О маме

Каждый раз, при приближении очередной годовщины победы над германским нацизмом, у меня появляется желание рассказать немного о моей маме. Нет, она не была на фронте, она работала, как принято говорить, в глубоком тылу. Но трудилась она для фронта, для победы.
И я уверен, что годовщина великой победы - это прекрасный повод воздать должное тем, кто заменил мужей, отцов, сыновей и старших братьев на заводах и в поле.

Отец

А на фронте был мой отец, Письменный Лев Айзикович, 1902 года рождения. (Год я привожу потому, что это был последний год для бойцов, призываемых в армию. Старших по возрасту уже не призывали. Командиров призывали, а бойцов нет.) Сказать, что отец был на войне с немцами от первого дня до последнего, это значит еще не все сказать. Ибо после победы над Германией отца не демобилизовали, а через всю страну повезли в Китай - предстояла битва с японскими милитаристами. На фронте отец был ранен, контужен, но вернулся живым. А это главное. Отцы многих моих сверстников с войны не вернулись. В том числе отцы моих двоюродных братьев и двоюродной сестры.

Мать

Моя мать, Письменная Голда Зельмановна, родилась в 1907 году. Родные называли ее Галей, а соседи, которым было трудно произносить непривычное для них имя-отчество переделывали его в Галина Зельмановна и даже Галина Захаровна.
Мы с мамой, бабушкой, моей старшей сестрой-школьницей и маминой сестрой, у которой было трое детей мал мала меньше, эвакуировались сначала в станицу Пролетарскую в Сальских степях, затем в Среднюю Азию и в конце концов - в город Курган.
Когда мы приехали в Курган, маму тут же положили в больницу с тифом.
Когда мама вышла из больницы, то обнаружила, что моя старшая сестра, вместо того чтобы ходить в седьмой класс, работает на эвакуированном из Черкасс минном заводе. На этом заводе работало много бывших земляков - от Черкасс до нашего города Смела было всего 26 километров.
Мама потребовала, чтобы сестра немедленно пошла в седьмой класс, а сама решила пойти работать на завод. Родственники решили, что мама в больнице тронулась, ибо учебный год уже заканчивался, а на завод маму не хотели брать, настолько она была худой после болезни. Чтобы прокормиться, мама стала продавать свою одежду, и я просил маму сохранить хотя бы одно из ее довоенных платьев, так как боялся, что папа не узнает маму - мне тогда было четыре года.

Мама на заводе

Работать маму взяли в заводскую столовую жетонным кассиром.
Кто-то может подумать: "Ну ясное дело! В столовой мама должна была поднабрать вес после тифа!" - и ошибется. В военное время такое было не мыслимо.
Когда у всех был праздник - в столовой варили не постный суп, а со свиной головизной, мама вообще оставалась голодной. Она не была религиозной, но традиции соблюдала и свинины не ела.
А если давали коврижку, то мама ее тоже не ела, а несла после работы нам с бабушкой.
Поясню, что это такое работать жетонным кассиром. Когда в обеденный перерыв рабочие шли в столовую, то они отдавали свои жетоны жетонным кассирам, а взамен получали к обеду свои 200 грамм хлеба. Так вот, жетонные кассиры получали хлеб буханками и обязаны были разрезать его на порции по 200 грамм. При этом точность взвешивания проверялась по весам.
И стала мама замечать, что к ней стоит самая большая очередь. Мама думала, что это потому, что после тифа она медленно работает. Она старалась работать быстрее, но очередь к ней не уменьшалась.
Однажды мама попросила знакомого - еще с довоенных времен - пожилого рабочего, чтобы он к ней не становился - он же видит, какая у нее большая очередь. А рабочий ответил:
- Ничего, доченька, я постою. А очередь у тебя большая, не потому, что ты медленно работаешь, а потому, что люди знают, что ты никогда не обвешиваешь.

Премия

За работу маму дважды премировали. Один раз литром вина. А другой раз - отрезом на платье. Вот о первой премии я и расскажу подробнее.
Взяла мама эту бутылку вина и пошла продавать на рынок.
Видит она, как по рынку идет молодой красивый офицер в новеньком шерстяном мундире. А под руку он ведет красивую нарядную молодую девушку - то ли жену, то ли невесту.
И так маме захотелось. чтобы этот бравый офицер подошел к ней и купил у нее бутылку вина, что тот почувствовал это!
Подошли красивый военный со своей спутницей к маме, и спросил военный у моей мамы:
- Что это у тебя?
- Вино, - отвечает мама.
- А ну, дай попробовать!
Взял бутылку и прямо из горлышка выдул в себя стакан. Радуется мама - раз пьет в таких количествах, значит, понравилось, значит, купит.
- Ну как? - спрашивает мама.
- Да я что-то не разобрал, - отвечает военный. - Надо еще попробовать.
И снова втянул в себя из горлышка стакан вина.
Потом сказал:
- Да оно у тебя разбавленное!
Набрал в рот еще вина, пополоскал рот и харкнул этим вином маме в лицо.
Потом взял под руку свою подругу, повернулись оба к маме спиной и пошли дальше, радостно и громко смеясь.

