Я люблю тебя

— Я всегда буду рядом, когда тебе это будет нужно. Ведь я люблю тебя. Я готова отдать за тебя жизнь, — сказала она уезжавшему навсегда любимому.
Первая любовь, первая взаимность, первая разлука и боль. Они стояли на перроне (она подумала, что это похоже на сцену из кинофильма. Всегда не любила такие кадры. Может, чувствовала, что и у нее подобное случится). Его родители иммигрировали в Германию. Он еще ненадолго остался, нужно было дораспродать вещи, хотя это было только поводом, просто он хотел как можно дольше побыть с ней.
Они стояли, не обнимаясь, смотрели в разные стороны и молчали. Она боялась разреветься. Он, может быть, тоже. Она и не глядя, помнила его лицо, его всего до мельчайшей крапинки, щетинки на подбородке. А вот здесь, за ухом, маленькая родинка, которую она так любила целовать. Нет, так точно можно разреветься.
Она все же решилась и перевела взгляд с тусклого вокзального пейзажа на его лицо. Стала впитывать, запоминать, навсегда. Светлые чистые глаза, ясные, теплые, умные, сейчас посеревшие, потерявшие чистый цвет, может от серости неба, может от разлуки. Брови вразлет. Шелковистые волосы, русые, нежные как у ребенка, их так приятно гладить рукой. Гордый, просто аристократический нос, с тонкими чувствительными ноздрями, которые вздрагивали, когда он ее хотел или просто о чем-то страстно рассказывал. Губы, красиво очерченные, полнокровные, но не слишком полные, чуткие мягкие губы, которые становились тверже и требовательней, когда он ее целовал. А от поцелуев всегда кружилась голова, как ни банально это звучит. Просто каждый поцелуй, как глоток шампанского, и в голове лопаются пузырьки, и пощипывает язык, и смешно, и хочется танцевать, и хочется, чтобы это продолжалось вечно.
«Я всегда буду рядом» сказала она, хотя оба понимали, что это нереально. Ей не выехать из России, ему не остаться. Они больше никогда не увидятся. И в то же время эти слова были истиной, самой настоящей правдой между ними двоими. Она действительно бросит больную маму, бросит институт, работу, квартиру, бросит всю эту жизнь и любыми путями, хоть пешком, хоть ползком через границу, хоть больная и почти убитая доползет, дойдет, найдет его, придет к нему, если он позовет. Но он был серьезный мальчик, хотя какое там мальчик, мужчина, настоящий серьезный взрослый мужчина, поэтому и родители не побоялись оставить его одного распоряжаться оставшимся барахлом. Ему можно доверять. Он все слишком хорошо понимает, он понимает, что она может выполнить свое обещание, поэтому не позовет. Не позовет, чтобы не рушить ее жизнь, не подвергать ее мучениям, не позовет хотя бы потому, что она любит Россию и не приживется в другой стране, даже если доберется благополучно. Хотя за что она любит свою страну, она и сама не знала. Просто не могла себя представить в обстановке, где все, по крайней мере большинство, думают на чужом языке. То есть побывать могла, но жить так всегда?..
— Провожающих просим покинуть вагон,  пассажиров — занять свои места! — Крикнула проводница, покосившись на парочку.
В этот ранний час провожающих было немного.
— Поезд отправляется!
Он вдруг стиснул ее так, что стало невозможно дышать, и стал целовать губы, щеки, мокрые, так и не удержавшиеся от слез глаза.
— Я буду писать, я буду писать, — шептал он между поцелуями, словно заклиная.
Она тоже что-то пыталась сказать, но и без слов все было ясно.
За два года пришло всего два письма. Потом переписка пропала совсем. Может, больше не пропускали, может, он уже втянулся в новую жизнь и постепенно забыл о ней. Она тоже больше не плакала по ночам. Ходила на танцы с симпатичными мальчиками, окончила институт, похоронила маму, устроилась инженером на завод и жила себе потихоньку. Иногда жалела о том, что они тогда так боялись «залететь», береглись. Вот бы хорошо было сейчас с его ребеночком, было бы о ком заботиться, кого любить.
