Напарники

Лунным январским вечером, часов в одиннадцать, бизнесмен Геннадий Марушкевич возвращался из ресторана домой. Правда, не совсем домой вез его личный водитель Сашка. А еще точнее, совсем не домой, так как на заднем сидении, помимо самого Марушкевича, располагалась расфуфыренная особа — ресторанная танцовщица Альбина. Бизнесмен намеревался содержательно провести с ней ночь, а посему направлялся на свою запасную квартиру, которая предназначалась именно для таких мероприятий. Знали про эту квартиру только Геннадий и его верный водитель.
Сегодняшний рабочий денек оказался вовсе не рядовым для тридцатипятилетнего Марушкевича. Поскольку именно сегодня он наконец разрешил вопрос, томивший его два года: оттеснил от дела Мишку Загорского, товарища, сокурсника по институту, с которым они в начале девяностых основали небольшую торговую фирму. Кто же тогда мог подумать, что дело пойдет так успешно, и из вечно голодного невзрачного студента Геннадий Марушкевич превратится в одного из крупнейших бизнесменов города. Ну, крупнейших не крупнейших, а серьезную компанию сотовой связи он возглавлял. Возглавлял, повторимся, с сегодняшнего дня, оттеснив от дела своего компаньона.
Теперь можно вздохнуть свободно. А то за последние два года, когда их бизнес стал особенно успешным и деньги потекли к ним немыслимым потоком, даже одной ночи спокойно не поспал Геннадий Марушкевич, даже не пообедал ни разу с аппетитом. Потому что овладело им жуткое подозрение, что позарится напарник на общие деньги, и пристрелят его, Марушкевича, с какого-нибудь высокоточного оружия. Ей-богу, не по себе сделалось. И стал всерьез подумывать Геннадий, как бы это безболезненно оттеснить Мишку Загорского от корыта, да чтобы без шуму, без пальбы, по-доброму. И разработал он план, которому бы и военные стратеги позавидовали.
Короче говоря, ровно неделю назад вызвал лучший друг и подельщик Мишку в парк на «важный разговор» и на прогулке, под припорошенными снегом соснами, выложил ему все свои козыри. Давал Марушкевич Загорскому хорошего отступного — на те деньги хоть новую компанию открывай. А если вдруг, налег на эти слова Геннадий, тот не захочет, то… И раскрыл папку с копией документов, при виде которых приятель и смутился, и опешил, и сделался покладистым. А чтобы совсем его успокоить, добавил Геннадий, что подлинники этих документиков лежат в надежном месте и что одному известному юристу поручено ими в скором времени заняться… Кстати, в том же месте и кассета одна притулилась, где отличный семьянин, отец троих детей Михаил Загорский занимается гаденькими делишками с не вполне совершеннолетними девушками… Но это уже больше для его супруги.
Дал Марушкевич своему товарищу на раздумье и на подготовку «отступных» бумаг всего лишь неделю. И вот сегодня, к огромной его радости, все было кончено. Именно по этому случаю и пировал давеча Геннадий в излюбленном своем укромном ресторанчике, именно поэтому и вез оттуда танцовщицу Альбину, на которую пару недель назад положил свой вожделенный глаз.
Девица была не промах: высокая, худая, гибкая и подвижная, черноволосая, с узкими бедрами — такие всегда, с незапамятных времен волновали воображение Геннадия Марушкевича. Однако как раз такие до недавнего времени и были для него недоступны. Вся беда в том, что рост Марушкевича был всего 161 см, а фигура — в точности как у бегемота: без талии, с толстым вислым задом. К тому же — щекастое лицо и маленькие невыразительные глазки… А еще потел Геннадий так, что никакие дезодоранты не помогали. И так с самого детства. Когда разбитные его сверстники увивались около фигуристых и высоких одноклассниц, разве не обидно было Геннадию? Когда Витька Махнов, сожитель по институтскому общежитию, заядло водил в их комнату долгоногих путан, разве не больно было Геннадию? А когда жена того же Мишки Загорского Алена имеет внешность топ-модели, а его, Марушкевича, Олька — неуклюжей коровы?..
Еще до замужества Олька казалась Геннадию (женился он рано — в двадцать один год) вполне даже приличной подружкой. И талия была, и формы тела выразительные, и лицом симпатична… Но как только родила ему двух дочек, то и расползлась донельзя. Последние пять лет ужасно стыдился Геннадий ее толстых ног, чрезмерной груди и редких, точно повыдранных, волос. Перестал с ней на людях бывать… Уж два года как не живет он с Ольгой, как должен жить муж с женой. Одно что из-за детей не развелся. Живет она в его особняке, словно прислуга, и давно не дает ей Геннадий отчетов о своих поздних возвращениях домой или вовсе ночных отсутствиях. Их спальни находятся на разных этажах.
