Жить не потея

Глава 1. Москва, 1983 год. Беседа с известным нумизматом П…
Глава 2. За несколько лет до описываемых событий
Глава 3. Кооперативное движение
Глава 4. Ничто во внешности мужчины не раздражает женщину   
         так, как отсутствие денег
Глава 5. Общество бездомных офицеров запаса
Глава 6. Партизаны рыночной торговли
Глава 7. Соседи
Глава 8. Какая крыша не любит быстрой езды?
Глава 9. Культура взятки
Глава 10. Экспедиция
Глава 11. Тормоза придумали трусы!
Глава 12. Клопа танком не задавишь!
Глава 13. Не всякая птица с кривым клювом – орел!
Глава 14. Возвращение экспедиции
Глава 15. Кредо: скромный трудолюбивый герой
Глава 16. Все на выборы!
Глава 17. Гаранты и поклонники2
Глава 18. По ком шуршит памперс?
Глава 19. «А я любил дзюдо и до...»
Глава 20. Хороший закон и нарушить приятно
Глава 21. Сутулов распрямляет плечи
Глава 22. Колобки стареют медленно
Глава 23. Банкинг, паркинг, тренинг, кейтринг, коучинг...
Глава 24. Новые реальности Угрюмова
Глава 25. «Атаман»
Глава 26. Борьба и мэр
Глава 27. Страховых дел мастер
Глава 28. Генерал бегущий
Глава 29. Дворец для постижения пути воина
Глава 30. Двадцать дней спустя


Москва, 1983 год. Беседа с известным нумизматом П.
«Я собираю все денежные знаки, выпускавшиеся
на территории Советского Союза. Это петлюровские деньги,
за которые в любом банке мира можно получить
большую дулю, бухарские денежные знаки,
печатавшиеся на шелке, другие…

- А зачем Вы держите в коллекции наши червонцы и двадцатипятирублевки?

 - Это, деточка, еще не последние денежные знаки,
которыми Вы будете пользоваться в жизни».



Глава 1.

Домой, домой, Домой.               

Перрон вокзала был привычно грязен и пуст. Вокруг него толпились многочисленные разнообразнейшие киоски, сверкавшие заморскими наклейками и кричавшие своей родной блатной песней.
- Вот я и дома, - радостно и весело произнес Андрей. Пыльная привокзальная площадь пестрела автомобилями, которым место на свалке гарантировано  в любой цивилизованной стране. Привычно было видеть только “Жигули” всех марок, от первой до восьмой.
- Командир, куда ехать?
- Недорого, недорого, командир.
 Андрей неуверенно посмотрел на автобусную остановку. Но покосившаяся табличка с номерами маршрутов и единственная обшарпанная скамейка - в обрамлении горного массива, состоящего из шелухи от семечек пополам с окурками - развеяли его надежду воспользоваться общественным транспортом.
На него наступали уже целым фронтом представители частного извоза. Кто-то особо инициативный даже схватил видавший виды чемодан и направился к старенькому “Москвичу”.
- Ну, уж нет, - Андрей на бегу вырвал свои вещи и быстро зашагал по знакомой с детства привокзальной улице. Вдоль тротуара, плотно сомкнув ряды, выстроились торговцы зеленью; яблоки и груши  вперемешку с туалетной бумагой и семечками лежали на ящиках, за которыми стояли и сидели хозяева товара. Не видно было конца и края  этому самодельному рынку. «Нетрудно из великой державы большой базар сделать, а как обратный процесс организовать? У кого ума и силы воли на это хватит?» - подумал Андрей.
Через квартал торговцы стали попадаться реже, и Недодаев зашагал быстрее.
- Здорово, служивый! - раздался за спиной звонкий голос. Андрей обернулся. На маленькой голове локаторами торчали большие уши. Лицо незнакомца расплылось в искренней улыбке. Коренастая фигура, казалось, пышет силой и уверенностью.
- Я с Вами не имел случая познакомиться, - сухо отрезал Андрей.
- Андрюха, ты ли это! Сколько лет, сколько зим? Вот, не узнал. К деньгам, наверное, - закричал незнакомец. - Мы ведь с тобой на одной улице живем! В школу одну ходили! Только ты на пяток лет раньше. Садись, давай подвезу служивого домой!
Под тополем, в тени стояла красная “двойка”, отбегавшая не одну сотню тысяч километров. Треснутое ветровое стекло, потеки бензина у горловины бензобака и уверенно проступившая на порогах дверей ржавчина говорили о долгой и трудной жизни отечественного автомобиля на просторах некогда великой страны.
В машине Андрей стал вспоминать, как зовут нежданного знакомца.
«Кажется, Валера… А фамилия его Пересыпкин. Живет он, точно, на нашей улице. Он еще за пацанов в футбол играл».
- Домой, надеюсь? То-то сестра с матерью обрадуются. Жаль, что отца уже нет.
 «Домой, домой, дом… Какое приятное и уютное слово». Сколько этих домов у него было за пятнадцать лет офицерской службы? Десять? Пятнадцать? Раньше считал, а потом переезжал без подсчетов, быстро и молча собирая очередной контейнер. «Майор советской армии – самый социально защищенный человек у нас в стране» - так, кажется, говорил непотопляемый министр Починок, отличившийся в дни парламентского кризиса ночными перебежками от Хасбулатова к Ельцину с мешком денег, за которые и расстреляли парламент.
«Домой, дом, семья…». От семьи мало что осталось после долгих месяцев безденежья, когда даже постовой тулуп, который он выменял для подарка отцу, пришлось продать и купить молоко грудной дочери. А жена… Ну что жена? Захотела нормальной жизни в нормальной квартире и ушла к представителю  рыночной экономики.
- Да, у него два ларька: один колбасный, другой хлебный. Может, хоть сыты будем,  да и одеться не мешает, - отрезала бывшая.
Так и не стало дома, которого не было, и семьи, не выдержавшей перепадов новой жизни.
