Песня пирата

Песня пирата
Вдалеке что-то кружилось. Это была она, Антониетта. Она кружилась в танце, как облако вращается на пачке шоколада. Её оранжево-апельсиновая юбка из тонкого ситца кружилась, как аттракцион, стоящий в парке развлечений, там, где кассирша, толстая тётка с русой косой, просит денег на круг. Я люблю карусели. Карусели жизни. Моя жизнь вращается, как карусель, как дорогая американская карусель, с горками и разворотами; куда она меня только не заносила; чего я только не видал! Ведь я пират, морской разбойник, капитан дальнего плавания, моряк. У меня немытые чёрные волосы, торчащие из-под банданы на пять-семь сантиметров, немытая шея и грязные уши. Парадокс: всю жизнь, можно сказать, живу на воде, но ни разу не мылся. Видно, не моя стихия – пресная вода. Моя страсть – это ром. Во всех книгах про моряков пишут, что они все пьют ром. Это почти не так. Я знал одного моряка, Яна, он поляк, так он ром не пил. В роме градусов шестьдесят, для него это маловато. Он хлебал спирт. Бутылками. Но он был моряк что надо. Однажды так подоил козу, в камбузе у нас жила коза, что молоко было вкусно! Даже кок, Курт, немец, живший до моря в штатах, ох, не люблю я штаты, сказал: "«Да, молоко сегодня Наваха хорошо приготовила». Наваха – это так козу звали. Вообще в моей родной Испании наваха – это такой складной нож. Я однажды зарезал им булочника Мурата, когда ездил в экспедицию на Кавказские пригорки. Вообще поляки много пьют крепкого. Больше меня. Я не пью, только изредка. Но помногу.
Вот я и на Родине! Всё сверкает, меня встречает танцовщица. Блеск душ матросов, грузчиков и починщиков играет неописуемую роль в судьбах тех, кто прибыл в Испанию на корабле. Наше судно называется «Полюс». Но это не полярный ледокол. Это небольшой парусный бриг с одной дощатой палубой, по которой так любит бродить кок Курт, размахивая кухонным ножом и со зверскими, хотя и в меру шуточными криками: «Зарежу, голландец», поскольку во время рейда в Роттердам у него отняли куриную ногу, жаренную на костре в Дакаре (столица Сенегала) за полтора года до Роттердамского рейда, всю тухлую, привезённую для национального голландского музея изобретений, поскольку Курт считал, что это изобретение – курица, жаренная за такой срок до привезённого состояния, готового в пищу, пугает, и он ненавидит Нидерланды, страну, где маки расцветают раньше лучей утренней зарницы, начавшейся до ожидания дождя, грозы, шторма, сносящего паруса и мачты со шхуны, плывущей по  Атлантике в поисках сокровищ и пополнения пропитания, то есть, иными словами, съестных запасов.
Я сидел в кафе, в небольшом прибрежном кафе, таком, где собираются работники порта самых низких профессий, чтобы слегка пообедать, набраться силёнок, они тратят так много энергии, замещая портовые краны, лебёдки для торговых судёнышек и простых вокзальных, но водных носильщиков, пил пиво, прекрасное пиво, привезённое из Чехии, странно, что в таком бистро делает дорогой продукт, может, меня дожидается, и пел песню. О, это была прекрасная песня. Я не помню, о чём в ней повествуется, но, по-моему, это была песня о девушке, потерявшей собственное сердце. Это была трагическая история, песня, пронизанная горем и болью. Когда я пел, я не знал, что в моей жизни скоро произойдёт то же самое: я потеряю сердце.
Посетителей в кафе было немного: два пьяных моряка, курившие папиросы, мальчишка лет двенадцати с отцом – у него погибла мать и он живёт с отцом – и две молоденькие девушки. Одна – толстушка-брюнетка, одетая весьма неброско, зато с симпатичной заколкой а ля Софья Ковалевская, другая – блондинка с длинными волнистыми волосами, развевающимися на сквозняке, гуляющему в сырой забегаловке, и, как я заметил, с дорогими швейцарскими часами, украшенными длинным узким изумрудом; на её шее висело янтарное колье, которое стройнило и без того непышную фигуру; эта блондинка напомнила мне героиню спектакля, который я видел в театре самодеятельности в Танзании, впрочем, сюжет пьесы я не понял, так как не удосужился выучить красивый английский язык, на котором шло представление.
Сейчас, уважаемые читатели, я попытаюсь как можно точнее передать вам разговор, услышанный в кафе, проходивший между брюнеткой и блондинкой.