Посылка на фронт

Когда мама узнала, что отец ранен и лежит во фронтовом госпитале, она решила послать ему посылку. Как и где она раздобыла немного темной муки - не знаю. Но спекла мама коржики, положила их все (никому - ни мне, ни сестре, ни бабушке не дала попробовать) в мешочек, зашила его, написала адрес "Полевая почта ...", и пошли мы с ней на почту.
А там оказалось, что зашивать мешочек не нужно было. Посылку следует сначала предъявить в раскрытом виде, чтобы показать, что в ней нет недозволенных вложений, а уж потом зашивать.
Распорола мама мешочек, стала в хвост небольшой очереди, а
мешочек положила на стойку. И меня маленького рядом посадила.
Задумалась мама о чем-то и вдруг видит, что я запустил ручонку в посылочку, вытащил оттуда коржик и стал его уплетать. Съел и снова полез рукой в мешочек.
И как ни жалко было маме меня, пришлось отчитать и запретить лакомиться коржиками, предназначенными для раненого отца.

Посылка с фронта

В Кургане мы жили в одной квартире с местной семьей.
Никто ведь не знал до войны, что жителям глубинных областей и республик страны придется принять эвакуированных. И, разумеется, жилья для нас не приготовили.
Пришлось местным жителям потесниться, чтобы дать нам крышу над головой. Низкий поклон им всем за это.
Семья, у которой нас поселили, состояла из четырех человек и до войны занимала две комнаты: одну маленькую, проходную и вторую большую. Теперь они все четверо жили во второй комнате своей квартиры, а мы четверо (мама, бабушка, сестра и я) - в первой, проходной.
Глава семьи, у которых нас поселили, был каким-то небольшим начальником в местном гарнизоне, ходил в белом полушубке, и мы его редко видели. Зато часто видели молоденьких солдат, тоже в белых полушубках, которые приносили нашим хозяевам продукты, наверное, положенные им пайки. И мы уже привыкли, что эти солдаты проходят через нашу комнату.

И вот запомнилась мне такая картина.
Мама на заводе, сестра за столом делает уроки, бабушка лежит на лежанке, а я играю на полу. Входит боец на костылях, а сестра, не глядя, показывает ему на хозяйскую дверь. Солдат на костылях идет к двери.
И тут старенькая больная бабушка - откуда только силы
взялись! - вскакивает со своей лежанки, бежит к солдатику и буквально повисает на его руке, не давая ему пройти дальше.
- Вы к кому? - спрашивает бабушка.
- К Письменным, - отвечает солдат.
- Так мы и есть Письменные, - говорит бабушка.
Солдат садится на табуретку, развязывает вещевой мешок и достает посылочку от отца - не помню уже - один или два куска хозяйственного мыла.
Оказывается, они вместе лежали в госпитале, а когда отец узнал, что этот боец после ранения едет домой в Курганскую область (не помню уже - скорее всего, не в отпуск, а насовсем), отец попросил его передать нам посылочку - хозяйственное мыло.
(Есть у Григория Чухрая фильм "Баллада о солдате".
И я могу сказать под присягой - очень правдивый фильм.
В этом фильме молодой солдат, получив отпуск, по дороге привозит с фронта посылочку от незнакомого ему бойца, и тоже пару кусков хозяйственного мыла.)
Ждать, когда мама придет с работы боец на стал, ему еще добираться в свою далекую деревню.
Мама потом спрашивала бабушку, как она догадалась, что этот боец к нам. И бабушка объяснила, что к соседям до этого приходили бравые и хорошо одетые солдатики, а этот был в старой потертой шинели, такой же шапке и на костылях.
Отец, когда вернулся с войны, сказал, что видел этого бойца всего раз в жизни - когда узнал, что тот едет в Курганскую область и попросил передать нам гостинец. И даже не очень надеялся, что тот найдет время, чтобы разыскать нас, - понимал, как солдат будет торопиться к своей семье.
А ведь солдат тот - как и в фильме у Чухрая - рассказал нам с сестрой и бабушкой, какой хороший воин наш отец и как на него можно положиться в бою.
Вот что такое фронтовое братство!