- Приехали! Тебе сюда, а мне напротив. Стучи в калитку, если что. Ну, нет. Никаких денег. Когда нальешь по приезду друзьям - зови! - с этими словами Пересыпкин достал из багажника чемодан, дорожную сумку, и, заревев напоследок двигателем из прогоревшей трубы, помчался по улице и скрылся за поворотом.
Перед подъездом, на асфальтовой дорожке, лежали кучи собачьего дерьма; мусорный контейнер был явно мал для той массы отходов человеческой жизнедеятельности, которая его окружала. По двору весело катались пластиковые бутылки вперемешку с порванными целлофановыми пакетами, летающими как воздушные змеи при малейшем дуновении ветра. Рядом с домом высилась невесть откуда взявшаяся голубятня, раскрашенная из пульверизаторов в стиле «диско». Бывший мусоросборник, перестроенный предприимчивыми торговцами в непонятное сооружение с двумя прилегающими грязно-зелеными пластиковыми столами и стульями, гордо украшен вывеской «Супермаркет».
«Да, время изменило наш привычный двор», - подумал Андрей. Он взял чемодан, сумку и шагнул в темноту парадного. Единственная лампочка тускло горела где-то между этажами. В подъезде резко пахло мочой. Стены исцарапаны и исписаны, видимо, молодыми жильцами. На потолке чернело множество пятен с приклеенными слюной спичками. По лестничной площадке разбросаны одноразовые использованные шприцы. Андрей легко взбежал на четвертый этаж. Каждая сторона этажа чернела сталью металлических дверей, отсекающих вход на площадку перед квартирами. Вот что-что, а производство бронированных, стальных, металлических дверей выросло в стране многократно.
Недодаев нажал на оплавившуюся кнопку звонка.
- Кто там еще? - недовольно отозвался незнакомый мужской голос из-за двери.
- Недодаевы здесь проживают?
Дверь моргнула открывшимся «глазком», щелкнула замком и со скрипом отворилась. На пороге, загораживая наполовину приоткрытый вход, в засаленной майке, спортивных штанах и тапках на босу ногу, стоял худощавый мужчина лет тридцати.
- Чего надо?- недружелюбно произнес он.
- Недодаевы здесь живут?- повторил  Андрей.
Из глубины квартиры послышался вскрик: «Это ты, Андрюша?»
В сером мятом халате в коридор вышла его сестра, родная сестренка, только как-то уставшая и постаревшая на много лет.
- Заходи, заходи. Тесно у нас. Мама заболела и лежит в твоей комнате, а мы здесь в гостиной втроем живем: я, муж и маленькая Сашенька, - скороговоркой  затараторила сестра.
«Который по счету муж, интересно? Ах, Валя, Валечка! Вечно в поисках лучшей жизни и мужчин» - эта тирада так и не сорвалась с языка. Андрей шагнул в коридор. Тут же чемодан задел сидячую коляску.
- Тесновато стало, - весело произнес он.
- С тобой еще теснее будет, - буркнул под нос новый хозяин, уходя на кухню.
- Костя, ну разве так можно? - сестра быстро и огорченно возразила.
 Андрей, глядя на пол, понял, что обувь снимать пока не следует, и шагнул к матери в комнату. Там стоял пропахший лекарствами, затхлый воздух. Всюду - на столе, подоконнике - лежали таблетки и пузырьки. Перед кроватью примостилась «утка». Мама смотрела на Андрея с радостью и любовью.
- Дождалась наконец-то, сынок. Второй месяц  как слегла. Думала, что не увижу больше, - Клавдия Ивановна приподнялась и попыталась обнять Андрея. Он осторожно и бережно поддержал маму, усадил ее на кровати.
- Вернулся, мама. Закончил службу и вернулся. Думаю, теперь тебе полегче будет.
- А где семья?
- Прежней семьи уже нет. А новую не скоро заведу. Военные нынче не в моде.
- А что делать собираешься?
- Подумаю, посмотрю, встречусь с друзьями…
- Кончай тут базар, - в дверном проеме появилась недовольная голова нового родственника, - пора, тебе, служивый, о ночлеге подумать. Здесь у нас спальных местов нет, только на полу. Да и то, спотыкаться будем.
 Андрей посмотрел на небритую физиономию, кулаки непроизвольно сжались. Дистанция для удара была подходящей. Но - с боем брать родной дом? Недодаев заставил себя улыбнуться.
- Ладно, хозяйничай пока. Найду, где ночевать, не волнуйся. Видишь, как давление на красном носу  прыгает, того и гляди - удар хватит. За чемоданом позже  зайду.
 Закинув сумку с самым необходимым на плечо, вышел в коридор. Валя не поднимала глаз.
- До свидания мама. До свидания, сестричка.
О том, что места ему не найдется, он и раньше догадывался. «Нет человека - нет проблемы» - так любил говаривать Иосиф Первый. Свято место пустым не бывает. Вот и его место заполнилось в жизни.
Андрей  легко сбежал вниз. Во дворе стало сумрачно. Высокие тополя отбрасывали причудливую тень на асфальт. Собаки грозно лаяли друг на друга. Надменные обладатели здоровенных псов свысока посматривали на хозяев маленьких собачек и привычно огрызались на замечания по поводу отсутствия намордников: «Сам и носи свой намордник». Желание спорить у оппонентов  угасало по мере  приближение очередного ротвейлера или буль-терьера; они замирали, притворяясь восковым экспонатом из музея мадам Тюссо, и позволяли собакам себя обнюхивать, а иногда и цинично задирать ногу, аки на придорожный столб.
 «Тупее ротвейлера только его хозяин», - вспомнил Андрей известную поговорку, глядя на собачье  царство.
