Звёздное небо манит меня

Сложу крылья. Наберусь терпения. Ситуация не должна выйти из-под контроля. Не привыкать. Который уж год мой бегун накручивает километры. И похвалить бы, и порадоваться, вот только – чему? Бегать-то он бегает, да то ли не в ту сторону, то ли вообще у него бег на месте получается. Как бы бегает...
А! Вот и он, наш Игорь.

***
В груди жжёт, дыхания не хватает. Глаза безудержно слезятся от ветра. Кроссовки нестерпимо жмут. Когда же он, наконец, научится правильно оценивать свои возможности?! Так долго готовился к пробежке, а оказалось, что и обувь не по размеру, и силы свои переоценил. Как же это, оказывается, трудно – выстраивать себя, кирпичик за кирпичиком. Во что бы то ни стало. Изменять внешность сообразно своим представлениям о том, какой она должна быть. Хотя, по сравнению с тем дохликом, каким был год назад…

Мокрая галька с силой бьёт в пятки. Наверное, неделю придётся ходить босиком – стёртые ноги ни в одни туфли не влезут…

На кого это они лают? Господи! Да что же это за напасть такая! (Ну-ну, не поминай ЕГО имя всуе). Какую высоту взял в последний раз? Слабак. Перемахнуть через вон тот заборчик, и дома. Самостроитель хренов… (И не ругайся так, я же слышу. Сделай широкий шаг левой, оторвись от земли… а я пока тебе напомню несколько историй. Сделаем перебивку планов. Как будто снимаем кино).

***
- Я им покажу, я докажу, – твердил ты, извиваясь на перекладине, как червяк на крючке. Здесь, в оздоровительном лагере для детей, переболевших туберкулёзом в лёгкой форме, ты был из слабых самым слабым, из квёлых самым квёлым. О, как же над тобой хохотали! До визга, до истерики. А ты, зажимая руками горло, старался не плакать от душившей обиды.

Как утром встать с кровати, если чуешь под собой характерный запах и холодную лужу? А мальчишки, рванув с тебя мокрое одеяло, каждый раз начинали гоготать. Вывешивали на окно для всеобщего обозрения выдернутую из-под тебя простыню. На ней сияло большое пятно с жёлтыми краями.
 
Сколько ни пытался, за столько пионерских сезонов никак не получалось привыкнуть ни к своему нездоровью, ни к реакции пацанов. Защищать себя боялся – не мог ударить обидчика по лицу. Мальчишки чувствовали слабину. Толкали, пинали, а то и всерьёз били. Особенно в тех случаях, когда пытался всё же им возразить, усовестить. Тут они вообще ржали как ненормальные.

В один из сезонов, в первый же день, который должен был открыть череду издевательств на очередной месяц вперёд, за тебя вступился Славик. Мальчишки тут же оставили Игоря в покое. Сила – аргумент бесспорный. Её следовало уважать и признавать. Даже Остапенко отступился, хотя по массе значительно превосходил Славку. Наверно, чувствовал, что от общения со Славкиными кулаками его холёная круглая физиономия может и пострадать.

Игорь потянулся к своему защитнику. Вы даже подружились. Славик жил в небольшом селе, располагавшемся неподалеку. Мать с отцом заняты – жаркое лето, дел в совхозе невпроворот, и переболевшего опасной болезнью сына для поправки здоровья отдали в лагерь.

Славик водил нового товарища по лесу, учил собирать грибы, удить рыбу, плавать. В его доме, Игорь, ты впервые услышал густые деревенские запахи, узнал вкус очищенных семечек, пересыпанных сахаром. Ох уж эти семечки… Набирая в чайную ложечку крупные белые зёрнышки, ты впервые испытал поразившее все чувства недоумение. Почему у Славика есть этот дом, эти запахи, семечки в сахаре, смелость, умение дружить, а у тебя ничего нет? Почему тебя пинают, а ты лишь злобно и завистливо шипишь на обидчика? Почему кусаешь и царапаешь любую, протянутую в его сторону руку? Да потому, что опыт заставил уяснить раз и навсегда: человек протягивает руку, чтобы ударить или схватить…

