Рожденный летать ползать не может

Балет был великолепен. Давно никто не видел такого балета. Само действо давно закончилось, но, казалось, душа все еще парила в волшебном мире неуемного танца. Публика постепенно расходилась, оставляя бесконечные дорожки следов на только что выпавшем снеге.
Прекрасная Мари как всегда блистала в своем великолепии. На улице ее как всегда ждали поклонники с замерзшими цветами в руках. А она, выходя из здания театра, куталась в меха и принимала эти несчастные букеты, одаривая каждого дежурной улыбкой.
Людей на площади становилось все меньше и меньше. Мари вздохнула с облегчением. Надев на голову капюшон, она направилась к себе домой. Домой… Разве это место можно было назвать домом? … Снег становился все жестче и жестче, ветер нещадно бил по лицу, фонари ослепляли своим светом. И не было ни одной души рядом. Куда она шла, что ее ждало завтра? Ее не испугало бы отсутствие ответа на эти вопросы, ее пугало его наличие. Снова балет, снова роль примы театра, снова цветы и дежурные улыбки. То, к чему она так стремилась, когда была ребенком, сейчас казалось ей проклятием. Прекрасная Мари ненавидела свою славу, свой шикарный дом и свое одиночество. Это сводило ее с ума.
Оставалось пройти еще один квартал, и она бы оказалась у парадного входа своего особняка. Еще немного, и его величественные очертания начнут вырисовываться над крышами соседних домов. Больше всего Мари хотелось повернуться назад и бежать. Еще раз оказаться в маленьком домике, где пахло маслом и свежими холстами, надеть простые белые пуанты на свои изящные ноги и танцевать, танцевать, танцевать… Так, как она танцевала для него. Так, как она не танцевала ни для кого на свете. А он бы снова брал в руку кисть и рисовал ее, застывшую в полете после стремительного па. Он говорил ей, что она всегда будет жить в полете, и умрет в полете. Полет был ее стихией, а эта картина была ею… А потом все исчезло. Не было больше домика с таким знакомым запахом масла и свежего холста, не было его зеленых глаз и танцев на каменном полу. Остались лишь театр, обожающая ее публика и дежурные улыбки.
Мари взялась за массивную ручку двери и потянула ее на себя. У входа стоял ее слуга Филипп.
-Мадам, вы совсем промокли! Разве можно задерживаться на улице в такую погоду? – сказал он, осуждающе качая головой.
Но Мари ни до кого не было дела. Она молча позволила Филиппу помочь ей снять пальто и начала медленно подниматься по лестнице, погруженная в свои мысли. Вдруг ее взгляд привлекла картина, висящая на стене напротив нее. На ней была изображена девушка, парящая в прыжке после очередного па. Каждая складка на ее платье, каждая черта ее лица были настолько живыми, что Мари почувствовала, как ее сердце выскакивает из груди, а перед глазами плывут черные круги. Тот самый простой сельский домик, радостный смех и зеленые глаза… – картины одна за другой всплывали в ее измученном сознании. Зачем? На этот вопрос у Мари не было ответа. В ней словно что-то перевернулось.
-Филипп, - сказала она. –Я буду в своем кабинете. Прикажи меня не беспокоить. Принеси мне вина и мои старые белые пуанты.
Старый слуга, бормоча что-то себе под нос, направился прочь.
-Стой, Филипп! – в ее взгляде была решимость. –И еще… сожги эту картину.
Филипп удивленно посмотрел на хозяйку, но не осмелился ничего сказать. Он только кивнул головой в знак того, что все распоряжения будут выполнены, и Мари, повернувшись к нему спиной, продолжила подниматься по лестнице.
… В кабинете был порядок. Как всегда. Мари села за стол напротив огромного зеркала. Что она увидела в нем? На нее смотрела чужая женщина. Та, которой она всегда мечтала быть и та, которую она страстно ненавидела. Откуда все это взялось? Когда она стала такой? Первая попавшаяся под руку статуэтка ударилась об идеальную поверхность дорогого стекла. Большая уродливая трещина разрезала зеркало, на пол посыпались осколки, обнажая изуродованную древесину. Теперь Мари видела себя. Она была такой. Теперь это была действительно она. За вторым бокалом вина последовал другой. Мари одела свое ночное платье и старые пуанты и распахнула окно. Холодный воздух стремительным потоком хлынул в комнату, ветер вперемешку со снегом рвал красивые шторы, заставлял трепыхаться простыни, переворачивал вверх дном бумаги на столе. Мари танцевала. Так, как не танцевала ни для кого на свете... Так, как танцевала для него. Ветер путал ей волосы и платье, но она продолжала вновь и вновь кружиться, делать па, замирать в полете. Прыжок, еще прыжок… Дальше были темнота и пустота.
Утром на мостовой нашли тело известной балерины. Она была в простом голубом платье и старых белых пуантах. Темные локоны, рассыпавшиеся по холодным камням, были припорошены свежим снегом, и лишь одно кровавое пятно, расползшееся по поверхности платья, говорило о том, что все кончено.
Шикарные похороны, небывалые почести, толпы поклонников, сплетни в прессе, слава легенды балета. И снова замерзшие цветы. И снова одиночество.