Мама и нищие

Мы вернулись из эвакуации в родной город, как только Красная Армия освободила Смелу, летом 1944 года. А в сентябре сестра пошла в десятый класс, а я в первый. В школе не было парт, и ученики пришли в первый раз на занятия со своими табуретками или стульями - кто с чем мог.
В десятые классы смелянские школы не смогли набрать учеников, зато железнодорожная 65-ая школа сумела набрать два десятых класса (десятый русский и десятый украинский - по тому языку, на котором преподавались предметы), по 10-15 человек в классе.
В нашей школе набралось сразу два первых класса, первый А и первый Б. Они были переполнены. Вскоре часть учеников из этих классов перевели во вновь созданный первый В. А немного погодя создали еще и первый Г. Все объяснялось просто. Во время войны многие дети не учились, поэтому первоклассников был избыток, и разница в возрасте между некоторыми учениками достигала шести лет.
В городе было много нищих. Обычно они располагались по дороге на базар и на углах городских улиц, демонстрируя свои увечья. Часть нищих ходила побираться по домам.
Некоторые нищие приходили к нам за милостыней регулярно, по определенным дням недели. И как ни трудно нам ни жилось, мама заранее откладывала что-то из еды или мелочи, чтобы вручить тем из них, кто приходил постоянно. Многие из этих людей, приходивших к маме постоянно, стеснялись того, что им приходится побираться, и заходили не ко всем, а только в некоторые дома, где они были уверены, что их не прогонят.
Я запомнил одну полную еврейку средних лет, которая приходила к нам в один и тот же день недели, в одно и то же время.
Однажды я сказал маме, что эта женщина намного полнее мамы, а мама её подкармливает. И мама объяснила мне:
- Она совсем не полная. Это она опухла от голода.
И еще один случай хорошо мне запомнился. Однажды к нам постучался худой пожилой нищий, и мама что-то ему вынесла.
- Ты знаешь кто он такой? - спросила мама, когда этот человек ушел, и сама ответила: - Он немец.
Еще была свежа боль от воспоминаний об уничтожении немецкими оккупантами всех евреев города Смелы, и среди них тети Тамары и тети Ханы, двух старушек, родных сестер моего деда, отца моей мамы. На войне с немцами погибли дядя Борис и дядя Шура, мамин младший брат и муж маминой сестры.
- Мама! - закричал я. - Как ты могла? Он же немец, он враг!
(Сразу же после войны на Украине оставались лица немецкой национальности, предки которых издавна проживали здесь - фольксдойчи. Некоторые из них активно сотрудничали с оккупантами. Позже их всех переселили в Казахстан.)
- Нет, - сказала мама. - Он прежде всего голодный человек. Он знает, что мы евреи. И если он пришел к нам за подаянием, значит его дела совсем плохи. Грех отказать такому человеку в помощи - не важно кто он, немец или нет.


Нина Ивановна

После смерти отца, уже в конце 70-х годов, я перевез маму из Смелы к себе в Куйбышев (Самару).
У мамы был облитерирующий эндартериит. Проще говоря, у нее очень болели ноги, и была угроза, что может начаться гангрена.
Жили мы километрах в тридцати от центра, в рабочем городке, где большинство работало на одном заводе, и люди в основном друг друга знали. И поликлиника, и больница - все было связано с заводом.
А правила в поликлинике были такие. Чтобы пригласить хирурга на дом (ходить мама не могла), надо было сначала вызвать участкового врача, а уже тот решал, надо ли приглашать хирурга, и выписывал вызов хирурга на дом.
Процедура, согласитесь, затяжная.
А ноги у мамы так болят, что тяжело ждать. И просит меня мама:
- Попроси Нину Ивановну, чтобы пришла ко мне.
Нина Ивановна Цаплина - это наш хирург. И сама Нина Ивановна, и ее муж Николай Петрович относятся к поколению на десять лет старше меня. Поэтому, хотя мы с Николаем Петровичем и работаем в одном ОКБ, но в приятельских отношениях не состоим.
Тем не менее я звоню в кабинет хирурга и говорю:
- Нина Ивановна, это Письменный. Мама просит, чтобы вы пришли к ней.
- Хорошо, я приду после работы. Раньше у меня не получится.
Мама следит по часам: кончился у Нины Ивановны рабочий день. Вроде бы должна она по дороге к себе домой забежать к нам, а ее все нет.
Час проходит, полтора... Наконец, прибегает врач к больной:
- Извините меня, что с опозданием. Я забежала домой и нажарила вам горяченьких пирожков.
Оставляем мы Нину Ивановну с мамой одних, и они беседуют часа полтора вдвоем.
Уходит врач, а мама говорит:
- После моей смерти мои очки отдадите Нине Ивановне.
- Да ладно тебе, мама! Нечего о смерти думать! Да и нужны ей твои старые очки!
- Нет, нужны. И я прошу прошу передать их их Нине Ивановне, - настаивает мама.
Когда после смерти мамы мы встретились с Ниной Ивановной, она спросила меня:
- А мне ваша мама ничего не передавала?
- Как же, - спохватился я. - Она наказывала после своей смерти отдать вам ее очки.
- Вот, спасибо, - обрадовалась Нина Ивановна. - И у меня останется память о вашей маме.