В чём выгода для Славика? Почему носится с тобой как с писаной торбой? Что ему надо?
Однажды утром мальчишки убежали на зарядку. Ты замешкался, завязывая шнурки на кедах. Мельком взглянул на кровать Славика… Из-под скомканного одеяла на простыне виднелась характерная желтая полоска, так знакомая Игорю. Ты рывком сдёрнул одеяло и увидел на простыне такое же огромное пятно, что и на своей. А! Вот в чём дело! Славка защищал не его, Игоря, а как бы самого себя… Ты хотел было вернуть одеяло на место, но было поздно. В комнату один за другим заходили мальчишки. Они тут же всё увидели, сообразили, что к чему и уже взахлёб ухохатывались над увиденным, тыча пальцами то в одного, то в другого. Ты не слышал и не видел ничего, кроме глаз своего бывшего друга… И не объяснишь, что не виноват, что не нарочно. Не объяснишь…

***
Класс, как, наверное, все классы во всех школах во все времена, делился на свои маленькие группы «по интересам». Кто-то «шёл на медаль» и уже прицеливался на столичный вуз. Кто-то пристраивался за ними в фарватер: идя следом, легко выйти в хорошисты. Кто-то слыл твёрдым троечником, а потому вёл себя по отношению к остальным вызывающе. В классе была ещё одна маленькая группка. Учились вы легко, словно играючи. Случались и у вас тройки, но лишь потому, что учёба далеко не всегда вызывала интерес, а вы вполне могли себе позволить не учиться без интереса. Закрыть тройку двумя четвёрками, обеспечить себе положительную отметку в четверти? Да не вопрос! Стоит на двух-трёх уроках не играть в морской бой, крестики-нолики, не читать ходившие в машинописи фривольные тексты, а с лёту схватить новую тему, системно разложить её и вовремя поднять руку. Делов-то!

Конечно, учитель, раздражённый свободным поведением юных фрондёров, ни за что не расщедрится на «отлично». Но не поставить заслуженную четвёрку, да ещё при всём классе, – значит совершить непедагогичный поступок…

Трое из вас считались друзьями. Вместе ходили в кино, встречались у кого-нибудь дома, где играли во вполне пристойные игры. Пили чай. Говорили на подобающие для пай-мальчиков темы. Самый длинный из вас – Пашка, словно стесняясь своего роста, передвигался исключительно согнувшись. Его спина дугой, казалось, никак не могла принять вертикальное положение, хотя всё время к этому стремилась. Стремление оказывалось столь сильным, что Пашка при ходьбе раскачивался из стороны в сторону и вперёд-назад. Руки при этом свисали с плеч, как ветки высохшего дерева, а голова одиноко выступала впереди туловища, демонстрируя горделивую автономию по отношению ко всему, что происходит внизу. Кроме того, из всей троицы только эту голову украшали небольшие чёрные усики. Они делали Пашку похожим на модного Полада Бюль-Бюль Оглы. Пашка учился почти на «отлично», но в отличники не лез. Рассчитывал силы. Готовился к университетским экзаменам. К любым видам спорта Паша выказывал презрительное равнодушие.

Саша не в пример развитее своих приятелей. Горделивая осанка, рельефная мускулатура, высокий открытый лоб и спокойный характер делали его предметом девчоночьих перешептываний и вызывали к нему уважение всей остальной части класса. Уважение каждый раз усиливалось после уроков физкультуры. Даже очки в толстой роговой оправе, на которой лежали Сашкины густые брови, не портили его мужественного лица.
Игорь застенчив и робок, обидчив и хил. К тому же ты вбил себе в голову, что на лице привлекательного молодого человека должно быть мечтательное выражение. Однако попытки Игоря заставить собственную физиономию соответствовать придуманному идеалу лишь придавали ей плаксивый вид. Ты никогда не вязался ни за кем из девчонок, поэтому тебя особенно не трогали, но и не спускали ни малейшего промаха, расправляясь зло и по-мальчишески жестоко.

Тем вечером вы – Саша, Игорь и Паша – отправились подышать воздухом. Вы уже долго ходили по весеннему городу и вернулись в свой район сами не заметив, как стало смеркаться.