Много натерпелся из-за своей мешковатой внешности Геннадий Марушкевич от красивых, высоких и стройных женщин, которые долгие, мучительно долгие годы были для него недостижимой мечтою. Сколько ногтей погрыз от злобы и вожделения! Но пришел праздник и на его улицу, и вот уже три года как положение на любовном фронте кардинально изменилось. Ибо перешел Геннадий Марушкевич в статус крупного бизнесмена и влиятельного человека, а таких, независимо от внешности, любят женщины всех мастей и сортов.
Наконец-то смог он изжить постылый детский комплекс перед высокими красавицами, и теперь уже он их выбирает, он ими повелевает и властвует над ними безмерно! Вот и длинноногая двадцатилетняя Альбина, еще час назад извивавшаяся на сцене под похотливыми взглядами мужиков, вскоре будет извиваться и стонать в его объятиях, под его пятипудовым весом. В особенности тешило его самолюбие то, что будущая партнерша почти на голову выше его. Вишь ты, выше, а едет с ним, пузатым карликом, а не с каким-нибудь молодым атлетом, которых, кстати говоря, сегодня в ресторане хватало!
Плавно покачиваясь на мягком сидении, Геннадий то и дело благодушно трепал Альбину по плечу, говорил пошлые пустячки и под девичьи хихиканья проигрывал в уме знойно-фантастические хитросплетения грядущей ночи. Глупая сальная ухмылка кривила его лицо. Это был один из лучших дней его жизни…
Они долго выруливали меж невзрачными пятиэтажками, пока не заехали в нужный двор. Следует сказать, что свою квартиру свиданий Марушкевич намеренно купил в заброшенном и нереспектабельном районе, в аляповатой блочной «хрущевке». И не только для конспирации. Он любил наблюдать изумление очередной подружки, когда она, поднявшись на третий этаж по заплеванной узкой лестнице, проникнув за облезлую серую дверь, вдруг попадала в невероятную роскошь. Тайная квартира Геннадия Марушкевича состояла из двух- и трехкомнатной, замысловато соединенных между собою, перепланированных отличным архитектором и оборудованных опытнейшим дизайнером. Переходы из комнаты в комнату там были выполнены в виде арок, и каждое помещение, без преувеличения, можно было назвать шедевром — настолько со вкусом там сочетались цвета стен, узоры паркета, мебель и настенные украшения. А гордостью Геннадия была ванная, сделанная по мировым стандартам — с подогревом пола, с душем, регулируемым электроникой, с небольшим бассейном. Бизнесмен чрезвычайно любил плескаться в нем с кем-нибудь на пару.
…Из машины они вылезли молча. Марушкевич не дал указаний водителю — Сашка и так знал, что назавтра, ровно в семь часов утра, он должен стоять с горячим мотором под окнами, чтобы отвезти девицу домой, а затем вернуться за хозяином. Так у них было заведено. Если же предполагались какие-то изменения, то Геннадий их сам предварительно сообщал.
Сегодня они не подъехали, как обычно, к самому подъезду, поскольку после вчерашней метели двор был сплошь завален сугробами. Вдоль подъездов была проторена узкая дорожка, по которой могла ехать только одна машина. А так как перед их №4, являвшимся в этом доме последним, уже стояла легковушка, то Геннадий велел водителю не заезжать на упомянутую дорожку, а остановиться от нее метрах в десяти.
И сейчас, отправив машину, Марушкевич с Альбиной, державшей его под локоть, стремительно пошагал наперерез двора к своему подъезду. Дымил сигаретой.
Двор был пустынен, протоптанная тропинка повиляла меж сугробов, обогнула группу мусорниц, уперлась в металлический гараж инвалида и пошла вдоль него. И тут из-за угла гаража вынырнула фигура мужчины, а хриплый голос тихо, но отчетливо приказал:
— Стоять! Кто крикнет — кишки повыпускаю.
От этих слов душа Марушкевича ушла куда-то в желудок, ладони предательски вспотели, а в самое ухо словно кто-то шепнул: «Загорский навел. Это конец». И надо же было так по-детски попасться: поблизости — ни души, гараж надежно отгораживал их от окон пятиэтажки, ряд мусорниц заслонял их от соседнего дома. В голосе же незнакомца, помимо гортанного кавказского акцента, явно прозвучали жестокие, кровожадные ноты.
После его окрика, от неожиданности, спутница Марушкевича взвизгнула и шарахнулась в сторону.
— Молчать! — приглушенно рявкнул злодей и выдернул из-за пазухи пистолет, на дуле которого выразительно сверкнул длинный цилиндр.
Альбина больше не вскрикивала, а с неожиданной силой вцепилась в плечо Марушкевича.
