Раздвоение личности

С чего начинается родина? С картинки в твоем букваре. С колыбельной, которую пропоет тебе пара симпатичных зверюшек с телеэкрана. С соседских мальчишек, для которых цель жизни сводится к тому, чтобы поймать тебя где-нибудь в подворотне и поколотить посильнее. С разрисованного подъезда, в котором так утомительно и так упоительно тянутся долгие зимние вечера. С пьяного соседа,  частенько высказывающего возле твоей двери проклятия по адресу гнилых интеллигентов, которым место разве что в Сибири. А может она начинается с армейской казармы для самых маленьких – детского сада? Со школы, придя в которую, ты, наконец-то, полностью осознаешь: жизнь – весьма болезненная штука?
Или все-таки она начинается с тепла материнских рук, которые так редко ласкают тебя – но может быть, именно поэтому такая ласка стоит больше всех сокровищ вселенной? С бесконечной заботы бабушки, голос которой ты еще долго будешь слышать после того, как он умолкнет навеки. С огромного количества арбузов, разложенных по всему дому. С дедушки, горделиво созерцающего это, им выращенное и никому кроме него не нужное, изобилие. С ледяной горки, спуск с которой захватывает дух, и высшим шиком считается проделать весь путь, стоя на ногах – рискуя разбить голову и вызывая зависть друзей и ужас на лицах взрослых. С первого поцелуя и первого прощания…
Одним словом, родина начинается с тысячи мелочей, которые окружают тебя в повседневной жизни. И пусть ты не обращаешь на них внимания – в конечном итоге именно они лепят из тебя то, что ты есть.
Вот почему, бывая в других странах, я старался в первую очередь обращать внимание не на монументальные строения – результат чрезвычайного и потому крайне редкого напряжения национального гения, не на лучшие произведения музыки, балета, литературы, а на самые незначительные детали повседневного быта.

***

В иностранцах, особенно представителях «западной» культуры, меня всегда поражали две вещи: их, не укладывающаяся ни в какие рамки, наивность и столь же гипертрофированное самодовольство. Всякий раз, когда мне выпадало «счастье» общаться с представителем Запада, я был до глубины души потрясен тем, как легко может уместить человек всю вселенную в ограниченное пространство собственной комнаты. А за ней – хоть трава не расти.
Безусловно, в современном мире знания среднего представителя любого народа о других странах и народах не могут не умилять. Как правило, они исчерпываются отрывочным набором хаотичных сведений, почерпнутых  из комиксов, десятка-другого голливудских фильмов, в которых один процент истины уже не различишь за завесой бреда полуграмотного, но идеологически выдержанного сценариста, да скудных упоминаний учебников, авторы которых писали о предмете столь же далеком и неизвестном им, как и их будущим ученикам. Из этой смеси рядовой гражданин третьего тысячелетия умудряется составить некое подобие «целостной» картины и с ее «высоты» судить обо всем и обо всех. Однако при этом только представители западной ветви человечества умудряются,  при прочих равных условиях, совершенно искренне полагать свой образ жизни  единственно верным и заслуживающим всяческих похвал и подражания. Только им, как никому другому, свойствен тот мещанский снобизм, позволяющий до поры до времени зарывать голову в землю и считать себя надежно укрытым от всех бед и потрясений, от которых в наше нестабильное время не застрахован никто. Только они способны с непередаваемым самодовольством записывать в разряд неправильного, недопустимого, противозаконного все то, что не согласуется с привычным для них местечковым укладом и при этом выдавать запах собственного тления  за пары драгоценного фимиама.
У всех встреченных мною иностранцев представления о России были самые противоречивые и зачастую исключающие сами себя. «О, Россия, водка, Горбачев, перестройка». «У вас всегда холодно, и в городах живет очень много медведей». Помню, в первый день моего пребывания в Ирландии, я зашел в компьютерный зал. Сел за свободный компьютер, вышел в Интернет и не успел просмотреть первую страницу, как на плечо мне опустилась чья-то рука. Оглянувшись, я увидел крайне изумленное лицо Энды, с которым меня до сих пор связывают дружеские отношения.
- Неужели ты за один день научился пользоваться компьютером? – изумился Энда.
- Почему за один?
- У вас же в России компьютеров нет.
- А ракеты в космос мы на костяных счетах запускаем? – только и нашел я что возразить.
Как сейчас слышу слова еще одного моего ирландского друга, человека во всех отношениях замечательного:
- Я знал несколько русских эмигрантов, которые приехали к нам сразу после Второй Мировой Войны. Один из них был бывший генерал. Меня всегда поражала их открытость, широта их души, их доброта. Но я никогда не мог понять, почему эти люди, образованные, умные, начитанные так невоспитанны в быту.
Что верно, то верно. В вопросах общей культуры, в вопросах простых человеческих взаимоотношений нам не достает многого. Мы не признаем право других на личное пространство. Мы навязчивы до назойливости. Мы непредсказуемы. Мы не уважаем закон. Мы не умеем ценить чужого. Мы настолько уверовали в собственное избранничество, что оказываем помощь и посредничество тем, кто и без них чувствует себя куда лучше нас, и при этом совершенно не замечаем дыр на своем платье.
Если сравнивать русских с жителями просвещенного Запада, большинство из нас можно смело записать в разряд дворняжек. Но в конечном итоге дворняжка выживает там, где изнеженной породистой собаке приходит конец.
Так, кто же мы, с нашим балетом и космическими кораблями, музыкой и атомными бомбами, литературой и мафией, матрешками, водкой и черной икрой? И со своей набившей оскомину загадочной русской душой?

