И этот гордый дух сегодня изнемог

И этот гордый дух сегодня изнемог
Отец его сгинул в какой-то крупной поножовщине, а дядья были живы и занимали не последние ступеньки на воровской лестнице. Родословная была отличная, и он сразу, как дворянский сын, записанный в гвардейский полк, несколько ступенек проскочил только лишь благодаря происхождению. А это было важно, ибо вопроса, кем быть для него не существовало уже в детстве. Уже тогда знал Чубчик о своём предназначении. Когда спрашивали, кем ты хочешь стать, никогда не отвечал лётчиком или моряком, но всегда  лаконично и гордо: Вором.
Школа не стала для Юрки Чубчика альма-матерью. Муторно было с его-то темпераментом и мнением о себе высиживать сорок пять минут, разиня рот, и вставать для приветствия при входе училки в класс.
Единственный оазис  перемена. Тут уж он разворачивался во всём своём очаровании. Яростный драчун, псих, король расшибалки, пёрышек, чеканки  он был непременным участником почти всех драк и игр. А в азартных играх равных ему не было. Но проиграл  плати. Таков суровый закон. Или натуральным продуктом, или денежным эквивалентом, или отваживай. В зависимости от игры. Чубчик был суровым блюстителем нравственности и, что касалось правил чести, был неумолим. Не сумеешь, откажешься  пеняй на себя: коготь-локоть и другие методы воздействия.
Но всё равно все эти переменчивые цветочки не компенсировали урочных ягодок. И очень скоро, чуть ли не с первого месяца школьного марафона, он стал манкировать обязанностями октябрёнка и баловал однокашников своими посещениями всё реже и реже, что вызывало у последних приступы облегчения и чувства уюта.
Из первого же класса его перевели в пятьсот сорок четвёртую школу. Для трудновоспитуемых, а не для дураков
Школа эта в околотке гремела. Второгодники, третьегодники  ребята оторви да брось были её контингентом. Собственно существовали две педагогические организации, питомцев которых боялись именно как представителей этих организаций. Детдом и эта школа. С ними даже учителя чувствовали себя неловко. Робели учителя.
Выделиться среди этого человеческого материала, тем более Чубчику, ещё ни разу не остававшемуся на второй год, было нелегко. Но Чубчик выделился и занял одну из отборных позиций.
Учиться в такой школе с такими товарищами и с не очень строгими требованиями было гораздо симпатичней. И Чубчик учился. Впитывая в себя всё, что может пригодиться в призвании…
Интересная деталь. Его совершенно не привлекали и навевали, как на засыпающую муху, зимнюю скуку, арифметические примеры. Все эти абстрактные единицы, четвёрки, семёрки. Зато в задачах, где голые цифры наливались плотью и превращались в конфеты, яблоки, паровозы, он был неузнаваем и восхитителен…
Прибывавшие на короткие побывки из мест дворовые воры, как любящие отцы, натаскивали его в воровском деле. И он, по мере повышения квалификации, всё более уважал себя и требовал этого от других. Клевреты чубчиковы, которых во дворе развелось немало  ибо многие, даже из тех, кто был гораздо сильнее его, предпочитали с психом не связываться (психами звали тех, кто, когда не хватало силы, мог взяться и за кирпич), тем более, что был он неукротим, с разбитыми губой и носом, когда другой, даже гордый. в лучшем случае бормотал: ну бей ещё,  Юрка продолжал и продолжал лезть на врага, пока тот не начинал суетиться, любой ценой мечтая заключить мировую, и в последствии всячески избегал драки с этим чумовым Чубчиком,  понуждаемы были патроном звать его уже не просто Чубчиком, а Чубчиком-Человеком. А кто ж он был, как не Человек? Разве сравнить с фраерами? Им плюнь в глаза  они скажут: Божья роса  и матерятся потом без зазрения совести. А он за каждое неосторожное слово, слетавшее с уст собеседника, готов был потребовать отчёта.
Так кто ж он был, всего лишь за одно слово готовый лишить жизни или пожертвовать ею, как не Человек, дворянин, дуэлянт, высшее сословие? Зато и сам, несмотря на горячий нрав, в выражениях был крайне осторожен…
Но чем более Чубчик повышался в мастерстве, те всё более наглел.