Мужики на заводе ей не нравились. Грубые, большинство напивалось каждые выходные и после зарплаты. На танцах, куда она иногда ходила с подругой, тоже как-то не складывалось. Те же пьяные хари, или молодые наглые хлыщи, или просто нелюбимые, нежеланные, хотя, может, и хорошие. Иногда она заводила романчик, что было нетрудно при собственной квартире, пусть и маленькой. Некоторые, как ей казалось, держались за нее только из-за этой проклятой жилплощади. Ну, может не только, конечно. Все же не уродина, хозяйка неплохая, самостоятельная. Пьяных не любила, но если жили вместе, то не ругалась сильно, если приходил под градусом. Но, в конце концов, она всех выгоняла. Не любовь это была, не любовь. Давно уже можно было завести семью, нарожать детишек, но не хотелось ей с нелюбимым. А любимые как-то не встречались, даже если иногда сначала казалось, что это любовь.
Ситуация изменилась, когда к ним на работу пришел новый лаборант. Испуганный мальчишка, только после учебы, худенький, совершенно неприспособленный к жизни. В коллективе его не приняли. Он не вовремя и не так как надо шутил, у него были неловкие руки, постоянно опрокидывающие реторты и стаканы, он не курил, пить не умел. Однажды мужики его напоили, так он приплелся к ней в кабинет и стал плакать, стал жаловаться на то, что ему не хочется жить, показал ей свои стихи («Брошусь под поезд и мир позабудет…» и в этом духе). И еще — у него были совершенно родные глаза. Не те, светлые, почти забытые, а карие, как у мамы, у ее мамы. Может, потому и родные. Хотя мало ли ей встречалось кареглазых мужчин?
Пригрела, пожалела, тем более и сама себя она часто чувствовала неприкаянной, ненужной в этой жизни. Они как выжившие после кораблекрушения потянулись друг к другу. Сначала на заводе подшучивали, уж слишком большая разница в возрасте, да и вообще. Но когда они поженились, прошел год, два, три, смешки исчезли. Все привыкли. Потом она нашла ему работу получше, и разговоры вообще прекратились; на новой работе не знали ее, а на старой почти забыли о нем.
Он и эту работу не любил, он вообще не любил работу. Его любимым занятием было мечтать.
— Вот если бы я стал капитаном корабля, представляешь, как бы здорово было? Видел бы разные страны, привозил бы тебе кокосы какие-нибудь, — фантазировал он.
Она его тушила:
— И там бы тебе надоело. Через пару недель завыл бы точно так же, как сейчас воешь.
Она понимала, что это жестоко, но устала от его вечного мальчишества, от его бесплодных мечтаний. И в то же время жалела. И, наверное, любила. Однажды ей приснился красивый дом, целый дворец, полный нарядных людей, мама, счастливая живая мама, и она сама, невеста, а жених кто-то, немного ее первая любовь, немного любимый киноактер, но кто-то невыразимо притягательный, любящий и любимый. Все готовятся к свадьбе, к празднику, и вдруг стук в дверь. Она выбегает, а там стоит ее муж, на костылях и откуда-то появляется доктор, который как голос за титром говорит, что это навсегда, что со временем будет еще хуже, что мужа парализует совсем, он перестанет ходить, будет мочиться под себя… Муж молчит, только смотрит на нее родными глазами. И она вдруг понимает, что вся эта шумиха позади нее — пустота, ерунда, что вот ее предназначенье, вот ее цель и смысл жизни, вот ее кровинка, ее самый родной на свете человек.
Проснувшись, она подошла к мужу (он на кухне читал газету) и сказала:
— Я всегда буду рядом, пока тебе это будет нужно. Я люблю тебя. Я буду с тобой всю жизнь.
Он не удивился, он и так это знал.