***

Едва ли еще найдется в мире нация с характером, более противоречивым, чем русский. Пожалуй, именно эта противоречивость, неумение планировать свою жизнь, свои поступки и свою реакцию на окружающее не то, чтобы на день – на час вперед, и привела к тому, что умом Россию нормальному человеку понять невозможно. В утешение иностранцам скажу – ее не под силу понять и самим русским. Чтобы не быть голословным, проиллюстрирую сказанное несколькими примерами.
В Европе господствует убеждение, что главная отличительная черта русских – их неумение и нежелание работать. Сразу скажу, что более глубокого заблуждения трудно себе и представить. Работать русские умеют, а иногда даже и любят – до изнеможения, с полной отдачей сил, с нечеловеческим напряжением всех сил и ресурсов организма. И при этом – практически бескорыстно. Ради одной идеи. Достаточно обратиться к временам не столь отдаленным и вспомнить события 30-х годов прошлого века, когда увлеченные строительством светлого будущего мои соотечественники творили буквально чудеса. За считанные годы в разоренной революцией, гражданской войной и интервенцией аграрной стране была создана тяжелая промышленность. В Сибири, на Дальнем Востоке, на Урале на пустом месте возводились заводы и строились города. Ударники социалистического труда за одну смену выдавали на-гора годовую норму угля и стали…

И в то же время в русских неистребимо стремление к тому, что в народном языке принято называть метким и непереводимым ни на какие другие языки словом «халява». В этом – наше главное отличие от тех же американцев и принципиальная разница между «американской» и «русской» мечтой.
Если для американца самым важным в жизни является работа и карьера, голубая мечта миллионов россиян – обрести покой. Найти нишу, в которой ты будешь стабильно получать какую-нибудь, пусть даже очень маленькую (лишь бы хватало на жизнь), субсидию. Лишь бы тебе ровным счетом ничего не надо было делать. Американец уверен: какие бы неприятности не случались с тобой в жизни, до каких бы глубин падения ты не дошел, если ты не сдашься, если будешь изо всех сил трудиться – ты вновь займешь достойное положение в жизни. Удача приходит к тем, кто не сидит, сложа руки, и не ждет милости с неба.
Русские, напротив, хотят всего и сразу, но так, чтобы без малейших усилий с их стороны. Вот две типично русские сказки. В одной из них великовозрастный сынок спокойно сидит на шее у матери, совершенно ничего не делает, а в критические дни продает последние, оставшиеся в доме, вещи. Но даже это он делает так по-русски: жалея  кошечку, собачку и змею, которых садист-сосед намеревается лишить жизни, Иван спасает зверюшек, отдав за них последнюю рубашку. Естественно, у одного из спасенных животных оказывается волшебное кольцо, благодаря которому наш герой, все так же ничего не делая, приобретает все мыслимые и немыслимые блага. В другой сказке в роли волшебницы выступает щука, исполняющая любую прихоть спасшего ее оболтуса. Причем, последний настолько ленив, что даже ради женитьбы на царской дочке не желает встать с печи, а требует, чтобы печь везла его в царский дворец.
Нас действительно отличает необычайная широта души и открытость. Мы готовы принять и обогреть любого. Мы можем снять с себя последнюю рубашку и отдать ее первому встречному, не спрашивая, нужна она ему или нет. Мы обливаемся слезами над страданиями героев мексиканских сериалов, мы льем слезы вместе с богатыми, которые плачут по другую сторону океана. И в то же время в России силен бытовой национализм во всех его проявлениях – от нелюбви к «черным» (под которыми подразумеваются большей частью выходцы с Кавказа), до мелочного антисемитизма.
Мы ничего не делаем для того, чтобы предотвратить негативные события, о которых знаем заранее и которые вполне могли бы предотвратить. Эта замечательная черта нашла свое выражение в многочисленных пословицах и поговорках, среди которых особенно хочется отметить «Понадеялся на русский «авось» (думал, что не случится, однако случилось худшее) и «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Напротив, мы с редкостным мазохизмом ожидаем прихода неприятностей для того, чтобы потом всеми силами исправлять ситуацию. То есть креститься тогда, когда впору петь за упокой.
Мы любим свою страну – искренне и до исступления. Возможно, именно поэтому за всю историю существования России никому так и не удалось ее ни завоевать, ни покорить. И в то же время  мы совершенно наплевательски относимся к своей земле: мы варварски вырубаем леса, засоряем озера и реки, истребляем животный мир. Любопытная черта – все любят отдыхать на природе. Но только русские, отдохнув в роще или на берегу водоема, уходят, оставляя после себя горы мусора и объедков, сваленные деревья и выжженные пепелища. Уходят для того, чтобы в следующий раз вернуться снова и пробираться сквозь самими же созданные завалы в поисках относительно чистого местечка. А что – Россия большая, на наш век хватит.
Мы запускаем ракеты в космос и строим атомные подлодки и при этом не умеем собрать простейший автомобиль – так, чтобы он служил своему владельцу без поломок и лишней головной боли.
Мы завидуем европейцам, их стабильности и налаженному быту и в то же время презираем все те институты, благодаря которым европейский быт и является таким стабильным и налаженным. Мы унижаемся перед американцами и при этом искренне считаем себя лучше, умнее и выше их.