Инструкторы по плаванью говорят, что тонут чаще всего не те, кто плохо плавает, а наоборот, кто хорошо. Раньше он всякое благополучное исполнение считал удачей, подарком судьбы, а теперь вслед за Суворовым повторял:
Всё везенье да везенье… Может, наконец, и уменье?
И стал самоуверен, что с ним никогда ничего не может случиться. Ан случилось…
Вышел Чубчик из того места, куда попадают, когда что-нибудь случается, и попал в совершенно другую эпоху. Эпоху эпохальную, эпоху фестивальную.
После скучной и однообразной колониально-лагерной жизни (ибо за время отбытия повзрослел и был из колонии для малолетних переведён во взрослый лагерь) он окунулся в новую жизнь.
А она будто специально была создана для него. Яркие рубашки, танцы, не из двух-трёх заученных движений состоящие, а дышащие свободой и запахом моря, дающие полный простор фантазии и акробатизму,  всё это было для него.
Рок он плясал потрясающе. Ходуном ходил. Волчком вращался. Каждая часть его скрупулёзного тела извивалась как будто сама по себе, будто костями и суставами не связанная с другими частями совсем. И в то же время связанная, как каждое из звеньев кривошипно-шатунного механизма. Он опускался на корточки, снова подымался, делал чуть ли не мостик, отбивал чечётку, вращался сам и вращал даму. Грубо отпихивал её от себя и снова властно притягивал. И в какой-то ему одному ведомый момент, раскрутив её, как содержимое бутылки, которое предстоит выпить из горла, вдруг перебрасывал через голову. В общем, в изобретение англиканско-мормонской Америки он внёс свой русский, удалой и бесшабашно-непредсказуемый акцент…
Главное, что в нём поражало, - это полное раскрепощение души, несмотря на колонию и лагерь. Никаких комплексов…
Идёт по Москве свободный и гордый человек, враг коммунизма. А из громкоговорителей марш разливается:
Сегодня мы не на параде,
Мы к коммунизму на пути,
В коммунистических бригадах,
С нами Ленин впереди.
И он с отвращением и стыдом ловит себя на том, что шагает в такт мелодии и даже руками отмашку делает. И как ни злится, как ни бесится, а вырваться из цепких объятий пошлого ритма не может или не смеет…
А Чубчик  другое дело. У него  свой собственный ритм одержимого дервиша, освобождающий от всех других, привнесённых извне ритмов. Ходил он, не то что ссутулившись, а с совершенно прямой спиной, выдвинутой под углом к ногам. Так молодой Стрельцов к футбольным воротам рвался. Чубчик не то чтобы ненавидел Советскую власть, а был к ней совершенно безразличен. Хоть и распевал модную после пятьдесят шестого года блатную песенку:
Проснись, Ильич, взгляни на наше счастье,
Та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра,
Как мы живём под флагом самовластья,
И сколько нами завоёвано побед.
Проснись, Ильич, взгляни на коммунистов
…………………………………………………
Но за железные, железные кулисы
Прошу, Ильич, не вздумай заглянуть.
Там тяжко, там страдают люди,
Там жизнь не та, что ты нам завещал,
Там нет советских правосудий 
Одно лишь рабство, насильство и скандал…
Чубчик из какого-то особого теста был. Ему ничего не стоило в Зоне полоснуть бритвой себе по венам, чтобы понежиться с месячишко в больничке. Или опустить руку чуть не в кипяток, потом  на мороз, потом  опять в кипяток, опять на мороз, потом как дать о спинку кровати костяшками  и опять в больничку. А христианину де Голю  стоило. Не мог, как и большинство людей, через инстинкт самосохранения перешагнуть.
Вот поэтому, видимо Человека и боялись даже взрослые вороватые мужики, в несколько раз сильнейшие, но так ворами, несмотря на все свои отсидки, и не ставшие. Через инстинкт самосохранения не могли перешагнуть…
Карманные кражи к этому времени до поры до момента стали выходить из моды. Навар невелик, а риск велик. Кольке Ландышу намотали срок за кошелёк в котором было семь рублей денег в старом масштабе цен. И обозвали рецидивистом. На полную катушку намотали и строгий режим прописали как опаснейшему преступнику.
И в общем-то как человек неглупый Чубчик тоже от них отстал. От краж. Но временами, когда дул ветер и Человек здорово назюзюкивался, ретивое играло и звало. И он описывающими дуги, кривыми, неверными шагами выходил на шумную Пятницкую, чтобы не потерять квалификацию, как сказали бы редакторы технической литературы своему товарищу, решившему перейти в дворники.