«Это конец», — еще раз шепнул кто-то в ухо Геннадия, и в памяти восстал образ престарелой матери, которая уже, наверно, никогда не увидит своего сына. На миг стало больно от того, что как раз сегодня Геннадий запланировал съездить на выходные к ней, в деревню, Он, собственно, давно думает перевезти старуху в город…
— Сейчас, мужик, слушай внимательно, — вернул его к действительности кавказец и сделал пару шагов к своим жертвам. — Эта штука стреляет без треска. И не дай вам аллах меня разозлить.
Теперь Марушкевич мог рассмотреть, что у лиходея была широкая черная борода, сливавшаяся с те мной зимней курткой. Темными были и штаны мужика, и сапоги, и напяленная на самые глаза шапка. Бала видна только часть лица — от скул до впалых глазниц: контрастируя с бородой и шапкой, она поражала своей нездоровой, призрачной бледностью.
— Если дернется твоя лярва, — указал кавказец пистолетом на Альбину, — то первая пуля тебя в голову. Понял?
— Угу, — лишь мыкнул Геннадий, потому что от страха отнялся язык.
— А теперь — доставай бумажник. — Злодей навел пистолет ему в лицо. — И все из карманов. Быстрей! — В последних словах Геннадию послышалась какая-то болезненная злоба.
— Ага… конечно… сейчас… — вернулся к нему дар речи. — Все отдам… сейчас… — Марушкевич закопался в нагрудном кармане, так как окаянный бумажник за что-то зацепился, застрял. — Все… все отдам… — Наконец бумажник был извлечен, и Геннадий, воодушевленный подленькой радостью, протянул его незнакомцу и даже, оттолкнув Альбину, подался в его сторону…
— Стоять! — вполголоса гаркнул тот. — Стоять, а то развалю череп!
— Так я же… я только хотел отдать… — оправдывался пронзенный ужасом бизнесмен. — Вы же сами сказали…
— Замолчи, вонючий ишак! Замолчи! — прошипел сквозь зубы кавказец и приблизил дуло к лицу Марушкевича. — Бумажник — на снег.
— Куда? — затрепетал Геннадий.
— На снег, ослиное вымя! Под ноги, под ноги себе бросай!
Бумажник полетел на снег около Марушкевича.
— А теперь: часы, кольца, брелки — на снег! — приказал злодей свирепым голосом. — Шевелись!
Трясущимися пальцами стал снимать Геннадий кольца, нашейную золотую цепочку с медальоном, браслет с толстого запястья. Все полетело до кучи.
— Все достал? — с угрожающей подозрительностью спросил кавказец.
— Все… кажется, все… правда же… — залепетал Марушкевич. — Да берите… Мне же не жалко… берите… — Он с малодушной угодливостью показывал рукой на землю.
Про Альбину они как будто забыли. Девушка стояла за спиной Геннадия и с немым ужасом смотрела на эту сцену.
— Сейчас делай три шага ко мне, — сказал злодей.
— К вам?
— Бысрей, вонючка!
Марушкевич сделал три шага, переступив через бумажник и украшения.
— Поворачивайся лицом к своей лярве. Ну!
Марушкевич повернулся.
— Расстегивай ширинку, — раздался его четкий приказ.
Однако Геннадий ушам своим не поверил.
— Что?..
— Ширинку расстегивай, — более-менее спокойно повторил лиходей.
Бизнесмен управился с пуговицами штанов.
— Доставай причиндалы и мочись на бумажник.
От этих слов Марушкевича, несмотря на нешуточный страх смерти, передернуло. Он взглянул на Альбину, стоявшую от него шагах в пяти; стояла она, гадливо отвернув голову в сторону.
— А з-з-зач-чем? — заикаясь, пролепетал несчастный.
Но не успел он закрыть рот, как злодей подскочил к нему и ударил меж лопаток чем-то очень твердым. От этого удара вдоль позвоночника словно пробежал ток и стрельнул в поясницу. Ноги обессилели. Однако к чувству его вернула ледяная сталь дула, смертоносно упершаяся в шею.
— Мочись, дерьмо, ровно на бумажник. Ну! — прошипел в самое ухо неумолимый приказ. — Мочись! — И дуло вжалась в пухлую шею Марушкевича.
Не жив не мертв, справлял Геннадий малую надобность на свои деньги, кольца, браслет и золотую цепочку.
Как на беду, мочи оказалось много, и он простоял около двух минут, повернутый лицом к прелестной Альбине за этим сверхинтимным занятием.
Причем где-то в середине дела кавказец, заметив, как стыдливо девушка отворачивает голову, скомандовал:
— Эй ты, длинноногая! А ну смотреть на своего хахаля!
Та не послушалась. И тогда Марушкевич получил повторный удар рукояткой пистолета меж лопаток и услышал приказ:
— А ну скажи ей, чтобы не отворачивала рыло! Ну! — И дуло еще сильнее влезло в шею Геннадия.