***
Что наиболее характерно для нас сегодня? То, что практически все мы живем одним днем. И простые смертные, пережившие за последние 10 лет несколько дефолтов и несколько раз терявшие все свои и без того скудные соображения. И олигархи, которых в любой момент могут посадить в тюрьму, лишить состояния (и не важно каким – праведным или не праведным путем оно было нажито) да и попросту застрелить в подъезде. Те из нас, кто достиг большего или меньшего статуса, совершенно не уверены в том, как долго еще будет продолжаться это относительное благополучие. И не потому даже, что фирма, в которой они работают, может обанкротиться, закрыться и т.п. А потому что в случае болезни, старости или чего-нибудь столь же малоприятного, человек оказывается один на один с судьбой – без социальных гарантий и со скудной пенсией, которой едва ли хватит просто на лекарства.
Еще один, не менее любопытный, парадокс: официально практически каждый из нас получает мизерную зарплату. Тем не менее, от дорогих иномарок на наших улицах рябит в глазах, а сами улицы уже не справляются с потоком личных автомобилей.
Мы не знаем, что значит жить в гражданском обществе и отстаивать свои права. Мы бессильны перед произволом власти, вымогательством чиновников, врачей, милиции и других государственных служб.
И все же, во многом мы живем гораздо более полной жизнью, чем представители европейских стран. Мы умеем довольствоваться малым и радоваться тому, что у нас есть. Наши ученые – при помощи дедовских микроскопов и честного слова совершают мировые открытия. Наши врачи, зачастую без лекарств, умудряются спасать безнадежных больных. Вот любимое выражение одного моего друга об одном из наших общих знакомых:
- Знаешь, он так озабочен зарабатыванием денег, покупкой дорогих костюмов, часов, аксессуаров. И он совершенно не понимает, что я, когда  просто пеку картошку на костре, гораздо счастливее его.
А вот еще один эпизод. Несколько лет назад я отдыхал на море в компании своих, вполне состоятельных (и не только по российским, но и по американским меркам), приятелей. Был вечер, мы засиделись на берегу, и тогда один из компании достал сумку, откуда извлек палку колбасы и батон хлеба. Разломав и то и другое далекими от стерильности руками, он стал угощать окружающих.
- Зачем? – удивился я. – Вокруг столько кафе.
- Ты не понимаешь, что такое романтика, - ответил он.
Даже в худшие годы тоталитаризма внутренне мы были гораздо свободнее жителей демократических стран. Потому что социальный статус, социальное положение и социальная роль никогда не играли в нашей жизни столь определяющего значения. И картиной вполне благополучного профессора, мирно пьющего пиво в компании  грузчиков или с ними же играющего вечером в домино во дворе своего дома, никого у нас нельзя удивить.
Мы действительно странные люди, и если бы меня попросили назвать нашу национальную (в смысле присущую нации) болезнь, я ни секунды не задумываясь, ответил бы: раздвоение личности.
***