И видимо он действительно был профессионалом большой руки, потому что пустой никогда из похода не возвращался. А сам всегда всё-таки возвращался…
И девчушки появились. И любили его. Да и как можно было его не любить? Как можно не любить парня, которому ничего не стоит умереть? Да и так вообще. Есть на земле странный закон, по которому девушки, да и просто люди, любят людей беспутных, но способных на красивые поступки, больше, чем порядочных, не имеющих нужды в покаянии. И порядочные, просто хорошие люди страшно на этот закон обижаются…
Чубчик мог бить возлюбленную и в дых, и в пах, и по лицу, синяки оставляя. Бить стоящую со стаканом Боржоми, на полсекунды запоздавшую подать, чтоб запить ему водку. А в четверг украсть большие деньги и просадить с нею в Балчуге, ублажая малейшее в уголках глаз появившееся ещё только желание. Или всю её засыпать цветами. Или заставить залезть в ванну и поливать из горлышка шампанским, бутылка за бутылкой, думая, что ей это доставляет большое наслаждение. А на завтра трёшник на опохмелку просить и требовать…
Девушки из очень неплохих семейств, никогда раньше по дворам и подъездам не таскавшиеся. Покупаясь, видимо, как и всегда в таких случаях покупаются, игривой мыслью, что его ещё можно перевоспитать и сделать полезным членом общества, кладезем добродетелей, подспудно, дескать кишащих в нём. Хотя между нами, девочками, говоря, если б, паче чаяния, им бы это удалось, они б мгновенно в нём разочаровались…
В общем, юность есть юность, никуда от неё не денешься. Годы эти были у Чубчика, как и положено, наверное, лучшими в жизни. Одно только затуманивало иногда его открытое, жгучее, казацкое лицо…
Он просыпался, когда луна будоражила и бесстыдно заглядывала и будила его неумолимыми резкими толчками… просыпался вдруг весь в поту, и ему становилось мучительно жалко себя, холодно и стыдно за бесцельное прожигание жизни. Он вспоминал, краснея, что как вор он всё более и более деградирует, развлекается с девчушками и разбрасывает псам под хвосты своё недюжинное дарование.
Вообще-то говоря, воры все в то лютое время деградировали и превращались в обыкновенный люмпен-пролетариат.
Казалось, что вот-вот ворьё как каста сойдёт на нет и растворится в пыль, как рассыпалось когда-то славное рыцарство и совсем уже недавно  удалое, доблестное казачество. И погубил воров хитроумный Хрущёв, пославший подарки какому-то ссученному вору, обратившемуся к нему всенародно за помощью, и в то же время собравший всех воров в законе в одну зону.
До этого, как и везде в жизни, в лагерях преобладали трудолюбивые под страхом кнута, боязливые, завистливые мужики, и между ними небольшой серебристой привилегированной стайкой, кильватерной колонной проплывали воры. И вполне могли за спиной стольких мужиков гордо не работать, не боясь суровой отповеди. Мужик  не муравей, да и воры  не стрекозы.
А тут их согнали всех вместе. И что ж получается? Я вор Колька Ландыш, не буду работать, а ты, такой же симпатичный воришка Витька Пан будешь? Да никогда! Пришлось работать всем. И забыть, что эта рука тяжелее двухсот грамм никогда не держала…
И на воле профессиональным воровством заниматься становилось трудновато. До войны пока начали прописку вводить, к новым порядкам людей исподволь приучая, потом  война, не до того было, потом  послевоенное залечиванье ран. А к концу пятидесятых хрущёвских годов за это дело взялись внимательно. Жить без прописки стало сложно. А чтоб прописаться  работать нужно. а чтобы работать  прописаться. А если устроиться и уволиться  так большинство ещё в коммуналках жило  в общих, как их тогда называли квартирах  у всех на глазах  настучат мигом. Тем более, что и ходить и звонить никуда не надо. Участковый, если не каждый день, то уж через день во двор наведывался. За ручку здоровался и в курсе всех дворовых дел был непременно.
