Vec Riga

Пыль. У умных людей она является неиссякающим источником дохода. В течение всей недели они лелеют её и холят. Выращивают. А каждое воскресное утро сдают в утиль. За что и получают бабло баснословное.
Едва я покинул пыльный вагон поезда Калиниград-Рига, пункт конечного назначения встретил меня липким туманом, из которого выплывали и в нём же растворялись красивые женские лица, руки, ноги и... на мгновение. За полтора года общения с Городом Королей к туману я привык. Посему беру такси, называю адрес и еду к Алику. Там – на углу Авоту и Сарканармиас – до сих пор стоит в телефонной будке и ждёт моего звонка милая девочка Снежана. Заждалась, поди.
- Что с твоей прозой? Написал чего-нибудь новенького? - вежливо спросил меня Алик после бутылки водки, бестолковых, но горячих пирожков с капустой, маком и вопросами из черного литра отменного кофе.
- C прозой засада: не писать уже не могу, а писать ещё не получается. Вот и получается, что вишу я между тем и тем и вешу при этом, как приличный танк. А может, просто надеть шлем, связаться по рации с комбатом и стрельнуть по ним всем из башенной пушки? И ладно, если осечка (осечку я как-нибудь переживу, её наблюдают особы исключительно приближённые к императору). А ну как холостой – много шума из ничего? Нет. Такого позора я не переживу. Лучше сразу напиться.
- Гавно вопрос. А куда пойдём?
В Старой Риге невозможно делать две вещи: ездить на машине и пить водку. Мощёные булыжником улочки располагают исключительно к неспешной пешей прогулке под томное танго кофейного ликёра “Vanna Tallinn” из горлышка. Весна – надежда на маленькую неизбежность. Апрель – сапог с разбитым чистым сердцем. Старушки торгуют фрейзиями. Кошки, прислушиваясь к пустоте водосточных труб, терпеливо ждут солнца. Где-то еле слышно лает бездомный пёс, и простужено кается в грехах аккордеон под мятыми от природы пальцами своего хозяина. Одна клавиша западает и плачет в тумане дольше остальных. Говорят: в самую короткую ночь, на Лиго, прямо из красной кладки Домского собора выходит молодая женщина в белом с венком полевых цветов в руке и ищет владельца этой западающей клавиши, не замечая, что цветы давно высохли.
Алик пропал за второй ёмкостью «Старого Таллинна». Говорил же ему: надо брать две. Жду, прислонившись спиной к стене, жую прожаренные зерна кофе (а интересно: думал ли молодой сельский учитель Платон, что когда-то будет учить уму-разуму учителя самого Македонского Александра?) и пытаюсь понять, в каком из пятидесяти трёх зенитов сейчас должно находится солнце. Вместо него обнаруживаю в непосредственной близости обремененную атеистическими терзаниями парочку влюблённых:
Она: Покайся. Легче станет.
Он: Да мне и так неплохо.
Она: Ну, как знаешь.
Они: целуются и, разогнав с площади собора всех голубей, убегают прочь.
Голуби, резво развеваясь в тумане, развиваются технически.
- «Таллинн» кончился, - сказал появившийся Алик.
- Придётся пить коньяк, - закончил я за него фразу.
Он улыбнулся и протянул мне початую бутылку:
- Не удержался.
Я молча принял ёмкость. Отхлебнул. Туман. Заел его кофейными зёрнами. Каштан над моим окном как-то неприлично быстро позеленел и теперь норовит зацвести белым. Откуда силы? Новомодный кабриолет красного цвета подкатил к порогу всех моих желаний. Ты катала меня по ночному городу. Мы непотребно громко смеялись и тихо разговаривали. А с приходом рассвета ты подвезла меня к дому и, поцеловав в лоб, сказала: все рыбы одинаковые – что из моря, что из лужи. Но дождь всю ночь... он до сих пор пахнет цветами. Цветы источают однотомный запах – и те, что ко Дню рождения, и те, что на похороны – все рыбы одинаковые. Я проснулся. Маленькие слоны инкрустированные бирюзой мирно соседствуют с голографическим изображением святой девы Марии, и уставший от игры катала Глеб теперь работает на старом кладбище гробокопателем.
- Эй. Ты чего это? - попытался разбудить меня Алик.
- Ты помнишь Глеба?
- Ну и что?
- Он сменил профессию.
- И кем он работает теперь?
- см. выше.
Алик поднял голову, но узрел там только туман, а в нём – нечёткий и малопривлекательный образ дамы со странным именем Гала Перидол. Вспомнился Лёша Мэй. Он берёт гитару, осторожно трогает струны и в полголоса напевает: «Галаперидол – очень больный укол.  Без цикладола». Блюз.

Утро и за окном уже лет сто стоит туман. Правда, сегодня его периодически сдувает с бумаги ветром, и тогда видны крыши Старой Риги. На столе чай и сигареты. Превратности судьбы выражены исключительно в отсутствии алкоголя.

                04.05.2005 г. Ялта.