отозвался я, проходя на кухню. - Только на голодный желудок я ни о чем говорить не хочу. Накорми меня нормальным ужином - тогда и посоветуемся. Окей?
  Она без улыбки кивнула, сняла пальто, сама повесила на вешалку. Уверенным шагом прошла на кухню - я настороженно поплелся следом, - открыла холодильник, окинула взглядом содержимое, приподняла брови…
  - Да уж… - И совершенно другим, командирским тоном, каким привыкла коротко и быстро говорить ассистентам, осветителям и всей съемочной братии, каким разговаривала с капризничающими моделями, нарезала задач: - Садись чистить картошку, потом отобьешь мясо…
- Слушаюсь, капитан, - я давно не работаю с людьми, но еще помню такой же тон у себя…
 Я постарался не выдать своей злости. Радость от того, что она пришла, что она появилась в моей жизни, начинала бледнеть от мысли, что я понадобился ей как профессиональный консультант. Временами мне начинало казаться, что она уже не воспринимает меня как друга, я для нее стал просто одним из многочисленных знакомых.
  Словно она, отрываясь от жизни, медленно выдергивала свои корни, чтобы ничто ее больше здесь не держало, как когда-то, случайно зацепившись за меня, она не смогла уйти… Чтобы ничто не помешало холодному сухому ветру подхватить ее и унести прочь, неважно, куда, лишь бы подальше отсюда, где остались ее корни, в пустыню, в горы - куда угодно, где ничто не будет изо дня в день напоминать ей о том, что она видела в надписях на щитах в антирекламе в метро, по телевизору, что рассмотрела в глазах моих родителей, что слышала в каждом молчаливом вдохе и выдохе своих многочисленных бывших друзей и знакомых и что слишком часто читала на одинаковых белых листах официальных бланков…
  И ей было неважно, что у нас с ней одни корни, что, выдирая себя из моей жизни, она делает мне так больно, как еще никогда не было и никогда уже не будет, что этим она убивает сразу двоих - себя и меня. Она не видела этого - она уже начинала слепнуть…
   - Ноэ, сколько картошки? - бесстрастно поинтересовался я, просто чтобы разбить тишину. Я не услышал ее ответа, глядя, как ее длинные пальцы перебирают листы зеленого салата, аккуратно и быстро нарезают нежно-зеленую стружку, ссыпают в миску наструганные кружочками помидоры…
   Ноэ всегда уходила от разговора на тему «мы». В те редкие моменты, когда я видел ее, она не позволяла даже прикоснуться к своей руке, даже просто, по-дружески, обнять. Иногда у меня появлялась дикая, сумасшедшая мысль: что, если все это на самом деле для нее просто средство найти деньги на свои слишком дорогие лекарства и длительные больничные процедуры?..
   - Что за заказ? - начал я, чувствуя, что эти мысли не смогут привести ни к чему хорошему.
   - Цикл для рекламы новых женских духов, - отозвалась она, стряхивая волосы с плеча за спину, - ума не приложу, как они меня разыскали, но хотят, чтобы работала именно я. Им понравились моя работа над линией мужского парфюма для… Ах!..
  Сначала я даже не понял, что случилось, и ее короткий легкий выдох показался мне просто… не знаю, чем, потому что в следующую секунду нож звякнул о плитки пола, пальцами правой руки она перехватила левую ладонь и начала медленно оседать.
  - Что?.. - только успел спросить я, подскочил, рванулся к ней - и увидел, что между плотно сжатых пальцев начинает сочиться кровь. Темно-красные густые капли сорвались с кисти и упали на пол, потом еще и еще… Густые, частые капли срывались с ее ладони и падали на скользкую плитку, расползались темными, почти черными, пятнами, кровь стекала в швы между плитками и ручейками растекалась по полу…
  - Бинт, быстрее! - отчаянно выкрикнула она. - Где у тебя бинты?!
  Я рванулся к аптечке, рывком вскрыл упаковку, бросился к ней - Ноэ отскочила, судорожно прижимая к груди руки, бешеными круглыми глазами глядя на меня, и закричала:
  - Не подходи, у тебя могут быть порезы! - кровь лилась уже тонкой непрерывной струей. - Брось мне бинт!
