Глаз

1


     В ноябре я был во Франции, в одном из маленьких приморских городов. Не имеет значения, что я там делал: важно то, что дом я покидал в твердом убеждении, что дел у меня много, не  надеясь отдохнуть и насладиться неизвестной страной. Жалел об этом сильно, ведь до этого за границей мне бывать не приходилось.
   Поездка была запланирована на неделю. Но дела мои были улажены много быстрее, чем предполагалось, и мне оставалось только радоваться этим нескольким дням почти полной праздности.  Оставалось только решить, как провести их со всей возможной пользой для памяти и воображения.
    Но общие места - традиционные способы проведения туристского досуга - экскурсии, музеи - меня не прельщали. Я предпочел бесцельно шататься по горбатым проулкам окраины города, по пустынным пляжам, часами просиживал за вином в прибрежных забегаловках.
      Больше всего занимали меня длительные брожения по унылому, одичалому берегу в поисках забытых отдыхающими вещей - монеток, платочков, заколок для волос. К каждой такой находке я сочинял целую историю.  О ее хозяине, о том, как она служила и как была потеряна. Мне отчего-то доставляло особое наслаждение осознание того, что таким образом я будто бы связываю себя с бывшими хозяевами этих вещей, даже если мне ни разу не удалось угадать хоть одной детали - имени, возраста, страны, настроения.... Моей любимой вещицей было женское обручальное кольцо с трещиной, которая наверняка послужила причиной того, что дама, его носившая, и не заметила пропажи. К нему я придумал с десяток сюжетов. Трещина в обручальном кольце - трещина в семейном счастье.
        Я по капле впитывал этот город - его серое небо, его соленый ветер и невнятную речь людей, повсюду окружавших, но как будто не видевших меня. Они не знали моего имени и моего языка - я для них просто не существовал.
           Я представлял себя огромным, всевидящим, но невидимым глазом, черной дырой, беспрестанно поглощающей образы, запахи, звуки... Мне это нравилось. Но жизнь - властная старуха, ей больше по душе приказывать, а не давать представления...

                2
    Я сидел в кафе за столиком у окна и разглядывал улицу. Было достаточно тепло, на летней площадке тоже были посетители. Моё внимание привлекла дама, сидевшая  прямо передо мной, через стекло. Она была  с мужчиной. Я видел его со спины: он был строен и лысоват, и шикарно одет. Даму мог разглядеть очень хорошо. Она сидела лицом ко  мне,  вполоборота к столику, непринужденно и скучающе откинувшись на спинку стула, то и дело затягивалась сигаретой и не прикасалась к стоявшей перед ней чашке кофе. Своего кавалера она слушала без видимого интереса, несмотря на его крайнюю оживленность. Слов я, конечно, не слышал, но жестикуляция была необычайно бурной. Именно благодаря его поведению я заинтересовался этой парой.
     В женщине на первый взгляд не было ничего необыкновенного. Но чем больше я смотрел на нее, тем больше она меня завораживала. Поначалу ее одежда и прическа казались небрежными и даже неаккуратными, но, приглядевшись, я понял, что над ее беловатыми растрепанными прядями не один час корпел дорогой парикмахер, а бежевое пальто жеваной ткани было подобрано с большим вкусом. Во всем ее облике - в надменных и немного уставших взглядах, которыми она время от времени окидывала своего визави, в повороте головы, когда она отвлекалась на что-то еще, в локте, которым она опиралась о стол, в сухих ведьминских пальцах, которыми она сжимала сигарету - было какое-то королевское достоинство, величественность. И вскоре красота ее стала для меня очевидной. Я даже начал влюбляться в эту женщину...
     Тут действие переменилось. Мужчина, видимо, так ничего и не добившись, поднялся и, протянув даме карточку, исчез. Она осталась. Несколько секунд повертела карточку перед глазами, сунула ее в сумочку, закурила пятую,
наверное, с тех пор, как я начал за ней наблюдать, сигарету, и стала смотреть перед собой, то есть прямо на меня.  Я не отворачивался  - к тому времени я успел поверить в свою неуязвимость для чужих глаз.
       Но я ошибался. Она встала, зашла в кафе и направилась прямо ко мне. Непринужденно села напротив. Лицо ее утратило безмятежность, из оживленного рта непрерывным потоком полилась речь. Моего университетского знания французского хватало только  на элементарные разговоры, требовалось еще очень много времени, чтобы начать понимать все. До того самого момента это обстоятельство меня нисколько не беспокоило. Но как теперь я жалел, что в музыке ее голоса я не мог разобрать ни слова. Но понимающих кивков и фразы: "Oui,je comprends", казалось, было достаточно.
        В конце концов, речь ее прекратилась смехом. Смеялась ли она надо мной, собой или чем-то другим - я не знаю. Ее идеальные сверкающие зубы (настоящие ли?) могли радоваться без всякой причины. С ними радовался и я. Она прекратила и сказала: "Allons!" . Сопротивляться  ей было бесполезно.
         И мы гуляли по набережным и пляжам. Вместе с горечью ее рта и нежностью ее объятий, ее зрелостью, ее красотой, ее спокойствием я впитывал спокойствие, зрелость и красоту этого города. Языковой барьер был преодолен. Я погрузился в состояние абсолютной, всепоглощающей влюбленности.
         Когда ночной сумрак лёг на улицы, она сказала, что ей пора. Вынув   из сумочки какую-то карточку, черкнула на ней ручкой,  протянула ее мне. На карточке был написан номер и имя - Колетт Сташа. А с другой стороны иным почерком еще один номер и мужское имя - Этьен Дюрер.


                3
    Конечно, мы встретились назавтра. Из окон кафе открывался вид на море, и море было как Колетт. Она сидела со мной, прозрачная, ветреная, смеялась и узнавала меня. Ей все было интересно и все ново. Я был щедр с ней, как
купец со своей любимой дочерью, вернувшись из дальнего удачного путешествия. Слова находились сами собой. Казалось, еще немного, и она проглотит меня целиком, со всеми моими словами - французскими и русскими, сказанными, и несказанными, и теми, что не могут быть сказаны никогда.
     Я просил рассказать о себе ее, она улыбалась. Что же, я тоже улыбнулся, извинился и вышел из зала. Спросил у официанта, где телефон и набрал номер на карточке Колетт. Месье Дюрер ответил сразу. Я представился официантом кафе "Les yeux de l`ocean", сказал, что звоню по поручению мадмуазель Сташа, которая ждет его здесь. Дюрер выпалил, что будет не больше, чем через 10 минут. Ждать было недолго.
    Я вернулся за столик и стал говорить о том, что в России в это время в приморских городах гораздо безлюдней, и можно часами идти по берегу и не встретить ни одной живой души. Она сказала, что очень хочет съездить в Россию, и можно, не откладывая, поехать прямо на этой неделе, со мной. Я ответил, что это очень хорошая идея. Потом извинился, сказав, что мне нужно сделать еще один звонок, вышел из зала и направился к черному ходу.
     И вот уже ветер Ла Манша, как рука Колетт, трепал мои волосы, выдувая из головы мысли о том, что это их,  а не моя жизнь. Зачем мне эта женщина? Ведь у меня есть ты.


               
                сен.2003 - март 2004