- Маргарита, ты слышала известие?
- Какое, Мэри?
- К нам, в Уэльву, приезжает немолодая испанка.
- Вот так новость, Мэри! Это же замечательно!
- Да, Маргарита. Я согласна с тобой. Прелестно! Неподражаемо! Неописуемо! Бесподобно!
На этом меня позвал лоцман, старик Викторио. На Кубе его называли Виторио, не знаю почему, по-моему, это достаточно смешно, чтобы расхохотаться. Не правда ли?
Куба – прекрасная страна. Я был там два раза: в Гаване и в Сантьяго-де-Кубе, маленьком городке, взявшем себе звучное аргентинское название. Куба продаёт прекрасный сахарный тростник. Также она экспортирует табак, цитрусовые плоды, напитки. Во многих странах используется кубинский никель.
Дело в том, что у нас с Викторио возник грандиозный план. Мы собираемся ехать в Гвинею-Бисау. Говорят, там нашли клад какого-то негритянского царя. Мы хотим присвоить его себе. Но мы не знаем португальского языка, к большущему нашему обоюдному сожалению. Мы решили, что, возможно, немолодая испанка, о которой так приятно отзывались Маргарита и Мэри, знает этот язык и поможет нам с кладом. Тогда отдадим ей 10 процентов, естественно, только формально, на бумаге, а потом убьем её, так как любой свидетель может проболтаться, а, как сказал один русский чурка, «злые языки страшнее пистолетов». Оставалось только отыскать испанку. Несомненно, она солидная персона. Это означает, что она остановится в люксе или полулюксе отеля «Междуречье». В других номерах отеля и в трактире «Низменность» останавливаются середняки. Бедняки в гостиницах не живут. Бедняки живут в порту или под Старым мостом, притоном, который все обходят стороной. Осталось только дождаться приезда и узнать её имя.
Для этого, то есть для последнего, мы решили обратиться к толстушке, к Мэри. Мы искали их целый час, так как они с подружкой, выйдя из кафе, разошлись. Раз Маргарита пошла по Политрихум-улице, то Мэри следовало искать на улице П. Романелли, итальянского археолога двадцатого века, или на её многочисленных грязных переулках. Наконец на переулке А. Л. Ж. де Сталь мы встретили брюнетку. На вопрос об испанке она ответила весьма уклончиво, но всё же сказала её имя. Оно звучало прелестно: Елена. Мы спросили на всякий случай об отеле, но она, сославшись на нехватку времени, утопала от нас своими слоновьими ногами.
Осталось подождать несколько дней. Мы с Викторио решили, что надо подождать несколько дней, потому что мы точно не знаем, когда она приедет, а если будем наведываться в администрацию «Междуречья» каждый день, то про нас могут что-то неправильно подумать.
Прошло шесть дней. Мы с лоцманом пошли в отель с надеждой застать там немолодую испанку.  Наши желания вполне оправдались. Портье позвонил ей в номер, и она спустилась в холл.
Елена оказалась очень несимпатичной. Вышла она в синей блузке, чёрных брюках без штрипок и в маникюрных ногтях. В руках её существовала дымящаяся безногим паром чашка ароматного бразильского кофею. Мы предложили ей поучаствовать в нашем путешествии, разумеется, умолчав о том, что впоследствии лишим её жизни. Из нашего разговора выяснилось, что испанка знает португальский язык и намерена совершить с нами приятный вояж в африканско-негритянскую страну, именуемую прекрасно.
Вот и наступил этот благосклонный день, являющийся вступлением или завязкой события, принесущего нам радость в виде денег и смерть для Елены. Мы взошли на борт брига, и первое, что произнесла полиглотка, знающая португальский также, это стала просьба к помилованию. Она подумала, что мы предлагаем ей вояж без всяких безжалостных мыслей в наших с лоцманом грязных заросших головах, которые Курт называет голландскими мячами, напоминаю лишний раз о ненависти к Роттердаму и уже к курам. Елене предоставили красивую каюту, посыпанную какой-то отравой от клопов и клещей, с дверью на ступень внутренней полуэтажной лестницы.