  Она вырвала у меня рулончик; бинт упал на пол, размотался, намок в крови…
  - Успокойся, все нормально! - попытался урезонить ее я, но Ноэ дрожащими пальцами подобрала окровавленный бинт и, сжав зубами марлевую ленту, принялась быстро перетягивать ладонь. Туры бинта ложились криво один поверх другого, перехлестывались, собирались складками, но она не обращала внимания и туго бинтовала руку. Бинт намокал быстрее, чем она успевала замотать, кровь просачивалась наружу…
  - Нужно наложить швы… - попробовал сказать я, но она вскинула на меня полные слез и глаза и прошептала:
  - Нет, никаких врачей, я не могу так тобой рисковать…
  Кровь никак не желала останавливаться, она все текла и текла, ее было так много, лицо Ноэ стало бледным, руки дрожали, а кровь текла и текла, капала на пол, на равнодушные блестящие бело-синие плитки, запятнанные кляксами густой и темной, как чернила, крови…
  Я подошел к ней - она могла только попытаться оттолкнуть меня слабой рукой, стараясь не прикасаться окровавленными пальцами, - острожно взял ее запястье и аккуратно, старательно принялся бинтовать ладонь, а когда ее рука превратилась в белый марлевый кокон, я принес ее пальто и достал из кармана брюк ключи от машины.
  - Саша, - тихо сказала она, и мое имя ударило страшнее, чем объявление о смерти. - Прекрати… Это все бессмысленно. Ты же не ребенок, ты взрослый мужчина. Я вижу, что ты веришь в сказку, но ты же понимаешь, что это невозможно! Как же ты не поймешь!  Чуда не случится! Твоя семья никогда не примет меня, ты не сможешь разрываться так и дальше! Я никогда не выздоровею, я никогда не полюблю тебя!..
  Я не стал отвечать не потому, что мне нечего было ответить. Сказать можно было много - и о том, что я  «взрослый мужчина» и сам способен сделать выбор, и о том, что ее мнение хотя и важно, но все-таки не основная причина для моего поведения, и, самое главное, - о том, что я уже давно сделал свой выбор и поменять решение, даже если очень захочу, уже не смогу.  Но каждое оброненное слово означало лишнюю секунду, в которой ей было больно, в которой она теряла свою отравленную кровь, ту самую, которая - как мне хотелось верить - была единственной, хотя и непреодолимой, преградой между нами…

 7.

  - Ну и что ты теперь намерена делать?
   Юля молчала. У нее не было никакого желания вообще разговаривать на эту тему. Тем более с Жанной. Зачем она вообще пришла сюда, внезапно ярко блеснуло в голове - как-то лениво, отстраненно, словно не о своей жизни, а о героях какой-то донельзя скучной книги…
   Юля медленно достала из кармана конфету, аккуратно развернула фантик.
   - Что, так и будешь лопать свои конфеты? Они тебе точно Макса не вернут!
   - Почему ты так волнуешься за нас с Максом? - перекатывая сосульку языком, медленно спросила Юля. - Может быть, тебе лучше устроить свою жизнь, а не заниматься чужими?
  Она не хотела обидеть Жанну, эта мысль просто слишком часто приходила ей в голову.
