Гусик мой, гусик, ты зачем такой черный?

ГУСИК МОЙ, ГУСИК, ТЫ ЗАЧЕМ ТАКОЙ ЧЕРНЫЙ?
Конец декабря в том году стоял морозный, поэтому хотелось чего-то горячего. Идея купить гуся и изжарить его в новогоднюю ночь принадлежала моей жене Лизке. Было это, как сейчас помню, 30 декабря.
- Егорыч, выбирай самого жирного, щупай его тщательнее, - напутствовала она меня. – Они с яблоками хороши.
Решил я поехать в Семрино, к давнему своему знакомому егерю Василию Ивановичу Румянцеву. По его двору всю осень бродили толстенные гусыни, а их предводитель – злющий гусак, каждый раз, завидев меня, пригибал шею к земле и мчался в атаку.
- Заходи, заходи Егорыч, - приветствовал меня Румянцев. – И садись сразу за стол, у меня гости. А уж потом пойдем гуся выбирать.
Гости сидели уже давно, поэтому мне накатили штрафную – водки на калгане. Калгановка прошла хорошо, сразу стало тепло и душевно. Потом прокатилась настоечка на зверобое, за ней крякнули после перцовки, одобрили анисовку, закрепили черносмородиновой, вздрогнули после горькой, на березовых почках.
- Водка без пива – выброшенные деньги! – заявил толстяк с усами, как у моржа, и стал разливать «Жигулевское». Все согласились, кроме Василия Ивановича.
- Нам с Егорычем нельзя, гусь – он птица серьезная!
Гуси проживали в сарайке, где как на грех в этот день перегорела лампочка. Егерь пообещал:
- Щас выберу то, что надо – пальчики оближешь!
И шагнул в сарай. Гуси заорали все разом, будто давно ожидали такого случая подрать глотки. Хлипкое сооружение стало сотрясаться изнутри. Заполошный гогот, казалось, достиг небес, на которых заплясали звезды.
- Хозяина, - заорал вдруг из сарая егерь. - Щипать! На кого крылья подняли?
Дверь распахнулась, из нее вывалился Василий Иванович, весь в пуху. Гуси провожали его глумливыми криками.
- Знаешь, Егорыч, - сказал он, отдуваясь. – Лучше тебе самому выбирать, хозяйский глаз вернее.
В сарае было темно, хоть глаз коли и из этой темноты пронзительно, угрожающе орали дерзкие птицы. Я вытянул руки, шагнул вперед и тут же меня щипнули с вывертом за мизинец, потом ударили крылом в колено, дернули сзади за брюки. Бросившись вперед, я стал хватать руками, уцепил было чью-то длинную шею, но гусище яростно забил крыльями, поцарапал лапами, тут сбоку опять ударили крылом, снова щипнули. Еще несколько минут я бегал по сараю, размахивая руками, а из темноты меня клевали десятки клювов, оглушали гвалтом и награждали тычками. Наконец, я изловчился и барсом прыгнул в угол, где сгрудились мои противники. Они с неожиданной прытью порскнули во все стороны, один замешкался и я навалился на него пузом. Раздалось оглушительное шипение, будто я проколол шину «КАМАЗу».
Гуся мы с Румянцевым тут же засунули в рюкзак, и он там затих. Выпив изрядный посошок на дорожку, я отдал за птицу 25 рублей, попрощался с хозяевами и зашагал к станции. Луна блистала, освещая тропинку, протоптанную в глубоком снегу. За мной вслед вскоре затопал, заскрипел по снегу коротенькими валеночками тщедушный мужичонка. И тут у меня в рюкзаке заполошно заорал гусь. Мужичонка от неожиданности шарахнулся в сторону и завалился в придорожную канаву.
- Что ж ты орешь таким противным голосом, - заныл он из канавы, - я из-за тебя сверзился и валенок потерял. Во, гляди, - он задрал ногу. Из носка торчали два пальца. – Не бросай меня тут! Замерзну ведь!
Пришлось лезть в канаву. Поднимать страдальца и копаться в холодном, сыпучем снегу в поисках мужичонкина опорка. Проклятый гусь при этом затихарился в рюкзаке. Правда, до этого я его слегка стукнул. Ногой. Наконец, обувка была найдена, и бедняга поковылял дальше, бормоча себе под нос:
- Некоторые, как выпьют, начинают дурным голосом кричать…
- Га-га, - подтвердила нахальная птица из рюкзака.
На платформе гусь вел себя примерно. Наконец, подошла промерзшая электричка. Я ввалился в вагон, бросил рюкзак на сиденье. Напротив меня сидел господин очень интеллигентного вида и изо всех сил делал вид, что он трезвый. Но так как ушанка у него на голове сидела криво, а очки сползли на кончик носа, это ему удавалось плохо. Под стук колес я задремал, и мне приснилось большое блюдо с румяным гусем, а вокруг него лежали яблоки.
- Извините меня, пожалуйста, а кто у вас в рюкзаке? Он у вас все время шевелится, - разбудил меня сосед.
Я бросил взгляд на рюкзак; он выплясывал на лавке и даже подпрыгивал, это настырная птица пыталась вырваться на свободу.
- Валенки у меня там, - буркнул я. - Купил по дешевке в Семрино.