А тут ещё Крым Украине отдал, а закон о тунеядцах выпустил…
В общем профессиональных воров к тому времени практически не осталось, А воровать в свободное от основной работы время  это мало ли что? Может, человек по вечерам марки собирает. Хотя срока за хобби давали ничуть не меньшие…
Вот и стал Чубчик в период этот на заводе работать, а промышлять изредка после смены или когда на больничном.
Был у Дома Весёлых Нищих, рядом с винным магазином, телефон-автомат. Не будка-автомат, а целое помещение автоматов. С множеством кабин и старушкой-меняльщицей монет в придачу. И вот как-то Чубчик с Пепой слонялись по улице, обзаведясь накануне больничными листами, и Чубчик хозяйским глазом осматривал вверенную ему территорию, и заглянули они в это самое помещение, и он обомлел от восторга. Лето было. Воскресный день. На всё учреждение  одна старушка-меняльшица да пышнотелая дама, усиленно разговаривавшая с трубкой, а хозяйственную сумку, как надоедливую собачонку поставившая за спиной и дверь от восторга плотно забывши закрыть. Наверное, мужу договорилась изменять, негодница…
Всё произошло по мановению дирижёрской палочки. Волоокий Пепа подошёл к старушонке, загородив ей поле зрения и попросив поменять ему на двушки тридцать копеек, а заодно и приличный разговор заведя, скрашивая превратное представление о молодёжи. Чубчик мягко, безостановочно подошёл к двери, беззвучно приоткрыл её, не дыша, вытащил сумку и чётким, пружинящим шагом, ещё когда ни о каких семнадцати мгновениях и помину не было, не переходя в бег, но и не зевая по сторонам, покинул зал и через несколько секунд, скрылся в родной благоухающей подворотне. А Пепа, учтиво поблагодарив старушку и не дозвонившись до адресата, вышел с выражением печали на круглом лице и тоже достиг подворотни.
Истошный вопль застал его уже в пределах арки. Интеллигентные, в меру полные женщины всегда почему-то вопят басом, когда с ними случается беда.
В сумке, к сожалению флибустьеров, фамильных драгоценностей не оказалось. Кое-какие бикарбонаты, рублей толика  бутылки на три, фонендоскоп и пачка больничных. Однако возвратить не оправдавшую надежды добычу они не сочли необходимым. Да и кому возвращать?..
На подобной же операции они в следующий раз и попались.
Случилось это после чьих-то проводов. Всю ночь гуляли. Утром довели парня до военкомата, расцеловали  и адью, служи, чтобы нам за тебя не краснеть. А продолжение было нерадостное.
Завалились они к Пепе отсыпаться. Проснулись  головушки трещат. Ну, к родителям военнослужащего просить –оставшуюся водку, если и была таковая, идти постеснялись, а пошли протоптанной тропкой. Операцию трясущимися руками провели грубо. Рванули сумку из-под тётки, а она, шорох услышавши, возьми да и обернись. Да заори. Они сумку бросили  и бежать. Спасибо, ума хватило  не во двор, а в Голубай Дунай. Там знакомые ребята их похмелили. С этого бы и начать было… На душе стало весело и матерщинно. Чёрт стал братом, и они в обнимку с ним заявились во двор:
 Лагерь познакомил нас с тобой,
Прокурор принёс с тобой разлуку-у…
А тут уж их ждали, голубчиков. Кто-то в телефонной той злополучной признал их, откуда они родом, И поделом. Не пользуйтесь штампами. Не ходите проторенными путями…
Четыре месяца в Матросской Тишине. Но спасибо всё тому же Никите Сергеичу. Он тогда в моду ввёл брать на поруки и «Исправленному верить» фильм сочинил. Ну их и взяли на поруки. Чубчик ничего не делал в полсилы. Если уж пил так пил . Теория Ни дня без строчки была ему чужда органически. Раз как-то его настолько трясло, что рука со стаканом всё время мимо рта проскакивала. Будто ехал он в кузове армейского грузовика, пить больше не хотел и потихоньку водку выплёскивал в благоухающую степь за правым ухом… Пришлось ему стоять с открытым ртом, а ребята в этот рот водку вливали тоненькой струйкой, пока организм не начал сначала с перебоями, а потом всё более благоприятно и размеренно тарахтеть. Но если уж находил на него стих работать, так на нём можно было пахать двадцать четыре часа в сутки. Столько раз он их с планом горящим спасал, один бригаду целую замещая и с кодексом по труду не считаясь. Поэтому и взяли они его на эти самые поруки…
Но взять-то взяли да через месяц и уволили, потому что тут на радостях он так загудел, что всем тошно стало. Всё равно как Гумилёв в старой советской энциклопедии. Стихи, дескать, гармоничны, музыкальны, образны, настоящие шедевры русской поэзии. Но за участие в контрреволюционном заговоре вынуждены были расстрелять. За хорошее  спасибо, а расстреляли за плохое…
Несколько месяцев жил Чубчик на материной шее и занимал у дворовых без отдачи. Ну и приворовывал помаленьку. Жаба как-то заикнулся о долге, так он на него так посмотрел, так посмотрел и слово веское прибавил, как драматический актёр:
– Жаба. Ну и мелочной же ты!