  Жанна не обиделась. Видимо, она слишком часто слышала подобное от своих многочисленных друзей… Подруга порывисто поднялась, прошлась по комнате, схватила огромную чашку чая и одним глотком выпила почти половину. Несмотря на такие быстрые, энергичные, лишенные плавности движения Жанна не казалась мужиковатой; ее тренированное тело с рельефными мускулами - чуть покатые плечи, просмартивающиеся под узкой майкой плиточки брюшного пресса, длинные сильные ноги - нравилось многим, и, как это ни странно, в ней даже было какое-то непонятное изящество. Жанна нравилась мужчинам, у нее было красивое, правда, немного жесткое лицо с правильными бровями, прямым носом, высокими скулами, крупными бледными губами и задумчивыми грустными глазами, и густые, роскошные волосы, стянутые в хвост на затылке. И, тем не менее, за все годы дружбы с ней Юля ни разу не видела Жанну с человеком, с которым та чувствовала бы себя счастливой - хотя бы на миг…
  - Устраивать свою жизнь слишком тяжело. - И сочла нужным объяснить, как всегда, немного резко, но предельно правдиво: - Гораздо страшнее ошибиться и, как следствие, слишком много колебаний…
   Мятная конфета таяла на языке. Юля смотрела мимо Жанны, своим так хорошо известным взглядом, когда можно было уничтожить мир, а она бы и не заметила, и Жанна, уверенная, что ее не услышат, но знающая, что обязана это сказать - и даже лучше, если эти слова не дойдут до потерявшей себя подруги, - горько спросила:
   - Так вот это и есть твое ожидаемое чудо?
   Юлин взгляд загорелся, словно кто-то только что включил в ее глазах лампочку, и она вспыхнула, собираясь ответить, но резкий звонок в дверь прервал ее. В лице Жанны отразилось легкое недоумение и раздражение, и, бормоча себе под нос что-то вроде «как некстати» и «кого там еще принесло», подруга пошла открывать дверь.
   Конфета растаяла, оставив во рту легкий привкус мяты…
   - Ну, чего приперлись? - раздался из коридора немного раздраженный голос Жанны, и, не знай ее Юля так хорошо, она подумала бы, что Жанна и в самом деле сердится и гонит гостей прочь. Видимо, пришедшие знали хозяйку не хуже, потому что послышались неразброчивые веселые голоса, что-то говорившие в унисон, это облако шума на несколько мгновений задержалось в коридоре, а потом ворвалось вслед за Жанной в комнату и распалось на  две составные части. Одна из них - высокий растрепанный блондин в светлом джемпере крупной вязки, с красивым лицом с огромной улыбкой, синими глазами и бумажным свертком в руках - отодвинув штору, устроилась на подоконнике, вторая оказалась смуглым, тоже высоким, брюнетом с широкими плечами, несколько косолапым, с неулыбчивым лицом и смеющимися серыми глазами.
  - Юля. Алик и Иржик, - отмахнулась рукой Жанна и устроилась на стуле. - Ну, садись, раз пришли. Чего вам?
  - Ну вот так сразу - чего вам, - обиженно протянул Алик, устроившись на диване, и, подмигнув Юле, весело спросил: - Небось, чаем травит? Жанка, когда ты уже научишься людей нормально встречать? Хорошо хоть, мы такие умные и догадливые, всегда с собой сами приносим - нет, Юлечка, не бойтесь, это хорошее молдавское вино и всего одна бутылочка на пятерых…
  - Что значит - «на пятерых»? - Жанна подняла вверх четкие брови. - Нас четверо, или у тебя кто-то уже раздваивается?..
  - Ага, как же, - Иржик переглянулся с Аликом и воткнул в Жанну прищуренный взгляд: - Марик на подходе, он машину ставит…
  Жанна ощутимо вздрогнула.
  - Нет, ну ты только посмотри, - возмущенно проговорил Иржик с подоконника и, словно ища поддержки, посмотрел на Юлю, - как мы - так «чего вам», «опять приперлись», а как про Марика услышала…
  Звонок не дал ему договорить; Жанна быстро поднялась и пошла открывать дверь. С хитрым видом Алик прислушивался к приглушенным голосам, и когда Жанна вместе с третьим гостем вернулась, глубоко вздохнул.
  -… как про Марика услышала, так сразу - расцвела и запахла! - закончил Иржик и скорчил смешную рожу, словно пытался удержать слезы.
  - Ну где ты там ходишь? - накинулся на товарища Алик. - Мы аж прям извелись все!
  - Юля, это Марик, - подруга представила третьего товарища.