Мы отплыли из Уэльвы, поплыли по краю Средиземного моря, что около океанской акватории, помахав чёрными платочками остающимся за горизонтальной чертой домам, фабрике, старичок, хозяин которой так любезнейше предоставлял нам испанские сигары, напичканные какой-то гадостью, но никак не первоклассным табаком из Сантьяго-де-Кубы, которым я затягивался до ушей, по выражению Ла-Коруньинского сапожника, чьё имя до такой степени трудно для простейшего запоминания-зазубривания, что я это не смог сотворить, говоря попроще, не выучил на память; вот скрылись за горизонтом трубы пекарни с улицы Кордиеритовой, и мы пошли одни, совсем одни, вовсе, абсолютнейшим числом одни, не будучи находящимися под стеснительным действием чьих-то шаловливых глазёнок, ручонок или технических приспособлений, столь популярных в наши чрезмерно опасные дни. Путешествие продолжалось хорошо для нас, но скучно, так как мы никого не грабили, и плохо, даже ужасно для Елены. Она была несимпатичной, поэтому не вызвала интереса у и без того скучающей команды, желавшей поговорить на тему новогаленовых препаратов с красивой испанкой. Веник -–простая вещь, но он сыграл важную роль в жизни нашего штурмана Пьетро. Он, то есть веник, а не Пьетро, а может, штурман, а не веник, стоял в комнате. Он его туда, а этот так. Пьетро никогда не забудет этот диковинный случай. Произошло с нами и несчастливое происшествие: Курт упал за борт. Он, как обычно, размахивал своим ножом, крича какую-то хренотень про голландских хачей, но Пьетро это не понравилось, и он пинком свалил кока за борт. Викторио хотел бросить круг, но я ему не разрешил: пусть тонет – он заслужил. На кораблях очень странный мир, непохожий на обычный. Там не действуют многие законы. Вот на нашем бриге вместо старой приметы «Смерть не предвещает ничего, кроме похорон» появилась новая: «Смерть не предвещает ничего, кроме того, что у нас теперь нет кока, и нам абсолютно нефига жрать!!!» Что ж? Поедим обшивку палубы. Мы, моряки, непривередливые. Пусть и Елена привыкает.
Это, спешу вас огорчить, было шуткой. Викторио прекрасно готовит сырую рыбу; её, правда, нельзя есть, но другого кока нет и приходится довольствоваться этим. Может бросить Курту спасательный круг, назад, на полторы тысячи кабельтовых? Дальнейшее плаваньё наше ничем особенно не выделялось, разве только вырвало раз-другой Елену от морской болезни, но всё попало за борт, всё кончилось нормально: после взбучки с чёрным бичом она угомонилась. Вот что значит force!
В это самое время в Сальвадоре, а если точнее – в городе с названием Сан-Висенте жил паренёк по имени Родриго. Ему как-то пришло в безмозглую полностью голову поехать по железнодорожным рельсам на поезде в Сан-Сальвадор (это столица страны) на ярмарку за абсолютным спиртом. Он был нужен Родриго для бахвальства и питья с предыдущим небольшим разведением. Кстати, моя мечта – выпить без разбавки абсолютного спирта. Тяпнуть этак литрик-другой. Только вот говорят, что от этого умирают.
Не стану описывать подробно путешествие из Испании в Гвинею-Бисау, в город Бисау. Скажу только о рассказе Елены про Родриго, того самого, что за абсолютным спиртом поехал. Он оказался её племянником, уехавшим из Испании четыре года назад, потому что тут абсолютный спирт не продавали, а в Сан-Сальвадоре – всегда «пожалуйста».
Вот мы и прибыли! Не стоит рассказывать превосходных для пиратов наших похождений, так как я изложил их уже в плане, но сказать не побрезгую о том, что получилось всё как нельзя лучше. Мы, конечно, заполучили огромный клад, если б не португальский язык, не видать бы нам его как своих ушей. А Елену я зарезал. Нечего ей жить на белом свете, раз она разбойникам содействовала. Пускай на чёрном поживёт!
Родриго не купил абсолютный спирт – кончился он, товар.
Когда мы плыли в Колумбию, в город Картахену, погода стояла отличная. Светило солнце. Из Бисау нас провожало пение птиц. Повернувшись назад, я увидел зелень высоченных лесов. Чёрные-чёрные (бывш. негры) махали нам белыми-белыми платочками, не зная, что мы и есть похитители клада. А мы им махали чёрными пиратскими платками. На бриге возвышался флаг с черепом и скрещенными костями… Городок скрылся за горизонтом…
А я стоял на капитанском мостике и напевал свою печальную песню. Ту самую, что пел в испанском кафе. Про девушку, которая потеряла собственное сердце…
Посвящается Горшку («КиШ»)
24. 04. 2002 г.
Названия улиц и имена вымышлены. Бампер.