Разговор шёл о дружбе. Вы шутя говорили о мушкетёрах, призывали Пашку вместе с ними записаться в секцию фехтования, обещая ему в будущем великолепную осанку, присваивали друг другу имена знаменитых героев Дюма. Саша с Игорем подтрунивали над Пашкой, для которого подходящего имени не находилось.

- Назовем тебя граф Сутулис! – восклицал Игорь.

- Нет, лучше барон Круглоспин, – вторил ему Сашка.

- Дайте мне шпагу, и я вас обоих легко сделаю, господа виконты, – парировал Пашка. – У меня руки длиннее ваших.

Вас трое! «Один за всех, и все за одного!» Мушкетёрский девиз будоражил воображение и придавал сил.

Нашутившись, размечтались о том, что будет лет через пять после окончания школы. Днём горячее апрельское солнце обрушилось на уже подтаявший снег, а к вечеру лужицы начинали подёргиваться хрустящей корочкой.

Около Пашкиного дома вам встретился Смирнов. Гроза района, борец и боксёр, он при этом отличался жестокостью и неразборчивостью в применении силы. Завидев троих чернявых десятиклашек, хорохорившихся друг перед другом и весело размахивающих руками, Смирнов пошёл прямо на них.
 
Пашку он свалил с ног быстро. Сделав подсечку, плюхнул согбенную Пашкину фигуру в подмерзающую лужу и повернулся к опешившим товарищам. Пашка встал и, на ходу отряхивая пальто, то и дело оглядываясь, неестественно длинными шагами направился в сторону своего подъезда. Чёрные усики смешно топорщились на сильно побледневшем лице.

Следующим сел в хрустнувшую лужу – помнишь кто? Поднявшись, ты не ушёл. Немея всем телом, остался на месте.
 
Теперь перед Смирновым стоял нетронутым один Сашка. Намётанным взглядом нападавший оценил его крепкую фигуру и похлопал по плечу: «Ну, ты, я вижу, парень хороший!» Икнув и смачно харкнув в сторону, он пошёл прочь с таким видом, точно совершил нечто важное, до чего всё не доходили руки.

Вы с Сашей постояли немного, не глядя друг другу в глаза. Ты начал было: «В таких случаях надо – спина к спине…», но, натолкнувшись на Сашкин взгляд, осёкся и произнёс: «Ну ладно, старик, по домам, что ли».

Это была дружба?..

Домой ты не идёшь, нет, бежишь в своих тесных кроссовках. Кроссовки шлёпают по мокрому гравию, гравий тяжело хрустит, а в глазах дрожат воображаемые картинки. Посмотрим?

***
Сашка некоторое время задумчиво смотрит то на дверь подъезда, за которой скрылся Пашка, то как ты торопливо уходишь в сторону своего дома. Потом разворачивается и бежит за ушедшим Смирновым. Тот замедляет шаг, и, когда Сашка догоняет его, разворачивается и без размаха снизу бьёт ножом в живот.

Теперь ты видишь вытянутые лица одноклассников, стоящих около Сашкиного гроба, серо-зелёное лицо Сашкиного отца, искажённые испугом лица своих родителей. В ушах звучат чьи-то голоса. Одни громко и взахлёб нашёптывают, другие, прикрыв рты и косясь в сторону родственников, – не доносится ли до них тайный разговор? поправляют, прибавляя новые подробности.

Ты пытаешься уловить, не исходит ли от кого-нибудь осуждение. Это же Пашка ушёл. Ты-то, Игорь, поначалу остался. Надо было не оставлять Сашку одного. А ещё лучше всем троим догнать Смирнова. Ага, теперь бы все трое лежали. Так, что ли, лучше?..
Но никто и не думает осуждать ни тебя, ни Пашку. Горя никто не ждал, не предвидел. Твои и Пашкины родители держатся поодаль, насколько позволяют приличия. Оказывается, беда может и развести. Не надо было разрешать мальчикам так много времени проводить вместе. Сидели бы сейчас дома. Живые. Упустили… Ты облегчённо вздыхаешь и прячешь глаза. Не до тебя. И здесь тоже лучше не лезть на рожон.

…Пашка, говорят, в другую школу собрался переводиться. И нос пока на улицу не высовывает. А потом исчез совсем. Канул.