  В противовес двум первым этот оказался среднего роста, с красивыми плечами и осанкой, с длинными медными волосами, сероглазый, со спокойным, немного рассеянным лицом. У него был очень добрый взгляд, и голос тоже оказался приятным:
 - Здравствуйте, Юля. Можно сразу на «ты»? - Юля даже не кивнула, а просто улыбнулась ему. С его приходом она перестала чувствовать себя лишней, как за минуту до этого, хотя все равно мало понимала происходящее здесь. - Вы не обижайтесь на этих двух оболтусов. Их можно понять и даже простить. Эти двое без памяти влюблены в бессердечную Железную Жанну и ничего, кроме нее, не замечают.
 - Нет, ну что за произвол! - возмутился Иржик, спрыгивая с подоконника. - Это мы-то не замечаем? Это ничего-то не замечаем? Это вот этой прекрасной дамы-то не замечаем? Да я, между прочим, сразу же влюбился, только побоялся, что Жанна умрет от горя, если узнает! Да я, если хотите знать, с закрытыми глазами сейчас скажу, какого цвета у Вас, Юлечка, правый глаз!
  Юля немного ошарашенно слушала этих трех явных сумасшедших, но Жанна с видимым спокойствием наблюдала за их криками и беготней и только изредка подмигивала ошарашенной подруге.
  - И какого же? - подозрительно спросил Алик, закрывая ладонью глаза Иржику. Из губ блондина тут же вырвался ответ:
  - Такого же, как и левый!
  И вот сейчас Юля наконец-то за последние несколько дней рассмеялась…
  - Так что ты там говорил про хорошее молдавское вино? - облегченно спросила Жанна, улыбаясь Алику.
  - Вот! Пошел разговор! - подняв вверх палец, обрадованно воскликнул Иржик, Марик, опустив голову, прыснул.
  - О, Господи, что бы я без вас, придурков, делала!
  - Умерла бы незамужней! - хором выкрикнули все трое.
  …Спустя час, хотя уже была выпита бутылка отличного молдавского вина, мужчинами выкурено чуть больше полпачки сигарет, ситуация мало прояснилась. Не потому, что кто-то что-то скрывал - скорее даже наоборот, стоило Юле задать вопрос, как многочисленные ответы сыпались на нее со всех сторон, выкрики шумного Алика перекрывали искрящиеся юмором слова Иржика, смеющийся Марик вставлял несколько слов, окончательно запутывая девушку, а Жанна, слегка улыбаясь, отворачивалась. Понять что-то из всей этой какофонии не представлялось возможным, поэтому Юля перестала слушать многочисленные пояснения к каждой фразе и попыталась сама составить себе мнение об этих людях. Пока ей удалось понять следующее: эти трое были лучшими друзьями, и все они были влюблены в Жанну.
  Однако странности на этом не заканчивались.
  Шумный, громкий Алик являлся представителем такой редкой на сегодняшний день профессии, как геолог, весельчак Иржик, поляк по происхождению, был биологом-исследователем, проводящим практически все свое время в многочисленных командировках. Марик же, аккуратный и меткий в словах, оказался инженером-конструктором космических кораблей.
  Юля не поверила. Да и кто бы в такое поверил?! Что может быть у тренера по фитнесу и аэробике Жанны общего с этими людьми? От всего этого так сильно пахло «совком», прокуренными кухнями, бардовскими песнями, а еще больше - Стругацкими и Трускиновской, что Юля едва сдерживалась, чтобы не ущипнуть себя, слишком боясь проснуться.
