А все началось с того, что...

<вариация на тему любви и времени>

…А все началось с того, что я промочил ноги. Шел по улицам, пропорционально пересекающим город. Завернувшись в тонкий черный плащ. Продрог. Еще дождь, яростный октябрьский ливень. И в довершении всего с разбегу плюхнулся обеими ногами в лужицу. Это было уж слишком. И я плюнул на неделю назад запланированный поход в центральную библиотеку за литературой для одной исследовательской работы, и решил ехать домой. Дома меня, конечно, никто не ждал, кроме деревянных часов на стене, равнодушных к выстукиванию времени. Это очень древние часы, я думаю, им около ста лет. И по вечерам я всегда пью кофе без сахара и сливок, щурю глаза от горячего пара и смотрю на старинный циферблат. Я все думаю, как вечность, как мудрый и добрый ход великого времени соотносится с этим бессмысленным кругом, на котором так важно расположились 12 цифр. Потом я еще некоторое время размышляю, как это после 12-и опять следует 1, и когда меня начинает раздражать эта тупо-заданная повторяемость цифр и движений антикварной стрелки, я встаю, мою посуду и заваливаюсь на диван с книжкой. Никогда не заказывал книжки по почте. Больше всего я люблю зайти в книжный магазин на углу двух центральных улиц города, побродить там часа два-три, почитать аннотации, посмотреть картинки, обложки, взять наугад что-нибудь новенькое и прочесть с середины отрывок. Мне тогда кажется, этот отрывок попал в мои руки неспроста. Его смысл должен как-то соотноситься с моей жизнью… Если в такой день у меня имеются свободные деньги, еще чеса два занимаюсь выбором нужной мне книги, необходимой именно теперь. Пожалуй, даже не помню, когда в последний раз приобретал книгу ненужную, бесполезную, о покупке которой после прочтения жалел. Нет, давненько такого со мной не случалось. Так вот, на библиотеку я тогда забил, не идти же туда в мокрых носках… Купил билет в один конец, сел в поезд и закрыл глаза…
Еще один безнадежный день; три-четыре таких подряд –
и уже можно почувствовать себя частью кругового движения
дрожащей стрелки кухонных часов,  без всякого выражения отбивающих
время сквозь рассеянный в пространстве кофейный пар…

…Они всегда сидят с окаменелыми лицами,  друг против друга, закрыв глаза, плотно сжав веки, губы и колени, вцепившись уставшими пальцами в чемоданы и пакеты.
   Они не открывают глаз, потому что не хотят встречать взгляды незнакомцев, потому что слишком устали за рабочий день. Мечтают скорее приехать домой, включить телевизор, разогреть искусственный ужин, накинуть домашний халат, развернуть вечернюю газету, чашка кофе, сигарета, надо выгулять собаку, проверить домашнее задание у детей, сварить за завтра обед, почистить пальто, позвонить…
   Они не открывают глаз, потому что им нечего сказать друг другу…

Механический голос объявлял станции, я знал, что мне уже скоро, минут 5-10 и нужно будет выходить, и еще через 20 минут, два поворота ключа – кофе, часы, диван, книжка. Потом незаметно для себя заснуть, надо только не забыть поставить будильник… И мне стало так нестерпимо тошно, что вот так оно всегда… 30 минут – ничего не случится и потом – ничего, и это беспросветное дежавю, и как это вообще можно терпеть…
Я открыл глаза и увидел – рядом и навсегда – увидел тонкие пальцы на хрупких коленях, трогательными углами в разные стороны – плечи, опущенные веки и дрожь ресниц, рождение самой удивительной из всех улыбок на земле…
Никто не заметил тогда, что я открыл глаза.

  А потом были чудесные теплые дни, словно время решило повернуть на месяц назад. Три недели солнца, легких облачков, застрявших в разлитой по небу чистейшей голубизне. Не спеша падали листья; казалось, будто они будут падать так бесконечно, будто листья на деревьях никогда не кончаться. Правда, она иногда тревожилась, что они все-таки когда-то кончатся, и что же тогда будет, как же жить дальше. И тогда я закрывал её глаза ладонями, целовал в шею, и она смеялась и больше не думала таких мрачных мыслей.
  У нее были крашеные в желто-рыжий волосы и теплое коричневое пальто, отчего она сама издали напоминала мне осеннее деревце.
  Мы встречались в парке, я приходил пораньше нее и собирал самые красивые кленовые листья в огромный букет, а потом по пустой аллее шла она, и волны её волос подлетали на каждом шагу. И я подбегал к ней и бросал свои листья к её ногам…
  Я прогуливал занятия в своем институте, она же нигде не училась. Наверное, где-то работала, но никогда мне не говорила об этом. Я не знал, где она живет. Она совсем не любила рассказывать о себе такие банальные вещи. Я даже не знал, сколько ей лет! Может быть, я не знал о ней ничего. Имя, которым она назвалась, было настолько непривычным, что я просто уверен – она его выдумала. Но я произносил это имя, и она отзывалась…
  Мне казалось, я попал в какое-то беспространственное, безвозрастное, безымянное время, в котором все прежнее теряет смысл, а ценность приобретают оттенки звуков и цветов, дрожь ресниц и губ, чувствительность кожи, глубина взглядов…
  Ах да, тот вечер… Механический голос объявил мою станцию, и я просто вышел из поезда, а на следующий день встретил её в центральной библиотеке, потому что иначе и быть не могло. Я это сразу понял, по улыбке её все понял. Рылся в каталоге. Она искала ящик с историей Африки. Озадаченно посмотрела на меня. Я впервые увидел её глаза – они были мутно-серыми и сранно-серьезными. Попросил её улыбнуться, а она не захотела. И когда она сказала это «не буду», а потом вдруг поцеловала меня в уголок рта, все прежние значения слов и действий спутались в моей голове.
И в этом хаосе я вдруг ясно ощутил истину.
Так вот и перевернулась вся моя жизнь. Возможно, в ту секунду я соскочил с той самой стрелки, вырвался из порочного круга повторяемости дней, событий, снов. Возможно, это произошло раньше – когда я открыл глаза.