Убежать от всех, от всего. Не хочешь.  Не можешь. Не смеешь…
Или смеешь?

В твоём воображении возникает Смирнов. Он лежит на нарах в СИЗО. Просто так сюда ни зайти, ни выйти. Но ты – другое дело… Просыпается. Видит тебя. Хочет привстать. «Подёргайся, голубчик, подёргайся. Хулиганистый какой, задиристый… Смотрите на него – красавец просто. Но теперь ты только мой».

Ты достаёшь широкий изогнутый нож, напоминающий малую японскую катану для харакири. Даёшь возможность Смирнову полюбоваться тусклыми бликами на обоюдоострой поверхности. Наслаждаешься выражением ужаса в его глазах. Смирнов снова пытается дёргаться, даже звать на помощь. Ничего не получится. Бесполезно. Беспощадная воля приковала его тренированное тело к последнему ложу. Ты откидываешь одеяло, простыню, одним движением взрезаешь на нём нательную рубаху. Опускаешь нож до лобка и приставляешь острие к коже. Надавливаешь. Сильнее. Есть! Лезвие входит в тело. Смирнов выгибается, хватает руками воздух. Не тут-то было! Нож зигзагообразно разрезает накачанный живот. Голова мечется по подушке, глаза выскакивают из орбит, рот открывается в беззвучном крике. Ты медленно вынимаешь лезвие, вытираешь его о простыню и, скрестив руки, наблюдаешь за агонией. Это за все издевательства. За твою слабость и беспомощность перед ним. За Пашкину трусость. За Сашку. При мысли о Сашке ты вдруг теряешь контроль над собой. Обе руки снова оказываются на рукояти, и ты слепо бьёшь уже мёртвое тело, не разбирая куда и сколько…

Бежать всё труднее. Пора перейти на шаг. Со стороны видно, как Игорь, с бурно вздымающейся грудью, пойдёт по дорожке, делая разные упражнения, приводя в норму дыхание.

Но – смотри, смотри! – на школьный стадион, не торопясь, выходят два спортивных парня. Шорты и футболки подчёркивают их загорелые ноги и руки с налитыми мускулами. Они подошли к турнику. Тренируются. Теперь, голубчик, останавливаться уже нельзя. Как ты будешь выглядеть, если остановишься прямо здесь? Надо бежать. Во что бы то ни стало скрыться из виду. К парням приближается – только этого тебе не хватало, правда? – симпатичная девушка с цветастым полиэтиленовым пакетом в руках.
Игорь гарцует мимо. Из последних сил задерживает дыхание. Старается издавать не столь отчаянные хрипы и свист, и нет-нет, а скосит взгляд на девушку. Видит ли она этого симпатичного взмыленного парня, на последнем дыхании элегантно бегущего по стадиону? Старайся, Игорь, старайся! У тебя получится быть на высоте и перед парнями, и перед девчонкой! Если дотянешь до поворота, сбавишь шаг. Сочувствую, но это не мои, ангельские, а чёртовы кроссовки жмут твои несчастные ноги!

***
Несколько дней назад – я хочу, чтобы ты вспомнил, вытащи из подсознания и задумайся! – сын попросил нарисовать ему зайца. Нет, чтобы изобразить что-то вроде «удава, который проглотил слона», так зачем-то нужно было придавать своему рисунку «портретное сходство». В результате заячьи щёки получились одутловатыми, как у глиняного кувшина, глаза пустыми и глупыми. Когда же появились усы и рот, а затем и зубы – ты увидел злого, жаждущего наживы зверя. Ничего себе рисунок доброго папы! Незаметно для сына переложил листы и принялся за нового зайца.

В этот миг ты клял всё на свете за то, что подобно взрослым из «Маленького принца» ещё не можешь посоветовать своему мальчику вместо рисования «побольше интересоваться географией, историей, арифметикой и правописанием».

На этот раз заяц сидел к зрителю спиной. Торчали уши, и силуэт был похож. Но ты с ужасом увидел, что заяц сидит, словно только что напакостил и ждёт неминуемой взбучки. Гляди-ка, даже голову в себя втянул.