 Смутные и непонятные для большинства граждан времена породили стремление обезопасить себя, свои квартиры, своих близких. Это привело к немедленному увеличению поголовья собак в каждом дворе. Собачье стадо выпасается утром и вечером на детских площадках, тротуарах, в парках, оставляя после себя пахнущие мочой лифты и площадки между этажами, кучи дерьма в песочницах и на мостовых.
К Недодаеву неторопливой трусцой подбежал боксер со слюнявой мордой, обнюхал его и ткнулся головой в брюки, оставив на них пенистую полосу  сопель и слюней. Это было уже слишком. Андрей носком ботинка поддал под челюсть боксеру и, вторым ударом ноги, попал ему в ухо. Собака с жалобным лаем отскочила. Но к Недодаеву бежал хозяин: мужчина лет тридцати, одетый в кожаную куртку и спортивные штаны.
«Униформа что ли у них такая – все поголовно в спортивных штанах и турецкой коже», - эту мысль Андрея прервал крик собачника: - «Урою!».
Тело Недодаева знакомо и привычно вытянулось в струну, приятный холодок появился внутри и пощекотал нервы. Адреналин забурлил в крови и подстегнул бойцовский азарт. Удар напряженной ладонью снизу аккурат попал в подбородок бегущего и опрокинул сначала голову, а затем и всего собачника на землю. Боксер с визгом и лаем носился вокруг поверженного хозяина, трусливо поглядывая в сторону Андрея. Недодаев наклонился, взял поводок из руки лежавшего, и, неожиданно ловко, защелкнул его на ошейнике не успевшего отскочить боксера.
- Ну вот, теперь все в порядке. Собака на поводке, хозяин отдыхает, не открывая глаз, - удовлетворенно произнес Андрей. Остальные любители собак опасливо прижимали к себе своих питомцев, быстро сажая их на поводки и не отпуская от себя ни на шаг. Недодаев неторопливо пошел по улице в направлении вокзала.

Глава 2.
За несколько лет до описываемых событий
 Мало что в монгольской степи летом радует взгляд. Да и зимой тоже. Разве зарплата, которую тут и потратить особо не на что.
Все навевает уныние. Бесконечный степной пейзаж, где взгляду зацепиться не за что; унылый гарнизон - с ободранными пятиэтажками, унылые солдаты - с вечно испуганными глазами.
А особенно тосклива в монгольской степи - однообразная армейская жизнь, да бесконечные офицерские попойки в малюсеньких квартирах и общежитии, после которых, для шика, нужно выглядеть строгим и образцовым отцом-командиром.

 Утро, построение, парковый день.
- Где брезент от БТРа? Куда дели чехол? - крик комроты прерывается стоном, - отличники сраные! Педерасты в лычках, опять пропили имущество!
- Никак нет, ташкап, - красномордый взвод разведчиков един в своем ответе.
- По одному в палатку, - грозный крик капитана чеканит приказ. - А ты, литеха, заходи и учись.
Первым шагает в палатку младший сержант. Толстая наглая ряха выражает бесконечную преданность и уважение. Даже кулак капитана, попавший в лоб, не смог изменить это выражение на физиономии уже упавшего сержанта.
- Вы спросили бы, где чехол, - жалобно звучит лейтенантский голос.
- Давай следующего. Скоро сами скажут.
Та же процедура повторяется со следующим разведчиком. Огромный кулак капитана бьет в лоб солдата, и тот медленно оседает - уже в углу палатки…
- Следующего давай.
- Товарищ капитан! Чехол отдали артиллеристам, а те договорились с монголами и продали его за водку. Три бутылки выпили с пушкарями, а две в каптерке, в сидоре Уразбаева лежат.
- Литеха, пойди забери и сюда. А эти два тела - в БТР загрузить, и на полигон. Лбы расшибли при резком торможении. Понял?
- Есть ташкап…
Череда БТРов вытянулась в степь. Дивизия разворачивается в боевой порядок. Учения, учения, учения…
- Старший лейтенант Недодаев, слушай приказ! Тебе и твоему разведвзводу - выдвинуться в боевое охранение и освещать обстановку на юго-западном направлении.
Взревели моторы - и боевые машины унесли в серо-пыльное утро разведвзвод Андрея.
Впереди БТР механика-водителя молдаванина Гыну. “Гы”- зовут его разведчики и иногда добавляют - “ну”. “Гы, минус ну”. Он хороший механик и знает дизель, как свои пять пальцев. В колхозе пахал Гыну на тракторе  молдавские поля и пил молдавское вино. С раннего детства молдаване пьют домашнее вино. Пьют вместе с грудным молоком, вместо компота и лимонада. Поэтому весело звучат песни, зажигательно стучат каблучки и сандалии на танцах, захватывает дух от хорошего вина и тесной компании. Какая уж тут учеба! Где вы видели молдаванина-ученого или молдаванина-писателя? Жизнь так прекрасна и так коротка…

    Задремал старлей. Многовато выпили вчера чефира. Да и поросенка достали у монголов. Надоела до чертиков баранина, вот и проявили доблесть. Только резать поросят не умеет никто. Вызвал Недодаев двух разведчиков - сержанта Докукина, хитрого рязанского парня, и хохла Редько.
- Ставлю задачу - поросенка зарезать, освежевать, потом зажарить в духовке.
- В духовку целиком не влизе, - возразил на ридний мови хозяйственный Редько.
- Жарить по частям. Сначала голову, а потом со стороны хвоста. И смотри, не перепутай.
 Поросенок мирно бегал на привязи в гаражном боксе под охраной Гыну, который, сидя в «уазике», смачно щелкал семечки, полученные в посылке из дому, и сплевывал их в бумажный куль.
- Сдавай вахту и свинью, - Докукин был краток и сух.
- А куда Вы ее тянете, - справился Гыну.
 - Резать и жарить, а потом кадеты будут звезду нашего старлея обмывать.
- Понятно, ну, успехов вам.
Гыну, поплевывая уже на пол, вышел из гаража. Редько натянул поводок, поросенок неожиданно завизжал и уперся.