По традиции, в конце каждой подобного рода статьи, принято немного поговорить о будущем. Причем будущее это, не взирая на сложности ведущего к нему пути, обязательно должно быть светлым. К сожалению, я вынужден от этого принципа отступить. Я не вижу ничего светлого в будущем России. Я вообще не вижу  у России никакого будущего – как, впрочем, и у всего остального мира. Европейская ветвь развития, к которой, не смотря на евразийское расположение страны, принадлежит и Россия, полностью исчерпала себя. Мы реализовали все, что было заложено в нас на заре становления историей и богами. Нам не к чему больше стремиться. Да по существу мы и не стремимся ни к чему, кроме улучшения своего маленького жалкого мирка. Новая модель телефона, более мягкая кровать и более безопасный автомобиль важнее для нас, чем все великие свершения, открытия, достижения и порывы ушедших эпох.
Груз прошлого и великих предков еще тяготеет над нами – но влияние его на нашу жизнь становится все слабее и слабее. Место завоевателей, первооткрывателей, рыцарей без страха и упрека постепенно занимают усредненные политкорректные дельцы. О каких прорывах и порывах может идти речь, когда мы боимся твердо отстаивать свою позицию – из опасения, что наши взгляды могут быть кем-то не так истолкованы? Если спокойствие и бесхребетная толерантность становятся для нас важнее, чем вера и истина?
Восток, утопающий в руинах вчерашнего и грязи сегодняшнего дня.  Запад, не стремящийся ни к чему, кроме комфорта. Евразия и ее сердце Россия, застывшие, как буриданов осел, на вечном и непреодолимом распутье между Востоком и Западом – вот и все полюсы нашего, ставшего таким безнадежно пресным, мира.
И самое печальное, что нет на горизонте больше варваров, способных смять дряхлеющий Рим и на его обломках построить новую, молодую, дерзкую, но такую привлекательную в своей наивной дерзости цивилизацию.

***

Сегодня мне привиделся кошмар. Мне снилось, что я – иностранец, которому снится будто он – русский. Поднявшись с кровати теплым июльским утром, когда температура воздуха не опускается ниже минус 50 градусов, я натянул валенки, тулуп, шапку-ушанку и вышел на заснеженную московскую улицу. Покосившиеся деревянные сараи уставились на меня хмурыми глазницами затянутых бычьими пузырями окон. За некоторыми из них теплился слабый свет  лучины, кричали петухи да скрипели на морозе полозья саней, влачимые худыми, изможденными лошадями. Поплотнее укутавшись в тулуп, я сделал несколько шагов, проваливаясь в глубоком, десятилетиями не убираемом снегу, как вдруг увидел несущегося на меня белого медведя. Чудовище оскалило пасть, его глаза горели злобой, с клыков стекала желтая слюна. Не чуя под собой ног, я развернулся и бросился прочь. Как всегда бывает в кошмарах,  бежал я плохо, постоянно чувствуя хриплое дыхание настигающего меня зверя. В тот момент, когда казалось, что спасения нет, огромный ком снега, сорвавшийся с крыши одного из домов, накрыл собою преследовавшего меня хищника.
Отдышавшись, я подошел к колодцу и бросил в него ржавое ведро. Вытащив наверх  наполненный чистейшим медицинским спиртом сосуд, я жадно припал к его краю и принялся пить обжигающую жидкость – судорожно сглатывая, двигая кадыком и роняя на небритые щеки скупую мужскую слезу. Слеза замерзала, не успев докатиться до подбородка. Горло пронзила острая боль, дыхание остановилось. Где-то на горизонте вновь замаячила фигура медведя – того же самого или другого – разбираться мне было уже не досуг…
С криком я подскочил на кровати и долго унимал судорожно бьющееся сердце. Везде – в разводах обоев, в тусклом свете электрических фонарей за окном, в одиноком бое часов на башне центрального универмага мне чудились бесчеловечные слова: «Русские идут!»
А потом я вспомнил, что есть на свете такие замечательные парни, как американцы. Это они, не жалея ни сил, ни денег, ни жизни спасают мир от вторжения инопланетян, взрывают угрожающие земле астероиды, включают пятые, шестые и седьмые элементы, убивают Билла и Хусейна и несут свет свободы и демократии погрязшим во мраке невежества дикарям. Они не пустят красную заразу, они остановят монстра, они сохранят прогрессивное человечество и создадут рай на земле – для всех, кого не разбомбят в процессе постройки.
Успокоенный, я вернулся в кровать и заснул. И ничто – ни белые медведи, ни жуткий вкус спирта, ни пугающее нашествие вонючих и волосатых мужиков не нарушало более мой покой…