Конечно, не было такой сумасшедшей любви, о какой иногда мечталось: все или ничего, умереть за поцелуй. Да и целоваться он так и не научился. Вялость его раздражала, неловкость, медлительность, неприспособленность. Но в то же время было что-то, была любовь, тихая, спокойная, домашняя любовь, удобная как разношенные тапочки. Она знала, что он никогда не напьется, не устроит дебош, не поднимет на нее руку, не наведет в дом друзей, не изменит. С ним было надежно. И даже ребенка с ним не надо было, он сам был как ребенок, капризничал, ластился, когда хотел, чтобы приласкали, пожалели, жаловался на свои обиды и начальников, чтобы погладили по головке и сказали «Бедненький». С ним хорошо было гулять, они любили долгие пешие прогулки по вечернему городу, под ручку. С ним хорошо было мечтать, например, поехать в Италию или Париж (к тому времени границы уже открыли, но денег стало еще меньше, чем раньше).Хотя она всегда понимала, что все это нереально, просто приятные сказки. Они любили покупать что-нибудь вместе для дома. На большие покупки, вроде телевизора или машины, копили несколько лет. Потом долго приценивались, объезжали магазины или рынки, звонили по объявлениям и когда, в конце концов, покупали, были уверены, что это — именно то, что им нужно. Он радовался ее успехам на работе, когда ее повысили в должности, купил цветы. Она пела в хоре, и когда состоялся первый концерт самодеятельности, муж был счастливее всех, он громче всех хлопал и несколько раз сфотографировал ее на сцене специально для этого принесенным из дома фотоаппаратом.
В то же время ей казалось, что что-то у них не так, точнее, с ним не что-то так. Несмотря на все свои многочисленные фантазии, он не имел цели, стимула в жизни, не хотел ничего менять, хотя то, что есть, ему не нравилось. В большей степени это касалось его работы. Он не хотел снова идти учиться на другую специальность, потому что даже не знал, кем хочет быть. Это было ей непонятно, она всегда хорошо знала себя, свои стремления, всегда имела ближние и дальние цели и считала, что только так человек может чего-то достигнуть. А если не достигает, значит не хотел. Муж просто хотел быть богатым и ничего не делать. Ей казалось это глупым. Да и ничего не делать все-таки очень скучно. Но это для нее. А он мог лежать часами, просто погрузившись в свои мысли.
Еще ее иногда беспокоило то, что кроме нее он не знал других женщин. Она была первой и единственной. Когда к ней приходили подруги и начинали невинно флиртовать с ним, он загорался как мальчишка, которому впервые сделала комплимент одноклассница. Конечно, он не изменял ей, для этого он был слишком порядочен, но если вдруг когда-нибудь он встретит наглую беспринципную бабенку, которая просто повиснет у него на шее, то он может уйти. А бабенка заставит его вкалывать в три шеи, загоняет до смерти, он ведь для нее чужой, не жалко. Потерять мужа казалось не таким страшным, страшно было за него. Хотя и она без него не видела будущего, сразу темнел горизонт, она привыкла жить его мечтами, пытаясь воплотить хоть некоторые. Он хотел машину, так она теперь есть, пылится на бесплатной стоянке, потому что он не любит ее чинить. Он хотел переехать в другой город, хорошо, но позже, когда у них наберется достаточно сил и денег для обустройства на новом месте. Если он исчезнет, что же тогда будет с ней? Зачем ей тогда будет куда-то ехать, что-то менять? А не менять не получится, без него жизнь все равно изменится. И страшно от неизвестности.
Иногда она уезжала в командировки и всегда радовалась, возвращаясь домой, знала, что дома будет специально прибрано к ее приезду, куплено что-нибудь вкусненькое и главное, ее встретит сияющий муж. И они, натосковавшиеся по общению, будут выкладывать друг другу все свои маленькие, никому больше неинтересные новости, что кому когда снилось, что он видел по телевизору и какие были попутчики у нее в поезде, о чем он болтал с другом на работе и какой номер в гостинице ей дали, что каждый из них кушал когда жил отдельно. И пока вся жизнь, порванная командировкой, до последней минутки не будет восстановлена и рассказана, они не останавливались. И потом еще несколько дней вспоминали, «а вот еще забыл рассказать, в тот день когда ты уехала, Муся залезла на подоконник и пыталась отгрызть листочек у цветка. Я ее прогнал и цветок переставил на всякий случай на холодильник». Все-таки неплохо они жили. Не так плохо, как могло бы быть.
Как-то летом она неожиданно попала в больницу, доходила с аппендицитом до крайней формы, перитонит уже начался, врачи потом удивлялись, что вообще выжила. А она и не надеялась сначала. Три дня умирала, и капельницы не помогали. На второй день с мужем вдвоем плакали, она — прощаясь, он — от невозможности помочь.