   Конфеты давно закончились, да разве это уже имело какое-то значение? Чтобы вновь оказаться в том времени, когда еще не было забот, не было проблем, было только светлое, беззаботное детство, родители с улыбками на лицах, простое кино без двойного, тройного смысла, летний отдых в Сочи, Карпаты, Ялта, пионерские лагеря по всей огромной стране, вера во власть, фанатичный патриотизм, стиляги, и да, конечно же, мультик «Бременские музыканты» - как же без него?.. Чтобы вновь оказаться там, не нужно было ощущать вкус слегка солоноватой мяты от острой, всегда режущей язык конфеты, достаточно было просто посмотреть на этих троих, перебрасывающихся шутками, и вспомнить - Стругацких или Трускиновскую, которые всегда почему-то ассоциировались именно с этими, плохо помнящимися, временами…
  Оказалось, что Марику и Юля нужно было возвращаться в одну сторону. И, по обоюдному молчаливому согласию, они решили не брать такси, а пойти пешком, помесить ногами слякотную грязь, подышать запахами города, послушать звуки тротуаров и мокрых, обнаженных деревьев. Они говорили - много, взахлеб, перебивая друг друга и подыскивая новые слова, отчаянно жестикулируя и посмеиваясь над самими собой, прыгая через слишком большие лужи, которые не хотелось обходить, и пригибаясь, когда ветер стряхивал с веток капли мокрого снега. И внезапно, сама не зная почему, Юля рассказала этому малознакомому Марику в сером коротком пальто все, не подбирая слов и не пытаясь умалить своей вины, не приукрашивая свою жизнь и ничего не домысливая, глядя в его понимающие серые глаза и немного рассеянное спокойное лицо.
  -… он такой странный. Смешной, лохматый, чуть сутулый всегда - как молодой барашек, кудрявый, веселый, добрый.
  -…потом я увидела его на сцене. И смеялась, и плакала, потому что он там совсем другой - не тот, каким я его знаю. Он может быть гением, может - идиотом. Он сыграет бога - а в следующем акте уже готов будет изобразить дьявола. Я не слишком любила смотреть его спектакли, потому что он-актер был мне чужим, незнакомым, а в чем-то даже пугающим…
  -…Я просто, наверное, захотела узнать, до какой степени смогу зайти. И поэтому задела его, опять, как делала уже много раз, думая, что хорошо его знаю, что он опять промолчит или в худшем случае извинится… Я хотела попробовать, каково это - жить без него. Без его голоса, без его глаз… Я так сильно привыкла к нему, что он стал казаться мне частью меня самой, чем-то, что безраздельно мне принадлежит и чего я никогда не лишусь. И это злило меня, потому что я не могу быть с человеком, который ниже меня, а из-за этой готовности всегда извиниться, всегда согнуть спину, если я попрошу, он казался мне существом низшего порядка… Я не знаю даже, хочу ли я вернуть его, возможно ли это вообще, ведь он будет уже другим. И сейчас я понимаю, что он вообще не примет меня такой, какая я есть, потому что я ему такая не нужна… Я изуродовала его, как ветер - молодое дерево…
   Внезапно Марик остановился и, с улыбкой посмотрев на Юлю, кивнул на другую сторону улицы.
  - Знаешь, что там?
  - Какая-то выставочная галерея, вроде бы… - непонимающе проговорила она.
  - Ты никогда не была здесь? Давай, зайдем? - не дожидаясь ответа, Марик взял ее под локоть и потянул к стеклянным дверям.
  Было уже поздно, но, хотя до закрытия оставалось всего полчаса, их впустили. Марик целенаправленно почти пробежал через первые два зала, увешанные картинами современных художников, и остановился перед дверями в третий зал, загадочно поблескивая ставшими синими глазами.
  Вместе они вошли внутрь. Ничего особенного - такие же стеклянные рамки на стенах с белыми бумажными полосками подписей. В чем же особенность этой экспозиции, кроме того, что выставлялись фотографии, Юля понять не смогла, хотя, бесспорно, первая же увиденная работа, спрятанная под стеклом, была потрясающе красива - пейзажная зарисовка скалистого обрыва над серыми холодными водами.
  Она побродила по квадратному залу, любуясь на переливы природных красок, четкость линий и совершенство созданного природой мира, смотрела, как поднималось и опускалось солнце над одним и тем же берегом, и неузнаваемо менялось не только настроение, но и само дыхание запечатленных мест.
  - Этого фотографа ждала слава замечательного художника. Когда он заканчивал Академию исскуств, ему прочили место в истории живописи не меньшее, чем у величайших мастеров жанра. Он вкладывался весь, полностью, в каждую свою работу, в каждый мазок, в каждый штрих. Его графика была просто убийственной… Он работал великолепно во многих жанрах и направлениях, сочетая их без малейшего раздумья, по влиянию импульса. Со своим талантом он мог стать вторым Мане или Пикассо. Ему не хватало лишь самую малость - придумать что-нибудь новое. Потому что вторым он быть не хотел.