  Мы сидели на скамейке, она запрокинула голову в небо, я зарылся лицом под воротник её теплого пальто, целовал пеструю ткань рубашки, шептал, что хочу её, очень хочу. Мы взволнованно вдыхали терпкий запах умирающей листвы. Я смотрел в её распахнутые глаза, в зрачках которых разгоралось дикое пламя. Она сказала мне, что станет моею, обязательно, она об этом тоже мечтает, только не теперь вот, позже. Конечно не теперь, сказал я, завтра… Нет – тонкими пальцами провела по моим скулам – нет, не завтра. Когда я решусь тебе отдаться, я надену красное платье. И ты поймешь. И тогда… все, что ты хочешь; будет все, как ты пожелаешь.

  А потом были дожди и ветра, и облетели все листья, все до одного в том парке. И я стал ходить на занятия, учиться, каждый день ездить в поезде в универ, ещё – болел, потому что опять промочил ноги, потому что уже никогда не было тепло.
Помню, никогда не забуду, никогда в своей жизни не забуду этого – морозное утро, кристаллики снежинок покалывают на щеках. Снег, море снега, громадные сугробы, и среди этого снежного великолепия – она, в красном платье.
Синие губы, вся дрожит, бредит. Затащил в свою квартирку, снял платье, положил в теплую ванну, укутал одеялом, усадил перед батареей, напоил горячим молоком с медом. Дурочка, говорю, придумала тоже… А она сидит, ссутулившись, рыжие кудри упали на лицо. Глаза круглые и все что-то шепчет, шепчет – про платье, про листья… Потом месяц у меня на диване пролежала – болела.
 Такая у меня была жизнь. Она мен сказала: у каждого свое безумие. Наверное, она и была моим безумием.
  Часто приходила ко мне зимою. После того, как выздоровела. Приходила, садилась на ковер перед диваном и вырезала всякие фигурки из бумаги. Бумагу я для неё специально купил – побольше – она попросила. Вырезала мне девушек в бальных платьях и рыцарей на конях, а потом разыгрывала передо мной настоящий спектакль. Сажала меня на диван, укутывала в плед, давала сигарету и показывала мне свои сказки.
  Я думаю, она тоже жила все время в какой-то своей сказке. И не хотела жить по-другому. «Не буду», ага. Когда мы были вместе, я ничего не хотел. Ну, вот бы только куда-нибудь уехать с нею навсегда, дожидаться конца жизни где-то на краю земли. На Мадагаскаре, например. Потому что ей нравилось название столицы этой страны – Антананариву. Она знала имена всех африканских стран и их столиц. Иногда мне про неё рассказывала, про Африку, про то, какие там люди и как они припеваючи живут, и все они очень счастливые и довольные. Будто там есть один замечательный народец, для которого время вообще не существует. И будто люди согласно их мировоззрению не умирают, а просто становятся невидимыми для оставшихся в живых. То есть ничего не возникает и не исчезает, только иногда становится видимостью. Главное же то, что в воображении, в твоей фантазии, там настоящее бытие. Здорово, конечно, - сказал я ей. Особенно для тех, у кого с воображением проблем нет, например, для нее. И она мне сказала, что мы туда когда-нибудь поедем.

Потом она исчезла. Из моей жизни. Просто пропала, сублимировалась в ничто. Я лежал на своем диване и курил сигареты одну за другой.
Может быть, она умерла.
Может, укатила в Африку.
И неужели же она теперь улыбается кому-то другому, гладит его скулы, спит с ним, и как она может…то красное платье…Я знаю, что этого больше никогда не будет, и мысленно плачу, в своем воображении – потому что оно было, потому что это не повторится ни с кем другим – ни у меня, ни у неё – это невозможно, ведь ничто в этом мире не повторяется, все уникально, особенно с нею, и эта весна – уникальна, и лето, и следующая осень будет совсем-совсем другой, и последующая, еще через год – совсем другая осень…
Но я не хочу никакую весну,
потому что она ушла,
потому что её теперь нет,
и никакое лето, потому что её не будет, и я не хочу осень,
потому что у меня была только одна безумно чудесная осень из какой-то сказки, которую мы написали с нею вдвоем…
Я хочу, чтобы эта осень повторилась,
чтобы была она, только эта осень, чтобы время остановилось!
Но время есть, оно идет, все меняется, и мне нужно с этим смириться и ждать
И да пошло оно всё!..
Весна… Я курил и думал о странной привлекательности этой жизни, о том, что, видимо, никогда мне не постигнуть связи различных явлений в моей жизни (ведь это только моя жизнь, ведь все происходит только лишь в моей собственной жизни), что всё так непредсказуемо.
…Я иду по аллее того самого парка и не знаю, что меня ждет сегодня и каким будет моё завтра, да уж тем более, как все сложится потом, но, по крайней мере, я видел на этой чудесной земле самую удивительную улыбку. Я её видел! В реальности. Если, конечно, это не случилось в моем воображении…
И милая моя… может, мы с тобой ещё уедем в дикую Африку к тому веселому народцу, подружимся с каким-нибудь племенем, стоящим на самых низших ступенях развития, будем дни напролет курить траву и видеть наяву сказочные сны…