А потом вышел заведующий из отпуска и буквально спас ее. Перевел в другую палату, назначил чуть ли не каждые полчаса по капельнице, уколов добавил. И выжила. И непросто выжила, а влюбилась. Влюбилась страстно, сильно, сама от себя не ожидала, как в юности. Думала, что неспособна уже на такие чувства. Разумеется в заведующего. В его умные руки с длинными нервными пальцами, в его худобу и внутренний огонь. Он был талантлив и этот талант словно сжигал его, делая смуглой кожу, иссушая тело. Он не умел ходить по отделению, он всегда почти бежал, почти летел. Суховатый, строгий, в то же время он был почти нежен со всеми без исключения больными, всех называл ласково, помнил каждую историю болезни, радовался, когда кого-то удавалось вытянуть на этот свет, почти плакал, чернел лицом, если что-то шло не так. Но подобное было редкостью.
Она и ходить-то стала только из-за него. Выползала раньше всех в больничный коридор, причесанная, в чистом красивом халатике, неловко усаживалась на кушетку и ждала его. Он появлялся всегда как по часам, приветствовал ее, озарял улыбкой, и улетал по палатам к особо тяжелым.
В больнице она провела почти полтора месяца, и после выписки заведующий просил появляться каждую неделю для профилактического осмотра, а если что заболит, то сразу снова к ним. Она не знала, обычная ли это забота врача о своей пациентке или он заметил ее чувства. Впрочем таких, как она, было много. За то время, что она провела в больнице, она успела навидаться различного возраста женщин с влюбленными сияющими глазами, с цветами и пакетами, дожидающихся у кабинета заведующего. В пакетах был коньяк и конфеты. Цветы заведующий брал, остальное отдавал обратно. Цветы в отделении не переводились.
Еще, пока она здесь лежала, она узнала, что заведующий старше ее мамы (будь та жива), и у него вздорная некрасивая жена, тоже медичка, большая модница и транжира, вертит мужем как хочет. Это казалось невероятным, такого человека надо на руках носить, пылинки с него сдувать, а он, оказывается, несчастлив в семейной жизни.
В день выписки она решилась и сказала заведующему то, что горело неистребимым огнем в ее душе, слова жгли горло:
— Я люблю Вас. Я всегда буду рядом, если Вам это будет нужно. Я готова посвятить вам всю свою жизнь.
Врач мягко и грустно улыбнулся.
— Девочка моя, ты слишком молода и красива, чтобы посвящать свою жизнь такому старику, как я. Я тоже люблю тебя и мне приятно слышать твои слова, спасибо тебе за них. Но возраст… К тому же ты замужем, а я женат…
Она ожидала подобного ответа, но не признаться просто не могла. Потом она несколько раз приходила в больницу для профилактики, но вскоре шрамы от операции зажили, и надобность в посещениях отпала. Хотя иногда хотелось увидеть его хотя бы раз.
Еще через два года случилось то, чего она ждала все долгие десять лет замужества. Муж нашел молоденькую бойкую девицу, вскружившую ему голову, и ушел к ней.
Она даже не помнила, как прошел первый месяц без него. Сплошная чернота. Жила как автомат. Знакомые не узнавали — почернела, высохла, одежда болтается как на вешалке. Да она и сама никого не узнавала. Потом стала немного выплывать из этого состояния, возвращаться в себя, привыкать к новому состоянию жизни.
И тут пришло письмо. От того, первого, того, кого считала самой сильной своей любовью за всю жизнь.
«Любимая, дорогая, единственная, я никогда, ни на минутку не забывал тебя, ты знаешь какое было время, я не мог писать, не мог приехать к тебе. Зато сейчас могу. И хочу. Признаюсь даже, больше мне податься некуда, сейчас сюда столько наших понаехало, что немцы просто перестали переваривать русских. Считают низшим сортом. У меня была жена здесь, немка, я не любил ее, хотя она немного похожа на тебя. Просто пытался как-то устроить здесь свою жизнь. Так вот, я вкалывал как проклятый, а она со своим дурацким брачным контрактом при разводе отняла у меня все, что мы нажили. Теперь я бездомный, или, как сейчас говорят в России, бомж. Живу пока у знакомых, но скоро, чувствую, им надоем, тем более и с работой не ладится. Денег хватит только чтобы вернуться в Россию, на дорогу к тебе. Я никогда не забывал твоих слов: «Я всегда буду рядом, когда тебе это будет нужно. Ведь я люблю тебя. Я готова отдать за тебя жизнь». Я очень надеюсь, что они были и остались правдой. Я не прошу твоей жизни, наоборот, я хочу сделать ее счастливой, помнишь, как мы когда-то были счастливы вместе? Но сейчас мне нужна твоя помощь и поддержка. Родители мои умерли несколько лет назад. С родственниками связь давно пропала, даже не знаю, где они и как выглядят. Только ты у меня осталась на свете, ты одна. И я прошу тебя простить меня за такое долгое молчание, прошу ответить только на один вопрос — ждешь ли ты меня? Любишь ли ты меня, если не по-прежнему, то хоть чуть-чуть? Ехать ли мне? Всегда твой».