  - И он придумал фотографировать? - скептически спросила Юля, не в силах оторвать взгляд от картины - да, фотографией она не могла этого назвать, это была именно картина, высокохудожественная, гармоничная, прекрасная работа. Исполосованное тенями лицо, закрытые огромные глаза, разлет тонких бровей, пряди вьющихся волос на высоком мраморном лбу, серый песок, даже на бумаге кажущийся мокрым.
  - Нет. Он не придумал ничего. Он просто перестал рисовать.
  Юля заставила себя оторвать взгляд и резко развернулась, чтобы успеть словить выражение лица Марика. Его глаза были чуть прищурены, а губы жестко поджаты.
  - Зачем ты рассказываешь это мне?
  - Это люди искусства. Даже если они любят что-то больше жизни - можешь мне поверить, он так любил рисовать, как мало кто из нас любит дышать, - они способны оставить это и даже навсегда забыть, если не смогут достичь совершенства.
  - Или не могут быть первыми…
  - Или не могут быть первыми… Их убивает невозможность полностью отдать себя чему-то, что они любят больше всего на свете. И они либо уходят в дурман, чтобы в галлюциногенном сне достичь совершенства, либо…
  - Либо ищут что-то другое, ты это хочешь мне сказать? - немного более резко, чем ей хотелось самой, тихо прошептала Юля.
  - Либо оставляют то, что любят больше жизни. Потому что очень немногие из них могут найти что-то другое.
  Юля прятала под снятым пальто дрожащие руки. Еще раз скользнув взглядом по стеклам, под которыми прятались окна в другие миры, которых никогда не было и никогда не будет, она с натянутой улыбкой констатировала:
  - Но вот этот, похоже, нашел.
  - А он вообще такой. Может найти даже то, чего нет… Пойдем, мы же не хотим, чтобы нас тут заперли до утра.
  Выходя на мокрую, шумную, грязую улицу после сухого, теплого и тихого выставочного зала, Юля искала в кармане давно закончившиеся конфеты, и, не найдя, но чувствуя их необходимость, спросила:
  - Откуда ты так много знаешь про него?
  - Профессиональная осведомленность, - улыбнулся Марик. Юля непонимающе тряхнула волосами. - Неужели ты поверила, что в наше время вообще возможны инженеры-конструкторы космических кораблей? Это анахронизм, как и вот эти вот конфеты, - он кивнул на выпавший из кармана юлиного пальто скомканный фантик. - Я всего лишь психоаналитик…
  Он виновато смотрел на нее вновь ставшими серыми глазами, а она думала, какая же она дура. Конечно, откуда в наше время молодой, всего лет тридцати двух, инженер-конструктор космических кораблей, и понятно, отчего так просто было с ним говорить, слова просто сами выпрыгивали изо рта,  и зачем он ткнул ей в лицо этих «людей искусства».
  - Возьми, вдруг понадобится профессиональная консультация, - он всунул ей в пальцы прямоугольную пластиковую визитку с номерами телефонов. Она бросила один короткий взгляд на имя - Колмогоров Марат Андреевич. Надо же, даже зовут не так…
  - Спасибо, Марат. - Она не смогла заставить себя улыбнуться и только зачем-то сказала: - Не удивлюсь, если ты и живешь в другом районе.
  - Совершенно верно. Вообще в другую сторону…
  - Ну так и езжайте домой, Марат Андреевич. Уже поздно, с вами может что-нибудь случиться, - она сделала несколько шагов назад, от него, и громко добавила: - Сеанс закончен, сколько я вам должна?
  Юля развернулась, сдерживая слезы на глазах, вцепившись взглядом в желтую машину такси, быстрым шагом пересекла дорогу, рванула на себя дверцу, почти крикнула в лицо водителю адрес и только потом разрешила себе откинуться на сиденье и закрыть глаза. Не может быть, чтобы первый встречный так просто понял, какой у нее внутри кавардак…