- Брось на него чехол от машины, - посоветовал Докукин. Редько так и сделал. Поросенок затих от неожиданности. Редько обернул его еще раз и, взяв сверток под мышку, направился в «чудильник».
«Чудильником» называлось офицерское общежитие для прапорщиков и холостых лейтенантов, построенное, наверное, еще соратниками Чойбалсана для своих лошадей.
Стояло это серое одноэтажное сооружение на задворках гарнизонного городка и представляло собой два длинных барака с огромными коридорами, соединенными в букву Н меньшим переходом.
Комнаты, в которых жили по десять-двенадцать лейтенантов и прапорщиков, выходили в общий коридор. Обставлены они солдатскими койками и тумбочками. Из предметов роскоши только умывальники, (частенько забитые), и  разнокалиберные шкафы, которые оставались после отъезда других офицеров, если не влезали в контейнер. Умывальники и туалеты находились в торцах этих бараков, за чистоту которых неистово сражался комендант общежития, вечно пьяный прапорщик Закрепа.
Недодаев дал ключи от своей комнаты Докукину, и предупредил:
- Постарайтесь штыком тихо заколоть поросенка, а разделать можно  в умывальнике, там смыв хороший и шланг есть. Пока офицерский состав на подведении итогов в гарнизонном клубе - нужно  управиться.
- Сделаем, ташлей, - ответ Докукина был исключительно краток.
Редько открыл дверь в общежитие, и разведчики шагнули в тускло освещенный коридор. Не успели они сделать двух шагов к комнате Недодаева, как прогремели пистолетные выстрелы. Редько со свертком и Докукин привычно упали на пол, начали осматриваться. Мимо огромными сапожищами протопал прапор Закрепа с криком:
-Убью! Толкушкин, падло! Ты мне все стекла перебьешь!
Уже из раскрытой двери донеслось оправдание:
- Да ты, Закрепа, тут мух развел! Они здоровые, зеленые, жужжат как вертолет огневой поддержки, спать не дают!
- Ну, хиба можна в мух з пистолета цилыты! - от негодования Закрепа перешел на «ридну мову», - Уси рамы побыв, де я тоби скло знайду?!
Докукин встал, отряхнулся, поднял сверток и протянул руку Редько.
- Айда сразу в умывальник. А то, не ровен час, в чудильнике вместо мухи прихлопнут из «макара».
Только успел Редько подняться, как тут же отскочил к стене. И вовремя:  мимо, по коридору, ехал на «Яве» лейтенант - в кальсонах и рубашке с погонами. Он затормозил возле туалета, слез, достал газету “Красная Звезда” и направился в кабинку.
- Ну и «чудильник», не пристрелят, так задавят, - Докукин был по-прежнему лаконичен.
- Что это сегодня с офицерней делается, - заохал Редько, - вроде подведение итогов, а общага не пустует, все пьяные в дупель.
- Денег вчера дали. Зарплата.
Разведчики со свертком осторожно зашли в умывальник. Запасливый Редько вынул штык из чехла на поясе.
- Ты, Докукин, держи порося, а я буду колоть.
- Да как его удержишь? Он вырывается и вертится постоянно. - Лаконичность Докукина дала трещину.
- За ноги держи, - перешел на короткие советы Редько.
Поросенок отчаянно визжал и вырывался. Докукин схватил его за задние ноги, а Редько колол поросенка штыком куда ни попадя, отчего тот, порезанный, покрылся кровью и завизжал еще пронзительней и тоньше. Руки разведчиков были в крови, на полу краснела лужа, а поросенок все вертелся и визжал.
- Что это вы тут устроили концерт с варфоломеевской ночью? - в умывальник зашел тот самый лейтенант-мотоциклист помыть руки. Быстро сполоснув обе руки и вытерев их об кальсоны, скомандовал:
- Хватит свинскую кровь лить понапрасну и пол пачкать. Хватай свинью, тащи в душевую. Там утопим в старой ванной, которую Закрепа со свалки приволок. 
Редько бросил штык-нож в раковину умывальника, подскочил к Докукину и схватил поросенка за передние ноги. Шагая быстро боком, разведчики потащили обезумевшее животное в душевую. В углу облезлого помещения действительно белела, а точнее - серела, невесть откуда взявшаяся ванна. Лейтенант не отставал и продолжал командовать:
- Так, сажай свинью в ванну и держи  там… Ниже, ниже держи и нагни ей голову.
Сам тем временем подсоединил шланг к крану в душевой, пустил воду в ванну. Сильный напор воды кровавыми брызгами отскочил на лица солдат и их обмундирование.
- Литеха, меньше напор сделай! - Докукин криком нарушил субординацию и перешел на «ты».
Вода быстро заполняла ванну, и поросенок в ней стал легче. Руки у разведчиков непроизвольно ослабили хватку. Бедное животное совершило скачок из ванной, которому позавидовала бы борзая на охоте.
- Мудаки, какого хера отпустили свинью? - крик лейтенанта вывел разведчиков из оцепенения. Они бросились за окровавленным поросенком в коридор. Поросенок отчаянно боролся за свою жизнь. С пронзительным визгом, он торпедой несся прямо к выходу, с разбегу попал в ноги коменданта Закрепы, свалил его, но был схвачен железной рукой прапорщика.
Недаром начальник штаба дивизии, гордившийся своими точными формулировками характеристик и аттестаций в выводах по службе Закрепы, собственноручно написал: «Хватательные способности развиты исключительно».
Эти способности неумолимо держали бесконечно орущую уже благим матом свинью. Откуда-то сверху до Закрепы донесся голос Толкушкина: «То мухи спать не дают, то ты, Закрепа, со свиньей цирковой аттракцион устроил», - грохот пистолетного выстрела заполнил коридор.  Докукин и Редько снова упали, как подкошенные. Крик свиньи оборвался на самой высокой ноте. Вместо глаза у нее зияла черная пустая дыра.