И тому стыдно стало.
И всё-таки наконец, применив другое хрущёвское обзаведение, выслали его за тунеядство из Москвы.
Там, в ссылке он то ли кого-то пырнул, то ли ещё что сделал экстравагантное  точно неизвестно  только попал Чубчик снова в лагерь, по которому в какой-то степени стал уже и скучать. Вскоре и слух о нём затих всякий…
Но вот вернулся во двор краса и гордость его, любимец Партии Витька Пан и кой-что рассказал.
Попал Человек к нему в Зону. Витёк ему и рекомендацию давал. Но никакая б рекомендация не помогла, если б сам он был промах. Но промахом Чубчик не был нигде никогда и вскоре занял среди окружения весьма почтительную позицию…
Постепенно, не выходя даже на волю, он и новый срок схлопотал. Срок, по краткости человеческой жизни, астрономический…
И опять след его затерялся, пока через несколько лет совесть двора, Пафнутьич, не получил от него писульки и Столбовой с приглашением посетить его на две персоны. Они с Вячеславом тотчас и поехали, не откладывая в долгий ящик. И ужаснулись. Его жгучее, прежде очень смазливое лицо вдоль и поперёк было изъедено язвами. Так что усилием воли каждый из них заставил себя непринуждённо расцеловаться в засос, как принято бывает между каждым культурным человеком…
Человече избрал единственно продуктивный в его положении путь к свободе. Ведь не без добрых и не без пьющих душ на свете. Санитар, который его сопровождал в беседку для встречи с дворовыми друзьями, оказался и тем и другим. И видимо в качестве медицинского светила неплохие давал советы…
И Чубчика правда комиссовали. Но если ему удалось охмурить врачей, подсунув искажённую психику, то Бога ещё никому никогда обмануть не удавалось. Каких только болезней в нём не кишело. И туберкулёз почек в том числе. Чубчик был обречён. Но нечеловеческой крепости сердце, питаемое гордостью, сохранило его человечеству ещё на несколько лет.
Несмотря на физическую слабость, он по-прежнему ходил отважно, гордо и прямо, как натянутая струна, и на короткую драку был ещё способен. Но каким же важным стал он в этот период своей жизни! Простых смертных Чубчик и замечать перестал. Ну только если деньги нужны были. И не просил их, а как сказали бы молодые бесенята Достоевского:
Не просим, а требуем!
В остальное же время проходил, смотря чуть-чуть повыше твоих глаз, как будто читал какую-то надпись на лбу, надпись весьма неприличного свойства…
Примерно в это как раз время вошли в повсеместное употребление так называемые автопоилки. В непосредственной близости от Дома Весёлых Нищих было их даже две. И две почти слившиеся толпы их обволакивали. Люди заходили. Выпивали стакан, другой, третий. Выходили на воздух. Мочились. Обменивались новостями. Снова заходили. Выходили. Встречали знакомых.
Положение сильно упростилось. Многие и работы побросали от такой жизни. А Чубчику и бросать ничего не надо было.
Так проходил день. В автопоилке или около неё. Ведь денег всего нужно было сорок копеек за стакан, делов-то куча! У тебя  нет, есть у товарища. У товарища кончились  знакомый подойдёт. У знакомого карман продырявился  можно у любого прохожего попросить с мягкотным сионистским лицом. Если не сорок, то двадцать копеек неужели не даст? А там  и другой даст. Алкоголь  продукт калорийный, когда так обильно и регулярно пьёшь, то можно практически и не есть, сплошные выгоды. А первой весной как бывает хорошо!
…………………………………………….