«Вот уж, действительно… Неужели рисунок и правда выдаёт характер рисовальщика?» – ты постарался отвлечь ребёнка другим. Но сколько раз впоследствии, не веря очевидному, листал альбомы, испещрённые детскими рисунками сына! Первые, самые ранние, на которых уже можно кого-то узнать, добрые. На них и тигр, и мишка с глазами где-то на животе смотрели ласково и миролюбиво. Однако вскоре появились зубастые драконы. Их чудовищные пасти заполняли весь лист, они пожирали друг друга. На рисунках более поздних пошли рыцари. Эти размахивали огромными мечами и мчались друг на друга, прикрываясь непомерными щитами. Здесь повсюду в лужах крови лежали детально прорисованные латники, здесь трудно понять, что побеждает добро, да побеждает ли оно?

Много страшного и в «войнушке», которую начал рисовать сын перед самой школой. Что же пугало в ней? Нет, не сама битва, не взрывы и не огонь. А то, что пузатый и как ёж ощетиненный самолёт с крестами в упор расстреливал целые эскадрильи самолётов со звёздами и «нашу» артиллерию на земле…

Откуда это в нём? Почему в сознании ребёнка зло побеждает добро? Может быть, потому, что родители подавляют его детские капризы. Прекращают фантазии в апогее полёта. Грубо опускают их на землю. Стало быть, родители олицетворяют для него зло? От этой мысли делалось на душе нехорошо, тоскливо. Хотелось скорее прижать сына к груди. Не отдавать тем злым и недобрым силам, что пытаются разлучить, вбить клин между родительской и сыновней любовью. «Но как же, приласкаешь его, он уже из одного духа противоречия локти тебе в грудь упрёт» – горькая мысль ранила своей беспощадной правдивостью. «Мало того что вся жизнь – это попытка убежать от себя, ещё и сына делаешь своим подобием. Но ведь не хочешь, искренне не хочешь, чтобы он стал таким, как ты!»

Марш, марш! Вперёд, вперёд, раз-два, раз-два. Вдох-выдох, вдох-выдох…Ты беги, а мы сменим камеру. Снова перебивка планов.

Странно ты устроен. Родился не в своё время, что ли? Может быть, природа на тебе отрабатывала какую-то свою задачу? В школе снились красные конники. И казалось, что летишь вперёд, а рот раздирает бешеный крик. Вокруг грохот, свист. Всё клубится. Несётся в диком гике. Ясно одно – выпадение из дьявольской гонки грозит смертью. Ты сам – смерть! И рвётся из рук шашка, со свистом разрезая воздух… В воображении не страшны никакие испытания. Ты герой, сильнее и могущественнее всех. Да не во времени дело. В воображении-то герой и лучший из лучших, а вот в жизни…

…Подходишь к твоему спящему сыну и долго вглядываюсь в его лицо. Как старательно спит. Сопит носиком. Аж вспотел. Трудится. Мальчик мой… Аккуратно промокаю его лобик байковой пеленкой. Он чувствует прикосновения, причмокивает губками и поворачивается на другой бок. Бережно беру ребёнка на руки вместе с одеяльцем и вылетаю с ним в окно.

Звёздное небо манит меня. Я хочу показать и твоему сыну весь мир. Я могу это сделать легко и свободно. Он проснулся. Обхватил мою шею руками и восторженно смотрит на проплывающие внизу светящиеся разноцветные гирлянды. Ночью большие города похожи на празднично украшенные ёлки. Иногда мы опускаемся с ним ниже. Рассматриваем сияющие рекламой знаменитые проспекты. Летим над роскошными машинами. Обгоняем их. Отрываемся от земли вместе с гигантскими международными лайнерами. Смотрим, как уходят внутрь самолёта шасси. Слышим спокойные голоса пилотов. Вместе с ними щёлкаем тумблерами. Касаемся штурвала.

И снова ночные огни. Набережные, небоскрёбы, ярко освещённые автострады, стадионы, развлекательные центры. Малыш устаёт. Склоняет голову мне на плечо. Вот таким – я знаю – ты любишь его больше всего на свете – когда он тянется к тебе, нуждается в твоей защите. Влетаю в распахнутое окно. Подушка остыла. Ладонью согреваю её, потом аккуратно укладываю на неё твоего мальчика…

Скоро он подрастёт. Прибежит из садика в слезах – обидели, побили. Возьмёшь за плечи, посмотришь в глаза. «Ещё раз пожалуешься, что побили – получишь от меня добавку». На следующий же день он, смущаясь, и в то же время, очень довольный собой, сообщит, что папу вызывает воспитательница.