Она сидела, потрясенная. Именно сейчас, когда она потеряла все ориентиры в жизни, вдруг сработала давно сказанная фраза. Простые слова, но они были из самого сердца.
Она вдруг заторопилась, стала судорожно искать бумагу, ручку, конверт, потом сообразила, что письмо надо будет отправлять на почте, ведь у нее простой конверт по России, кто знает, сколько сюда еще марок нужно? А почта уже закрыта, значит спешить некуда, можно успокоиться и писать ответ хоть всю ночь.
Она исписала треть листа, когда вдруг раздался телефонный звонок. Она почти не удивилась, услышав в трубке глуховатый голос заведующего:
— Помните ли Вы меня еще?
— Конечно.
— А помните ли Вы, что Вы мне сказали, когда выписывались?
Чувствуя, как под ногами уходит пол, она ответила:
— Да.
— Простите, если несвоевременно, если опоздал, так сказать… Вы поразили меня тогда своей искренностью. Я наизусть запомнил ваши слова «Я люблю Вас. Я всегда буду рядом, если Вам это будет нужно. Я готова посвятить вам всю свою жизнь». Вы понимаете, многие пациентки влюбляются во врачей, многие признавались мне, но только Ваше лицо всплыло в моей памяти сейчас. Сейчас, когда мне плохо, когда я стар, никому не нужен и всеми покинут.
— А ваша жена? — Осторожно спросила она.
— Она ушла, сразу, как только у меня нашли рак. Не оперируемый. Я точно это знаю, ведь я все же врач. Хоть и пенсионер. Смешно умирать хирургу от болезни, которую нельзя оперировать.
Он помолчал.
— Простите, если я позвонил не вовремя, если Вы не перезвоните, я все пойму и не буду больше Вас беспокоить. Просто я вам тогда поверил. Я не прошу дать ответа именно сейчас, это сложный и тяжелый вопрос, подумайте хорошенько, ухаживать за больным и старым умирающим человеком не самое большое удовольствие. Одно я могу сказать точно, долго я не буду Вас мучить, мне осталось меньше года. Мне просто хотелось видеть рядом с собой в последние дни любимого человека, — старик заплакал, — простите, это не выдумка для того, чтобы уговорить Вас. Я действительно влюбился тогда в Вас, как мальчишка, не ходил, а летал, но Вы были так молоды, так красивы. Я не смел сказать Вам… Знали бы Вы, как я был счастлив, когда услышал, что мои чувства не безответны… Но я не мог ответить тем же. Сейчас я просто пользуюсь последним правом умирающего, хотя бы в том смысле, что наконец-то могу сказать правду. Я люблю Вас. Простите.
В трубке раздались короткие гудки. «Сейчас должен вернуться муж», вдруг подумалось ей. Она все еще сидела, прижав ее к груди, когда в дверь робко постучали. «А вот и он».
По его бледному лицу, мятой одежде, растерянному виду она уже все поняла. Его бросила та молодая стерва, наверняка успела переписать на себя машину, впрочем, какая разница? Он вернулся.
Любила ли она его еще? Да. Она и первого своего продолжала любить, и заведующего. Просто у нее было большое сердце, в которое вмещалось много любви. И прежняя любовь не вытесняла предыдущую, а просто жила рядом.
Муж вдруг встал на колени и заплакал:
— Прости. Когда-то ты мне сказала: «Я всегда буду рядом, пока тебе это будет нужно. Я люблю тебя. Я буду с тобой всю жизнь»…
февраль 2005