Чубчикова матушка тётя Надя нашла в его записной книжке дегольский телефон и позвонила. Де Голя, как назло, не было дома несколько дней, а когда появился, забулдыга, Чубчика уже похоронили. Из ребят дворовых никого не было, некому было быть. Только Валька по кличке Сталин из дом двадцать два. У него через год кровь горлом пошла. Упал на улице и Богу душу отдал, боксёр.
Но тогда ещё был жив. Поехали они генерал и генералиссимус на девятый день… Стали, как водится, вспоминать, какой Чубчик лихой был. Тут ещё на серванте фотография стояла в рамке. Старший Ландыш  только из лагеря  и он, юный воровской романтик с чистыми решительными глазами, сидят в обнимку…
А тут им тётя Надя как врежет! Оказалось, знали они одного Чубчика: неподкупного, гордого, чистого, злого  а она земле отдала другого.
Уж больно она на местных бакланов обижалась. Лимиту. Обижали они Человека.
Он же им ни в чём не отказывал. За водкой пошлют  за водкой пойдёт. Чуть не час простоит по милости обаятельного Горбачёва. Плеснут  хорошо, не плеснут  спасибо. Шмотки у него, что сестра Зинка из загранки с ансамблем своим привозила брату дорогому и любимому, за бесценок выманивали. За стакан бормотухи. Выйдет с иголочки  тряпки американские, плащ японский, как Радж Капур, а придёт  чуть не голый. А что не так  вообще из-за стола прогонят.
– Ну, тётя Надь,  промолвил смущённый как никогда Иосиф Виссарионович, которого смущающимся отродясь не видывали,  Человека просто так не прогонишь, гони в окно, так он в дверь заявится. Ещё не нашлась на земле душа, чтобы Чубчика прогнала и не заплакала
– Был мой Чубчик Человек да весь вышел.
И вот лишний раз можно было убедиться, что только Божьи подвижники Духом Святым через смирение побеждают тело. А у остальных  мираж.
Уж на что Чубчик! Жизнь ни во что не ставил. У Пафнутьича  хоть девиз, а этот  без всякого девиза. Мог один хоть на сто человек броситься. Чувство страха было ему неведомо. Больной, полуживой, а чуть гордость его защемят  откуда что бралось! Как раненый зверь стальными силами наливался, будто духом одним живой. Но на земле  свои законы. Количество переходит в качество. Когда совсем плохо стало  гордость и дух спасовали. Не спасли…
– Любой его обидеть мог. Они понаехали они этого вашего куражу не понимают. Сила есть  значит, дави. Он им и нужен был только, чтоб за водкой ходить. Бегать-то он уже не мог. Стоит около них, трётся, как котёнок, ждёт, когда сыграть дадут, а подойдёт новый  отпихнёт как собачонку, и сам сядет да ещё и ощеряется:
– Уступай старшим, Человече.
А ему  и горя мало. Плеснут в стакан  он и рад… Здесь Валька, мордастый такой битюг есть, из того подъезда. Как-то наш Тузик ему под ноги попался  он его как пнёт!.. Тузик вон к той клумбе отлетел. Я недалеко со старухами сидела. Подскочила  хотела ему всю морду разбить, а он на меня руку поднял. Тут уж даже Чубчик мой не выдержал:
– Не тронь мать, говорит, подсучник!  и голосом задрожал.
А тот его своими ручищами как развернёт… Юрка лбом по траве прочирикал. Встал, отряхнулся, взял меня под руку:
– Ладно, мать, пошли.
А на следующий день водку его поганую пил. Я б ему две купила, лишь бы его не пил…
– Ты мне, тётя Надь будто про другого какого человека рассказываешь.
– Я ж говорю…
Подошёл он в последний свой день к картёжникам-доминошникам, сидевшим у голубятни. Послали его в магазин. Выпили красного по стакану.
– Чего-то мне нехорошо,  сказал,  полежу.
А там рядом трава скошенная постелью лежала. Что-то в этой новой Москве от деревенских времён долго ещё остаётся. Ну и прилёг на душистое сено. А им что, жалко, что ли? Лежи на здоровье. Ноль внимания. Только когда стало темнеть и голубятню заперли, и стали расползаться, один его ботинком ноги шевельнул:
– Человече, приехали! Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны.
А он освободил. Нагнулись над ним, за нос потянули, а нос  прохладный…