Отрывок. Пока без названия

1997, начало апреля.
 Я стою под душем. Под старым  советским душем, который приходится держать рукой, потому что, если пользоваться специальной вешалкой для оного и за неимением занавески, вода брызгает на пол, стены и  зеркало. Поэтому я держу левой, а правой рукой подушечками пальцев (как учили) вожу по своему затылку.  Ванна была шершавой от постоянного стремления моей матери сделать ее белее, чем способна старая, опять же советская эмаль. Да  вообще все было старым, хоть и свежее отремонтированным. Ремонт  был дешевым, и, как следствие, убогим, и эта убогость торчала отовсюду и никакие переделывания столешниц, яркие скатерти и тому подобная ерунда не могли ее скрыть. И все равно я живу лучше, чем многие. Это утешит любого -  когда есть кто-то, кому хуже, это примиряет с действительностью.
Мне надо было родиться женщиной, так я думаю  все чаще и чаще, и вот теперь, рассматривая свое не слишком мачовское тело в запотевшее зеркало, я мысленно представляю, что же было бы, если б я действительно был женщиной. Я была бы не слишком удачлива, не слишком…слишком обыденна, наверное. Ничем не лучше, чем я сейчас мужчина. Мужчина… Женщина, какая разница, в конце концов. Состояться и выбраться из этих серых туманных, липких, дерьмовых будней в большую и правильную жизнь –  мечта каждого маленького человека. И у каждого, каждого, абсолютно каждого, эта мечта меряется в твердой валюте: есть деньги – ты король – нет денег - ты червяк в общей навозной куче. Зарабатывать деньги хотят не все. Но все хотят, чтоб эта мечта упала на них сверху, засыпала с головой и чтобы, никогда, никто и ничего не потребовал взамен. Взаимная любовь к деньгам – девиз современности. Я раз за разом прокручиваю в голове эту штампованную фразу – дешевая философия, твою мать! Я мыслю стандартами – а я так хотел быть другим. Другим, не таким как все. Но, оказывается, чтобы стать другим, нужны бабки и получается замкнутый круг. Неразрешимый ребус, пятая задача в экзаменационном листе. Нерешаемо.
Звонок в дверь – нам звонят все. Все почтальоны, рекламщики, случайные прохожие, ищущие и страждущие, считают своим долгом подолбиться в первую квартиру, просто потому, что именно эта  цифра нарисована на домофоне первой. На этот раз звонок был по адресу. Звонил Черный. Мы собирались гулять. Я не люблю слово тусоваться, оно царапает мне нёбо и сворачивается на выдохе в трубочку. Гулять – слово из детства. Я люблю детство. Я не хочу взрослеть.
- Иду – проорал я, поскольку трубка домофона шипела с каждым днем все сильнее и сильнее, а чинить ее не хотел никто.
Последний взгляд в зеркало – показать язык – на удачу и я переступил порог квартиры.
- Привет - Черный был мрачен. В последнее время он все время мрачен. Однако так его зовут совсем не за это – а за то, как в 9-м классе, в отчаянной попытке понравится какой-то девке из 10-го, он перекрасил волосы в черный цвет. Вместе с головой и лбом. Краска въелась настолько, что прошел почти месяц, пока она отмылась. Та девка ржала весь тот месяц, а потом сломала ногу. И хотя Черный был ни при чем, смеяться больше никто не осмелился. В последнее время Черный решал мучительную проблему – где взять денег и кого бы поиметь. Не то, чтобы никто не давал, но без денег любви не получалось.
-Привет. Куда сегодня? – Я толкнул его в плечо
-Давай в Таблетку
Таблетка, была средним клубом. Обычным. С претензией на этнический стиль. На самом деле этникой,  и тем более стилем там и не пахло, но она была ближе всего к дому. Ехать же в  Пробку  было дорого. И хоть и  девушки в Пробке было лучше, качественней, но чтобы пользоваться этим качеством, надо было быть одетым не во вьетнамскую подделку, а как минимум в Мехх.  Мы едем на троллейбусе. На этом жутком изобретении человечества с оскалами компостеров, и хмурым быдлом за рулем и в салоне. Салон – слово не подходящее этому синему монстру абсолютно, поэтому я называю его брюхо. Ехать нам недолго, мы переходим дорогу и, заплатив по 100 рублей, оказываемся внутри.  Пусто. Тут всегда  пусто по четвергам, и вообще на неделе. Много отмороженного, застрявшего где-то в 89-м народа скапливается тут по субботам на концертах таких же древних групп – почувствовать свою альтернативность,  наверное. Но сейчас уже 97 – и надо жить по его законам.
  Три малолетки, с  ищущим взглядом уставились на нас и тут же отвернулись – в угол на нос на предмет – как же, азбучная истина. Девки были ничего, но время для съема еще не подошло – сначала надо выпить. Выпить потому что так принято, потому что через стакан собственное существование кажется не таким простым и кому-то нужным, чем оно есть на самом деле, и  потому что бабы смотрят. Причем последнее, как ни смешно, занимает 90 процентов от общего почина. Сегодня мы решили пить непосредственно в Таблетке, хотя это было дорого, а не идти в комок. На водку с пивом хватило. В последнее время мы только это и пили – похмелье было страшным – но это и было как раз тем, за что степень уважения в компании возрастала в геометрической прогрессии – прямо пропорционально кол-ву выпитого и выкуренного.
Мы чокнулись бутылками с «Клинским»-
 -Ну что, сейчас пойдем клеить этих – кивок в сторону баб – Черный чешет нос пивной пробкой.