- Конечно, не мухе в глаз, а только свинье, но и то неплохо, - подытожил подбежавший пеший мотоциклист в кальсонах. Обалдевшие, Закрепа с разведчиками поднялись с пола. Тут коменданта так понесло матом, как несет после огурцов, запитых молоком. Ранее, будучи допрошенный грозным комдивом при обходе гарнизона по поводу жалоб молоденьких лейтенантов и их жен на чрезмерное употребление ненормативной лексики, («Говорят, вы, Закрепа, матом на женщин ругаетесь?»), - ответил по-военному громко и четко, снискав себе вечную гарнизонную славу:
- П…т, товарищ генерал.
Прервала бесконечно шумный монолог Закрепы только вода, полившаяся в коридор из умывальника, куда и помчался грозный комендант. Разведчики схватили застреленную свинью, потащили на кухню. Там, обмыв ее из чайника, засунули в духовой шкаф головой вперед. Влезла, как и планировалось, половина туловища. Под остальное  подставили табуретку. Редько с умилением наблюдал, как голова свиньи покрывается аппетитной корочкой.
- У нас дед на рождество колол свинью и делал из нее домашнюю колбасу, - мечтательно произнес он.
- А мы свинину с лучком жарили, - поделился  кулинарными воспоминаниями Докукин.
…Так разведчики предавались гастрономическим мечтам, пока голова поросенка изрядно не подгорела. Заднюю часть свиньи прожарили меньше. Свой трофей водрузили на крышку большого бака. Поросенок лежал на крышке, как на блюде. Таким и втащили его на офицерскую попойку, где быстро и споро комроты «расчленил» свинину на порции. Каждому досталось по одному прожаренному и одному не прожаренному куску.
Долго еще офицеры вспоминали это мероприятие в чудильнике.

 БТР вздрогнул и остановился. С Недодаева мигом слетела  сонливая усталость.
- Куда мы забрались, Гыну? Компас опять железная гора подкрутила? - голос старлея потерял уверенность. Хоть видимость была отличная, вокруг Недодаева глазу зацепиться не за что. Как говорил командир полка: «Срущим отойти на шесть верст, иначе обедающим тошно».
К БТРу мчался какой-то зеленый грузовик. Из его кузова  яростно махали руками трое неизвестных в форме, похожей на китайскую.
- Это китайцы едут, - почему-то радостно сообщил  Гыну.
- Уезжайте, уезжайте отсюда, - на отличном русском языке громко кричал старший китаец, - пока никто не узнал, что вы границу нарушили!
«Какую границу?» - уныло подумал Недодаев, и только теперь понял, что он со своими солдатами находится на китайской территории.
- Консула вызывай, - угрожающе произнес Андрей.
- Нет тут никакого консула, никого нет! Езжай отсюда, пока мне не попало, - китаец умел быть убедительным.
- Солярка заканчивается, - снова весело внес смятение в душу Андрея молдаванин Гыну.
- Поворачивай и езжай отсюда, хоть с соляркой, хоть без солярки, - китаец настойчиво повторил эту фразу дважды.
Недодаев махнул рукой Гыну и остальным, БТР взревел двигателем и помчался в обратную сторону. Часа через полтора, когда он уверенно встал посреди степи,  начало быстро темнеть.
 Только к утру разведчики услышали знакомый гул моторов. Колонна БТРов показалась в рассветной дымке, зеленой змейкой проползла через пески и вскоре приблизилась вплотную. Из головной машины торчало свирепое лицо командира полка.
- Где вас носит, Недодаев?! Что вы разведывали у китайцев?! Хорошо еще Ван сообщил мне, что вы заблудились со своими обормотами. Мы с ним в академии учились. Мало ему своих придурков, так вы еще лезете! - Рев комдива заполнил всю степь.
Так в личном деле Недодаева очередная аттестация увенчалась итоговым выводом “В мирное время - бесполезен. В военное - исключительно опасен. Для своих…”

 Неожиданно произошла смена места службы, и зимнюю шапку ушанку с двумя длинными, накладывающимися друг на друга ушами, называемую «два оклада», пришлось обменять на обычную. Одновременно со сменой шапки ощутимо уменьшилась зарплата, прибавились житейские заботы. В зоне гарнизона эти заботы возникали реже, решаясь с помощью мастеровитых солдат и хозяйственных прапорщиков. А тут - небольшой литовский городок; рядом с ним за тройным кольцом колючей проволоки, частыми вышками часовых и укрепленными огневыми точками ощетинились огромные склады боеприпасов целого военного округа.
 Потоком, эшелон за эшелоном, шли  снаряды и мины, гранаты и патроны из Группы советских войск в Германии, покидающей по решению Горбачева эту страну. Днем Недодаев со своей караульной ротой встречал  вагоны, вечером выставлял очередной караул вокруг склада, а ночью проверял несение им службы. Часовые нередко спали на постах, присев в укромных местах, не снимая автомата и подсумков.
Начальник политотдела спецчастей, в которые входила караульная рота, частенько приезжал в казарму и рассказывал солдатам о происках литовских националистов. Вот и сегодня, обнаружив уже днем спящего часового на вышке, старший политработник нудно ругался, не забывая ежеминутно напоминать о долге солдата и офицера перед Родиной.
- Да я столько Родине задолжал, что она обязана меня беречь, как зеницу ока. Без квартиры, без талонов, в этой вонючей дыре, поедая пшенную кашу, от которой курам в глаза стыдно смотреть… Днем командую артелью грузчиков; ночью - командой сторожей, причем в одних и тех же лицах. Да еще вместо помощи слушаю вашу бесконечную болтовню про врагов народа. Хотелось бы, наконец, узнать - где друзья народа прячутся и могут ли они для меня и моих немытых солдат хоть что-нибудь сделать хорошего?
Начпо в бешенстве вскочил в свой «уазик» и машина быстро скрылась в лесу.