Он отвернулся к окну и зашептал потрясенный:
- Ну, все, хватит, чтоб я больше, только чертиков не хватает.
Мне стало жаль соседа – за что я его, сам ведь и черносмородиновую, и с перчиком.
- Да не волнуйтесь так, гусь у меня там.
- Слава тебе господи, значит это не делириум, - обрадовался сосед. – А можно на него посмотреть, а? Я одним глазком только, чтоб не сомневаться.
Очень мне не хотелось развязывать рюкзак, чуяло мое сердце, что этот противный шипун учудит чего-нибудь, но господин просил так горячо. Едва я развязал узел, как из рюкзака стремительно высунулась длиннющая шея, на меня уставился бешеный глаз гусиного вожака.
- Га-га! – гаркнул он победно и вырвался из рюкзака. – Га-га-га! – заорал он еще громче и полетел на бреющем полете над головами пассажиров. Пассажиры, как подкошенные падали на лавки. Гусачина развернулся и пошел на второй заход.
- Сбивай мессершмидта, - крикнул мой очкастый сосед и запустил в птицу ушанкой. Началась кутерьма и свалка. Гусь бился как швед под Полтавой и не переставая вопил. Изловить его удалось только перед самым Витебским вокзалом. На платформе у табло стояли два суровых милиционера. Я шел мимо них и думал – лишь бы только этот паразит в рюкзаке молчал, ведь заметут.
Га? - неуверенно попробовал голос гусь. – Га-га-га! – Это уже прозвучало в переводе на человеческий: «Караул, грабят!».
- Гражданин! – раздалось сзади, - а что это у вас в рюкзаке?
Следующий час я провел в отделении милиции Витебского вокзала. Если бы этот проклятущий гусак мог писать, он бы накатал на меня такую телегу, что я пошел по большим срокам. Выяснилось, что накануне в Сусанино подломили сарай у какого-то Сыдорука, унесли двадцать гусей, поэтому милиционеры очень обрадовались раскрытию преступления по горячим следам. Они все допытывались кому и где я продал остальных девятнадцать похищенных птиц. К счастью, у меня с собой было журналистское удостоверение. А у егеря Румянцева дома был телефон, и он подтвердил факт продажи и особые приметы гусака. У него синькой была метка на пузе.
- Ну, идите, - с явной неохотой отпустили меня милиционеры, и я рысцой припустил домой. 
- Наконец-то, явился, - встретила меня Елизавета. – Настька замучила, не хочет засыпать. Я и сказочку, и песенку, сама три раза засыпала, а она ни в какую. Иди ты попробуй.
Трехлетняя белобрысая Настька сидела в кроватке и таращила глаза.
- Не хочешь ложиться спать? – грозно спросил я.
- Не буду! – упрямо ответила она.
- Тогда сейчас сюда придет гусь и ляжет в твою кроватку, - пообещал я.
- Нету у тебя никакого гуся!
- Ах, так, - зловеще протянул я и занес в комнату рюкзак. Гусак выскочил как чертик из коробочки. Завидев ребенка, он зашипел и просунул голову сквозь прутья кроватки. В ту же секунду Настьки не стало. Только что сидела в углу и таращила глаза – и вот нет ее. Только маленький дрожащий бугорок под одеялом.
- Совсем дурак, - стала меня ругать Лизка, - ребенок заикой станет, пусть лучше не спит. Иди со своим пугалом на кухню.
Я втащил упирающуюся птицу на кухню, она вырвалась, успела клюнуть в темечко нашу кошку Мусильду, потом взмахнула крыльями, и на пол полетела стопка мытых тарелок, стоявших на краю стола. Этот урон воодушевил гусака. Он опять взмахнул крылами, на пол грохнулись тазик и дуршлаг. Но тут я выхватил нож и ухватил противника за шею. О, как он забился, почувствовав острую сталь, как отбивался, постепенно слабея.
Наконец, я стал ощипывать проклятую птицу. Это длилось бесконечно, перо не хотело покидать гордое гусачье тело. В четыре часа утра жена вошла на кухню, пол которой устилало перо, в котором каталась осмелевшая кошка. В воздухе летал пух. Лишившись пера и пуха, гусь сильно напоминал очертаниями подводную лодку. Видно было, что в постоянных заботах о гусынях и драках с посторонними, про еду гусак забывал. Это была явно не мясная, а пушная птица.
- Это что – самый жирный? – ехидно поинтересовалась супруга. – Я же тебе говорила – щупать надо!
Новый год мы отправились встречать к Андрюше Мажорову. Собравшиеся жаждали гуся с яблоками. Я, рисуясь перед дамами, ловко задвинул гусака в духовку, нарезал антоновку.
И было ледяное шампанское, и водка с солеными рыжиками, танцы. Потом Андрей взял в руки гитару и запел любимые со студенческой скамьи песни. Он пел «Ангела Петропавловки», «Мы журналисты, мы не сволочи». И я забыл обо всем.
- Егорыч, - пробудили меня от студенческих воспоминаний друзья. – Из духовки дым идет.
Я бросился на кухню, рывком выдернул противень. На сковороде лежал обуглившийся, не сдавшийся врагу гусак. Потрясенный, я сел на пол:
- Гиви, ты зачем такой черный? – спросил я гуся.

Виктор Терёшкин