-Да, я ставлю бутылку на стол и поднимаюсь.
Света, Оля и Наташа ломались недолго. На банальное – «можно с вами познакомиться» - синхронное пожимание плечами и смешок - и вот я уже между тощей и длинной Светой и крепкой Олей. Клеимся – я делаю комплименты Оле, Черный приобнимает Свету. Наташа не у дел. Положение вещей ей не нравится – но она самая страшная из всей троицы –  большие стекла очков, жиденький хвостик, лишние килограммы в районе задницы – и она это понимает. Взгляд скучный с плохо скрытым злобой. Я отворачиваюсь – А пойдемте, девушки, танцевать.
Играет европоп – ничего общего с новомодной техничной музыкой в центре. Мы дергаемся, все явно ждут медляк. Брайан Адамс – я обнимаю Олю, прижимаюсь лобком к ее бедру, целую сначала шею, она размякает и почти не сопротивляется. Краем глаза замечаю Черного, он уже елозит по худосочной заднице Светы руками. Пытаюсь поцеловать Олю в губы – она сначала отворачивается – правила игры соблюдены, потом сама подставляет рот. Целуется она плохо, хотя, наверное, я не лучше. Язык скользит вдоль зубов – от этого щекотно деснам и они чешутся. Я думаю не о поцелуе, а о том, когда же он закончится. Поднимаю руку – трогаю грудь девчонки – получаю вполне серьезный шлепок. «Опять ничего не выйдет» – думаю я. Это целый класс баб, у которых в мозгах накрепко засел образ долбаного принца на долбаном Мерседесе и виллой где-нибудь во Франции, который непременно должен уметь плясать, как Патрик Свейзи и быть накачанным, как Сильвестр Сталлоне. Лизаться со всеми – это пожалуйста, но дальше ни-ни. Самое ценное бережется для  свадьбы с вышеупомянутой обезьяной и может быть подарено только в случае сильного алкогольного опьянения  «в говно».  Вторая попытка погладить ляжку только укрепила меня в своем открытии. Черному везло больше – Света позволила залезть себе под майку и громко вздыхала – не потому что нравилось, а скорее всего потому, что накануне смотрела порно, скоммунизденное у родоков. Брайан Адамс кончился и мы опять сели. Наташа смотрела уже с открытым раздражением.  Черный принес бутылку и разлил по стаканам. Водка была жесткой, мы выпили.
-А пойдемте к Черному – у него сегодня предки свалили – фраза прозвучала неожиданно. Выпивка сделала свое дело – девки согласились, даже не ломаясь. Вовремя, потому что деньги кончались.
Черный живет в хрущобе. В этом монстре хрен знает какого года постройки с колонкой, без лифта и мусоропровода. Стены подъезда исписаны и изрисованы не одним поколением живущих здесь людей. Когда-то и мы приложили руку к наскальной живописи, но наши скромные надписи, вроде «Цой жив» и схематично изображенных первичных половых признаков ничего не стоят против огромных, искусно нарисованных членов и их обладателей, а также наклеек с голыми бабами. Запах человеческих продуктов жизнедеятельности впитался в стены настолько и настолько же сжился с атмосферой сего дома, что прийти к Черному и не ощутить всего амбре, было  уже практически нереально.
Мы сидели на кухне и допивали вторую бутылку Столичной. Заедали шпротами и белым хлебом – больше ничего не было. Старый магнитофон орал Скорпионс и единственная мысль, которую мы думали с Черным вместе – это как отыметь девок и куда деть жирную Наташу. Оля со Светой опьянели окончательно и теперь танцевали в обнимку. Потом они начали целоваться, кто-то с кого-то снял кофту, лифчик полетел в сторону и вот уже мы смотрим доморощенный стриптиз. Видимо, девочки часто так развлекаются, потому что движения были хоть и  ужасными, но заученными. И тем не менее, как и всякий молодой организм, я возбудился. Наташа, смотрела на баб не отрываясь, так, как будто видела это впервые. Света с Олей были заняты друг другом, и Черный просто занимался сам с собой, не трогая их. Я подкатил к Наташе – либо мне удастся переспать с ней, либо мне придется поиграть в очумелые ручки. Мне удалось.
  Утро было тяжелым. В голове рассыпались, взрывались, растекались и давили друг друга две мысли: зачем столько пить и зачем было спать с кем попало. Остатки пионерского прошлого периодически не давали моей совести спокойно досыпать свой век под толщей будничного цинизма. Меня все еще волновало, как я выгляжу со стороны и что обо мне подумает каждый, кто хотя бы посмотрит на меня. Наташи не было. Это почти спасло мне жизнь.
Черный спал на полу, я пошевелил его ногой – он недовольно заворчал и перевернулся лицом к пыльному подкроватью. Я оделся, допил остатки водки и вышел на лестницу, захлопнув дверь. Была пятница, мой любимый день. It’s Friday I’m In Love – я люблю пятницу еще со школы. Мое видение недели похоже на школьный дневник – с понедельника по среду – на одной странице, с четверга по субботу на другой. Воскресенье – пограничное состояние  закрытого дневника, когда прошлое кончилось, будущее не наступило, а  настоящего нет.
Пятница сияла и переливалась жидким солнцем в жирных лужах. Грязные снежные наросты растворялись  в блестящих бензином потоках стаявшей воды, глаза непроизвольно жмурились –  после того месива, что у нас называется зимой, весна слепила, против похмелья поднимая настроение.