- Зря вы так, товарищ капитан. Ничего хорошего мы не дождемся, - укорил Андрея его взводный.
- Националисты, националисты... А активисты "Саюдиса" принесли какие-то талоны на свою колбасу, масло, сахар и прочее. Мэр разрешил отовариваться в универсаме в кредит, под запись, - возразил Недодаев.
-  Так боятся, чтобы склады не растащили, или, не дай Бог, не взорвалось что-нибудь у нас…
- Да... От них мало, что останется, а от нас совсем ничего, - подвел итог Андрей, - в общем, непонятно, как они это все раскапывать будут. Ведь нижние ящики со снарядами в землю ушли под тяжестью верхних. Ну, да ладно. Это уже не наши заботы.
 Августовским вечером Андрея вызвали в штаб. Возле штаба в большом количестве толпились «уазики». Непосредственно у входа стоял БТР в маскировочной сетке. Количество часовых вокруг штаба резко увеличилось. Приветствия собравшихся стали официально сухими. Все как будто играли в непривычную, очень строгую игру. По круглой физиономии начальника гарнизона бродила военная тайна, вспыхивая ответственными взглядами, полными тревоги за судьбу Родины. Повышенное чувство ответственности мелькало на знакомых лицах, делая их стандартно военными. Зал совещаний заполнился почти наполовину. За трибуной висела карта с красными флажками, определяющими наличие сил и средств советской власти в этом небольшом городке. Противник никак не обозначен на карте. Не смог его обозначить в своем докладе и луноликий полковник, закончив свою речь призывом - поддержать Государственный комитет по чрезвычайному положению, и навести порядок на вверенной территории. Непосредственно перед Недодаевым он поставил задачу взять под контроль почту, телеграф, телефон силами караульной роты.
«За семьдесят лет план захвата власти так и не изменился», - подумал Андрей и бодро доложил, что не сможет выполнить эту задачу без снятия караула со склада с боеприпасами. А на это требуется письменный приказ начальника гарнизона, собственноручно подписанный. Начальник гарнизона вместе с подошедшим старшим политработником долго стращали Недодаева всевозможными карами и ужасными перспективами падения советской власти в этом небольшом литовском городке, но Недодаев стоял на своем:
- Дайте письменное распоряжение, – и я выставлю вооруженных часовых хоть у каждой двери в городе.
Начальник политотдела сокрушался, что Андрей не является членом КПСС, и нет возможности немедленно привлечь его к партийной ответственности. К обеду воинственная истерия угасла, и командиры частей разъехались. Беспорядков в городе не наблюдалось. Мирная жизнь размеренно шла своим чередом.
Через два дня после совещания Недодаев, заехав в городок по личным делам, стал свидетелем митинга по случаю победы демократии и с удивлением обнаружил на трибуне знакомые лица своих начальников, которых мэр города горячо благодарил за невмешательство в смутные дни путча. На этих лицах светилась твердая уверенность в несокрушимости демократических свершений и угодливое желание служить новой победившей власти.
- Большой и Малый театры таких актеров лишились! - Андрей в сердцах плюнул на тротуар и, выругавшись нецензурной бранью, отошел в сторону.
- В своей стране будете плеваться, оккупанты! - подскочил к Недодаеву один из митингующих.
- Вот такие офицеры позорят честь армии новой демократической России! - с трибуны указал рукой на Андрея старший политрук гарнизона.
Недодаев с трудом покинул место митинга и прибыл в казарменное помещение. Стакан водки, выпитый немедленно, только усугубил чувство горечи. Наутро Андрей твердо решил - никогда, никому, нигде  и ни в каком качестве не служить.
- Все свои силы, знания и умения брошу на то, чтобы как можно меньше зависеть от государства, и, вообще - от кого бы то ни было, - дал себе зарок Андрей. - В самой богатой стране стыдно быть бедным!

Глава 3.
Кооперативное движение
Конец 80-х  застал Угрюмов, как и всю российскую глубинку, врасплох. Неожиданная пропажа то мыла, то водки, то зубной пасты, то стирального порошка вконец обеспокоила его полусонных обитателей.
А тут еще телевизор, радио, газеты ежедневно подливали масла в огонь, ругая почем зря все героическое прошлое, понося армию, партию и всю мировую систему социализма. С развалом страны потихоньку останавливались и, наконец, совсем остановились фабрики и заводы, на которых угрюмовцы  работали целыми династиями, где регулярно раньше платили зарплату, посылали отдыхать детей сотрудников в пионерские лагеря, а профсоюз заботился о здоровье каждого, развивая сеть санаториев и пансионатов.
Жители Угрюмова по инерции еще приходили к своим рабочим местам, но уже чувствовали настороженность и отчужденность ранее родного и понятного начальства.
Рубль обесценился в одну прекрасную новогоднюю ночь усилиями бывших младших научных сотрудников, ранее не руководивших даже бригадой пьяных сантехников, и по воле революционного случая вознесшихся в элитарные вершины руководства страны. МНСы с легкостью карточных шулеров распоряжались жизнью великой страны и ее огромными ресурсами.
Угрюмовцам поначалу показалось, что эти московские шалости на них повлияют мало. Но когда, протрезвев после встречи Нового года, пошли в магазин, то информация на ценниках, венчающих последние оставшиеся на прилавках продукты, большинство из них повергла в ступор. (Меньшинство просто еще не вышло из  ступора похмельного, и только поэтому встречу с новыми реалиями перенесло менее болезненно).
Наиболее инициативная часть населения воспрянула духом, взяв для начала под свой контроль  общественные туалеты. Правда, этих заведений было совсем немного, (а их состояние описывать живущим в России нет необходимости…), но и они в одночасье стали платными.
Угрюмовцы и ранее не отличались стремлением к посещению этих зловонных мест. Только огромная нужда заставляла заходить туда жителей города. А сейчас плата за отправление естественных надобностей просто казалась кощунственной. Невесть откуда взявшиеся бабушки-билетерши с подозрительного цвета вениками стояли насмерть, не поддаваясь ни на какие уговоры. Приходилось вынимать новые рубли с новыми нулями,  хоть и ропща, но потихоньку привыкая к такому повороту событий.