- Ваш сын ударил Женю стульчиком по голове.

- Позовите Женю.

- Женя! За что тебя ударили?

- Я толкнул Егорку, а он упал.

- Значит, ты получил по заслугам?

- Я больше не бу-уду…

И ты скажешь воспитательнице:

- Мой сын не позволит себя обижать. Он парень справедливый. Так что Вы сначала разберитесь, кто виноват. Мой сын не будет расти хлюпиком и слабаком.
Через много лет Егор расскажет тебе, что его лучший друг попал в больницу с переломом челюсти и двух рёбер.

- Кто это с ним так обошёлся?

- Да мы поссорились, потом подрались. Я не виноват, пап, правда. Провёл простую двойку. Он стал падать, прикинь, а я на лету ему в челюсть сверху – х-х-а! и ногой по рёбрам вдогонку… Чисто рефлекс, папа, ну что ты! Друг, понимаю. Просто так получилось…

До чего жмут эти кроссовки. Нет, бежать, бежать… Ватные ноги – ерунда, главное тренировка. Так. Размеренное дыхание. Хрип-хрип. Хрип-хрип. Что? Пот ест глаза, ничего не видишь? Я тебе покажу – ничего не видишь. Впе-рёд, впе-рёд, впе-рёд, впе-рёд. Хорошо, хорошо. Вот тяжесть в груди, словно под левую руку всадили большой крюк. Хорошо. Хорошо. Бе-жать, бе-жать. Ну же, смотри, ты на прямой. Вот она – черта, ближе, быстрее. Топ-топ, топ-топ. Неужели ещё придётся лечить эти ненавистные, сбитые в кровь ноги… Эх, если бы кроссовки так не жали. Круг, ещё круг … ещё один.

Не понимаешь, почему тебе так хочется вновь ощутить во рту вкус семечек, пересыпанных сахаром? Молча, без слов, покаяться. Вот они – перед кем сознательно или неосознанно провинился – рядом, протяни руку и коснись протянутых навстречу рук, склони повинную голову… Они вошли в тебя и лежат на дне твоей памяти – прочно, нерушимо. Они как монументы. Не слышат тебя? Обидно, ведь даже статуя Командора оживала, чтобы откликнуться на зов…

Как тяжело бежать. Ноги наливаются свинцом…

Э! Постой, постой! Ты что, всерьёз решил здесь и разом со всем покончить? Ты упадёшь, сбегутся люди, будут тебя спасать, а не удастся, так произносить над тобой речи? Нет, милок, не здесь и не сейчас. Ты, похоже, стал виноватить себя в том, что вообще живёшь, что родился. А вот это как раз не твоя забота. Никто бы не позволил столько времени возиться с тобой понапрасну…

Игорь тяжело сбежал с мокрой дорожки стадиона и упал ничком в коротко подстриженную траву. Когда дыхание успокоилось, сел. Морщась, снял кроссовки и связал их за шнурки. Затем ещё некоторое время сидел, положа руки на колени и покачивая головой. В крохотную лужицу между ног заглянул луч солнца, выглянувшего из-за тучи. Игорь вдруг увидел в блике чьи-то до боли знакомые глаза. Не то Сашка смотрел на него, не то Славка. Нет, они не улыбались, но и не осуждали, эти глаза. Просто смотрели.

Игорь встал и, зябко ступая на сырую каменистую почву, пошёл прочь. Холод от земли проникал сквозь босые ноги, поднимался выше и выше. Игоря трясла крупная дрожь. Тело сводила судорога. До дома оставалось метров триста. «Хорошая дистанция», – подумал он. Прижал локти к бокам. Побежал. Сначала ноги плохо слушались, но вот он бежит всё быстрее, быстрее… Глаза твоих друзей теперь всегда будут смотреть на тебя. Тебе никуда не скрыться от них. И поэтому у меня появилась надежда.
 
Ты справишься.
_______________________________________