... Я рассказал здесь два эпизода из маминой жизни.
Один - это встреча с окопавшимся в тылу мерзавцем, который обокрал и оскорбил жену фронтовика. Жену солдата, который в это время лежал раненый в полевом госпитале.
Второй рассказ - о маминых встречах с прекрасным врачом и человеком.
К счастью, общений с хорошими людьми было больше...

Страшная ночь (добавление к ранее написанному)

... Долго не мог собраться с духом, но все же обязан рассказать еще один эпизод из маминой жизни. Наверное, это была самая страшная ночь в ее жизни. Безоружная женщина против возмущенной (и в чем-то, по-своему, правой: как-никак одного из них сбросили с крыши вагона) толпы. И мама вышла из этой стычки победительницей. Но каких нервов, какого здоровья ей это стоило...
... Итак, по порядку. Когда наши войска освободили восточную Украину, старшая сестра, которая к тому времени перешла в десятый класс, стала настаивать на немедленном возвращении из Кургана домой, на (по-нынешнему: в) Украину. Отец и двоюродный брат (старший сын маминой рано умершей сестры) писали с фронта, чтобы мы подождали, пока они демобилизуются и займутся нашим переездом (Почему двоюродный брат заботился о нашем возвращении? - Ответ простой: с нами вместе жила его (и моя) любимая бабушка.) Но моя сестра заявила матери: если наша семья остается в Кургане до победы, то она завербуется на восстановление Донбасса (было такое комсомольское начинание) и поедет одна.
Пришлось нам всем отправляться в дорогу.
Война еще не кончилась, регулярные поезда на (в) Украину не ходили, но завод, где мама работала, помог нашей семье получить пол товарного вагона, ибо с нами вместе ехали бабушка, мамина сестра с тремя детьми и жена маминого брата с ребенком. Муж маминой сестры, дядя Шура, находился в Армии, а мамин брат, дядя Боря, был оставлен в партизанах. Ни писем, ни известий о них не было всю войну. Мы еще не знали, что оба погибли, и очень надеялись, что они живы.
Вторую половину вагона занимала еще одна семья, глава которой работал с мамой на одном заводе.
Ехали мы долго, целый месяц. И неудивительно, поскольку в первую очередь пропускали воинские составы, а наш вагон прицепили к какому-то товарняку. Как я уже сказал, регулярные поезда на (в) Украину не ходили, и на крыше нашего вагона обосновались мешочники - люди, которые ехали с мешками с одного места в другое, чтобы продать или выменять свой товар или свои продукты. Отношения между теми, кто ехал внутри вагона, и теми, кто ехал на крыше, были напряженные. Да тут еще они чем-то доняли нашего соседа по вагону, кажется, ухитрились ночью что-то украсть у него. На следующий день, на одной из стоянок сосед полез на крышу и сбросил с нее наиболее зловредного паренька. В ответ мешочники пообещали, что ближайшей ночью расправятся и с ним, и со всеми нами.

На ближайшей полустанке, как только стемнело, мешочники приготовились к штурму дверей. И хотя наш сосед был то ли русский, то ли украинец, одним из аргументов у толпы было то, что евреи сидят в тылу, ездят в вагонах, а русские за них воюют и вынуждены ездить на крыше. А евреи и этого им не дают. Наш русский сосед по вагону притих и не подавал признаков жизни.
... И тогда мама сама открыла дверь вагона, не дожидаясь пока ее сломают, и встала в дверном проеме.
- Евреи не воюют? - спросила она. - Посмотрите: здесь нет ни одного мужчины-еврея. Здесь нас три жены, три еврейские женщины. Мой муж на фронте. Мой брат в партизанах, муж моей сестры - тоже на фронте. Я хотя бы получаю от мужа письма, а сестра моя и золовка ни писем, ни известий от своих мужей не имели всю войну. С нами старая бабушка, моя мать, у которой на войне сын, внук и два зятя... С нами пять маленьких детей от трех до семи лет, отцы которых на фронте... И этих детей, и старую больную бабушку вы хотите выгнать из вагона. Чтобы они лезли на крышу? Им это не подсилу, они останутся на путях...
Мама стояла и говорила о войне, о наших отцах и о нас...
Она ловила любые реплики из толпы и тут же начинала на них отвечать - ей надо было оттягивать время...
Она стояла одна над враждебной толпой. Стояла до тех пор, пока не стало светать. A с рассветом, толпа отхлынула от двери нашего вагона...
 
 Каких же нервов, какого здоровья стоила маме эта ночь на безымяном полустанке...