В магазинах пропали отечественные штаны и рубашки, костюмы и туфли, носки и носовые платки. Старая одежда, обувь были немедленно проинвентаризированны хозяйственными угрюмовцами, отданы в починку в размножившиеся, как грибы-опята, киоски по ремонту одежды и обуви.
Частный сектор крепчал. Предприимчивые жители Угрюмова помчались с баулами в Турцию, Китай, Польшу, откуда вернулись под завязку набитые низкосортным товаром. Первые «челноки» поначалу развешивали свой товар на заборах трех маленьких колхозных рынков, но вскоре заборов на всех продавцов стало катастрофически не  хватать. Вчерашние учителя, инженеры, водители, токари переквалифицировались в рыночных торговцев - работников сферы, где не требуется особая квалификация, а ценится только нахальное умение впаривать лохам неликвид. Большинство жителей города начали походить то ли на молодых турок в сомнительно-черных и скверно-коричневых куртках, то ли на старых китайцев в желтых и синих пуховиках со сбившимся, как в бабушкиной подушке, пухом.
Проехала по городу первая иномарка с правым рулем. Водители встречных автомобилей с удивлением и неподдельным ужасом взирали на привычное, но пустое место шофера. Желтая старая «Тойота» недолго побыла первой ласточкой, как в город стали залетать целые стаи потрепанных жизнью и дорогами автомобилей необычного вида и конструкции. Родные «Волги», «Жигули», «Москвичи» как-то попритихли, стали реже попадаться горожанам на глаза. По дорогам понеслись «Мерседесы» и «Опеля», «Мицубиси» и «Субару», «Рено» и «Фиаты».
Новая свободная жизнь требовала быстрого перемещения людей и товаров. Грузовой парк города также стремительно менялся. Неизменным остался лишь пассажирский транспорт - ржавые трамваи и троллейбусы, знакомые до боли «Икарусы» и ЛАЗы. Только стали они реже появляться на городских маршрутах, а с некоторых и вовсе исчезли. Вдыхали жизнь в старые трамваи и троллейбусы только кричащие рекламные надписи с призывами немедленно покупать корейские телевизоры, позабыв навсегда о «Рубинах», «Темпах» и «Электронах». На деньги от рекламы поначалу покупались запчасти для подвижного состава, но, пользуясь тем, что мэрия занята только бесконечными выборами, перестали это делать. Неучтенные средства потекли в карманы директоров всех рангов, и пошли на приватизацию заводов, фабрик и прочих ранее государственных предприятий. То, что строил народ на протяжении семидесяти лет, отрывая кусок хлеба от себя и своих детей, вдруг стало собственностью случайных чиновников и ловких мошенников, через инвестиционные фонды за бесценок собравших у населения ваучеры. В прорехи закона хлынули толпы голодных злых молодых людей в тренировочных костюмах, кроссовках и кожаных куртках. Они, чтобы в многочисленных драках противник не имел преимущества, хватая бойцов за волосы,  быстро обрили головы, в результате чего получили от жителей прозвище «чупа-чупсы». По телевизору непрерывным потоком шла реклама дорогих духов и мехов, автомобилей и особняков, а в перерывах между рекламными блоками чужеземные миллионеры плакали неизвестно от чего в своей удобной заморской жизни. В это же время здесь, в параллельном телевизионном мире, родители годами не получали зарплату, с остервенением рыли приусадебные участки в поисках картошки. Дети донашивали старую обувь и одежду. Многие вспомнили знаменитую фразу Саида из кинофильма «Белое солнце пустыни»: «Если ты мужчина - возьми кинжал, садись на коня - отними халат». Эта, некогда веселая и непонятная фраза, зазвучала как руководство к действию.
Вместо коня - автомобиль, сначала скромный «Жигуль», потом грозный мордатый джип. Вместо кинжала - самодельные пистолеты и обрезы, затем привычные «калаши» с укороченным прикладом и заморские «узи».
В Угрюмове на пустырях, (а позднее - у гостиниц, ресторанов, рынков, где всегда вертятся деньги), все чаще по ночам стали звучать выстрелы. Сытые одутловато-красные милицейские физиономии, прямо и честно глядя в телекамеры, привычно врали, что все под контролем, что бандитские разборки только уменьшают количество бандитов на улицах. Но когда в центре города погибли в результате бандитской перестрелки случайные прохожие, угрюмовцы поняли, что надеяться можно только на самих себя. Резко увеличилось количество собак самых агрессивных и бойцовских пород, повсюду  вокруг частных домов воздвигались каменные и бетонные заборы в человеческий рост, а парадные многоэтажек и квартиры прикрылись бронированными и стальными дверями. Население стало запасаться холодным и огнестрельным оружием. Помчались бригады «черных археологов» на поля сражений Великой Отечественной войны и вскоре в городе появились уцелевшие винтовки, восстановленные «шмайсеры». А пистолеты китайского и отечественного производства продавались на рынках оптом и в розницу. Зуд населения по всеобщему вооружению несколько остудили омоновские облавы и обыски в общественных местах, открытые и шумные судебные процессы над теми, кто взял в руки оружие для самообороны и не успел с ним расстаться по доброй воле. Жителям города милицейские головы с телеэкранов непрерывно талдычили про ответственность за незаконное изготовление и хранение оружия. А, так как законного не было и не предвиделось, безоружное население осталось один на один с вооруженными грабителями и бандитами, которые, войдя в дом или в квартиру могли делать с его обитателями все, что угодно, не ожидая получить от хозяев пулю или удар хорошим тесаком. Робкие попытки вызвать милицию в таких ситуациях заканчивались невозможностью дозвониться по номеру 02. А если это удавалось, то прибывший часа через полтора наряд отсиживался на соседней улице, терпеливо дожидаясь завершения конфликта, дабы, после затихнувших выстрелов и удалившегося гула моторов, с чистой совестью послать  самых молодых милиционеров на разведку. Когда разборки стихали, на место происшествия грозно и шумно, как лавина, «сходила» милиция, проводя после грабежа  следственные действия, в результате которых бесследно исчезали последние уцелевшие деньги и ценные вещи потерпевших.