— Смотри сюда, тварь! — с неожиданной для себя яростью вскричал бизнесмен; однако голос вышел не столько угрожающим, сколько тонким и трусливо надрывным. — Смотри, слышишь, смотри на меня, б…ь, а то зенки повыдираю!
Альбина с нескрываемым отвращением повернулась к Геннадию лицом и, словно на зло, цинично уставила взгляд в район его ширинки. «Прибью за это скотину!» — шевельнулась в голове Марушкевича мстительная мысль.
Благо он скоро закончил.
— Теперь — собирать все назад! — велел лиходей.
— Что делать? — искренне не понял бизнесмен и получил третий удар меж лопаток.
— Живей, падло, собирай манатки со снега!
— А!.. конечно… я просто сразу не понял… я… — Марушкевич послушно нагнулся и под пристальным взглядом Альбины, под надзором кавказца стал собирать обгаженные вещи. Склизкие от подмерзлой мочи, они выпадали из рук, бизнесмен снова сгибался и поднимал их.
— Что стоишь, как ишак! — рявкнул на него кавказец, когда Геннадий наконец собрал свои вещи со снега. — Возвращай все туда, где было. Даю тебе две минуты.
Марушкевич лихорадочно стал натягивать отверделую цепочку на шею, надевать кольцо на палец, а браслет — на руку… В две минуты он уложился.
И тотчас прозвучала новая команда злодея:
— Становись на карачки и ползи, сучий потрох, к своему подъезду. Минута тебе! Время пошло.
Бизнесмен бухнулся на четвереньки и пополз.
Кавказец уступил ему дорогу, отойдя в более глубокий снег. Но пистолет все время был нацелен Марушкевичу в голову.
— Минута тебе, свинья! — напомнил кавказец, когда несчастный волокся мимо. — И не вздумай встать на две лапы. Мамой клянусь, пристрелю!
— Да нет… я ч-что же… я-я чес-стно… — бормотал Геннадий, торопливо перебирая околевшими руками.
Завернул за рог гаража. До подъезда было метров семь. Не так и далеко. Но путь оказался мучителен: конечности отяжелели — будто в кошмарном сне, в том каждому известном сне, когда убегаешь от адской твари, а ноги западают в вязкий грунт. К тому же он все время ужасно боялся пули. Да, беззвучной смертоносной пули, которая с легкостью разорвет и полушубок, и пиджак, и рубашку, которая со смаком войдет в тело. От этого жуткого предчувствия саднило спину — саднило под левой лопаткой…
Уже перед самым подъездом он попал в битое стекло, распорол правые кисть и колено. Причем в кисти осколок так и застрял. Но это Марушкевич обнаружил уже позже, значительно позже… Под прицелом кавказца он не чувствовал боли.
И еще: очень уж неудобно было подниматься на карачках на обледеневшее высокое крыльцо. Два раза бизнесмен кучей с него свалился. И каждый раз думал, что это конец. Кроме того, в этот момент из соседнего подъезда кто-то вышел и остановился на крыльце, наверно наблюдая за несчастным Марушкевичем, Бизнесмен не видел этого случайного человека, но всей душой возненавидел за то, что тот долго, до неприличия долго взирал на его мучения. Ему даже показалось, что этот пристальный любопытный взгляд мешает вскарабкаться на крыльцо…
О, с каким облегчением и радостью ввалился он во чрево подъезда. Но это еще не все! Надо было бежать, проворно бежать на третий этаж — чтобы незнакомец не настиг его здесь со своим пистолетом… Однако силы стали окидать Геннадия: ноги словно отнялись, он не смог на них встать. Как слепой котенок, ползал он в темном подъезде, натыкаясь на стены, на батареи отопления, на дверь… Дверь! За ней — смерть! В отчаянии схватился Геннадий за дверную ручку, судорожно сжал ее пальцами. Все еще коленопреклоненный, отклонился он всем корпусом назад… Но поздно! — дверь уже тащили снаружи. Неумолимо, неотвратимо тащили на себя… Марушкевич не в силах был противостоять этой внешней силе. Он жалостливо застонал и, от очередного рывка, повалился на порог…
— Геннадий Кирилыч! Геннадий Кирилыч, как вы?! — в проеме черной тенью стояла Альбина.
— У-у-у… — только и мог он вымолвить в ответ.
— Надо вызвать милицию, Геннадий Кирилыч… Вот ваше кольцо… на снегу… я подобрала… давайте вставать… Геннадий Кирилыч… — сквозь мутную поволоку беспамятства долетали до Марушкевича отдельные слова Альбины.
Геннадий чувствовал, как настойчивые руки шевелят его, мнут, силятся передвинуть…
Это было последнее, что он услышал за сегодняшний день.