Стало ясно, что преступность организована для того, чтобы с нескольких сторон поджимать тощавшее час от часу население. Зажиревшие директора и торговцы тоже не могли расслабиться. Даже наличие надежной «крыши» не гарантировало спокойного сна. «Крыша» наезжала на «крышу», авторитеты и бандитские лидеры отстреливались неизвестными киллерами - и передел начинался снова и снова.
Дележ начался с рынков. Легкие и быстрые деньги требовали столь же легкого, быстрого и не контролируемого государством оборота. Такой оборот возможен только на рынках, где нет кассовых аппаратов, а продается абсолютно все: от трусов и кофе - до водки и шапок, оптом и в розницу, где неизвестно кто и каким образом должен платить налоги. Да и места в аренду сдавались челнокам, торговцам - всем,  кому нужно было кормить семью, и кто хотел торговать, торговать, торговать.
 Один за другим начали строиться рынки на любом мало-мальски пригодном пустыре, асфальтовом пятачке, у стадионов и универсамов, возле каждой остановки метро или конечной трамвая, автобуса - все было пущено в дело. На деньги бандитов с разрешением (а так же долей) мэрии и райадминистраций, под контролем милиции и налоговых структур возводились эти десятки и сотни рынков. Часто их называли «квадратами». Квадраты они  и по сути своей: в каждом углу отбивались интересы бандита, чиновника, милиционера и торгаша. В центре условной геометрической фигуры находился (и ныне находится) среднестатистический житель, которого  слаженно и дружно обдирают с каждого угла. А он еще и рад, что многое на рынке удается купить дешевле, чем в магазине. Не к столу да будет сказано, но отрыгивается эта дешевизна исключительно дорого отсутствием достойных зарплат учителям и офицерам, врачам и медсестрам и хронической нехваткой средств на нормальные пенсии старикам.
 Забыли угрюмовцы, когда строилась новая школа в городе, новый театр или новый мост через Волгу. Все силы и умение бросила власть на строительство «рыночной экономики». Возле каждой администрации зачернели «Мерседесы» и «Ауди», заблестели сытыми боками «Лэндкрузеры» и «Лексусы». Призывы молодого, не по годам резвого вице-премьера Немцова - пересесть на служебные «Волги» и тем самым поддержать отечественного производителя - с веселым смехом были встречены провинциальной правящей верхушкой, которая вдруг почувствовала зуд элитарности. Элитарность переполняла всех, кто имел от двух и более ларьков на рынке, кто держал в руках американские доллары в сумме от тысячи и выше. Эта подступавшая, как ком к горлу, элитарность требовала немедленного выхода. Она выражалась в создании особых детских садов, гимназий и лицеев, престижных факультетов в вузах. Элитарность продавалась оптом и в розницу. Появились в Угрюмове конторы, где за умеренную плату можно, покопавшись в затертых и старинных книгах, вдруг выяснить, что ты являешься наследником графского или княжеского титула, о чем немедленно получить изысканно оформленную грамоту, удостоверяющую подлинность твоего дворянства. С дворянским титулом жить интереснее и как-то почетнее.
Неодолимо потянуло обсудить с равными себе дворянами вопросы наследственности и улучшения человеческой породы. Для пущей убедительности демонстрировались старые фотографии предков, но не в фас и профиль с номером на тюремной робе, (какими у большинства в действительности и были родители). А в кругу друзей, желательно с георгиевскими крестами на груди; рядом с солдатами и офицерами, а также сестрами милосердия, глядящими красивыми и печальными глазами из прекрасного прошлого. Годились фотографии мужиковатых кряжистых купцов в старинных кафтанах. Звание «купец» хотя и  звучало менее романтично, но зато по-российски уверенно и мощно, давая тем самым твердую основу для будущих поколений.
Эти снимки предприимчивые молодые люди выманивали у одиноких старушек из их альбомов для, якобы, краеведческого музея и продавали представителям новой “элиты” в качестве документального подтверждения их славного прошлого.
Элита росла, крепла, размножалась. Еще недавний представитель славной фамилии Слюнькин становился Слюньтяевым, дед которого обязательно воевал в рядах колчаковской армии, а прадед состоял в родстве с наследниками рода если не Рюриковичей, то уж Гедиминовичей всенепременно.
Дворянские гербы засверкали позолотой на фасадах и воротах особняков в лучших районах города, преимущественно в верхней его части. Там, на приволжских холмах, легче дышалось. Да и, чего уж там, отрадно было смотреть свысока на плебейское рыночное стадо, чувствуя, как по сосудам бежит, волнуясь и приятно согревая каждую клеточку организма, голубая элитарная кровь.
Особняки раскинулись в распадке на склонах холма, где стояла одинокая статуя Родины-матери. На фоне нового великолепия взлетевших башен и замков с новомодно изломанными крышами, видневшимися за массивными заборами, она вместо молодой цветущей женщины стала казаться сгорбленной старушкой и выглядела как-то по-сиротски. Приятно ласкало слух название “Царское Село”, где грезился юный Пушкин с пробивающимися бакенбардами, весело бегущий наследник престола и, что там говорить - сам государь-батюшка, задумчиво шагающий по многочисленным парковым аллеям в сопровождении придворной свиты.
Но остальной народ, совсем не дворянского происхождения, не утвердил в своем обиходе столь привлекательное название этого района города, а грубо и по-солдатски прямо, пользуясь тем, что особняки гнездились за спиной Родины-матери, старушки, обозвал элитарное место деревней Зажопино.