женский роман 3-4...

3.

История с дядей Сережей не выходила у меня из головы и требовала деталей. Я не желала о ней думать, но она эхом отзывалась в случайных репликах. Злила. Раздражала. Манила.

Вновь и вновь вспоминала по-мальчишески худощавую Ларку в обтягивающих темно-синих незастегнутых джинсах. Как она могла со старым? В то время все мужчины старше двадцати пяти казались для меня почти что глубокими стариками. После Ларкиного откровения я стала замечать за собой странность – порой я мысленно раздевала некоторых мужчин и раздев, непроизвольно морщилась. Никогда!Наверно поэтому, когда после выпускных экзаменов узнала, что Ларка получит пять троек в аттестат, я зазлорадствовала. Однако, ее мама собственной персоной заявилась в школу, поменяла учительский состав и старые изрисованные парты и вышла с почти отличным аттестатом.

Несколько дней от Ларки не было ни слуху ни духу. Она не выходила из квартиры и не отвечала на телефонные звонки.А потом пришло время вступительных экзаменов и жизнь потекла своим чередом. Я забыла про Ларку, а она про меня. На время. На семь долгих лет.

- Вика??? Ты???
В ее голосе звучало такое удивление, что стало на секунду смешно. Смешно и спокойно. Легко.
- Ларка! Я... я сама не знаю почему именно сейчас звоню. Ты - единственная с кем хочется поговорить.
- Тогда приходи.
- Но... – я вдруг поняла что сижу в халате, на улице слякоть и время клонится к закату. В соседней комнате дребежжит рок музыка, которую Стас поставил якобы для самоуспокоения. В раковине гора немытой посуды... и вокруг летают, забиваются в ноздри еще тысяча прочих причин-пылинок, не выпустивших меня в ту минуту из дома.
- Как ты?

4.

В комнате кроме нас лишь тени на потолке. Одна густая и почти черная растянулась шторой по углам. Порой она корчится от случайно проникшего отражения фар и извиваясь убегает. Потолок меняется местами со стеной. Мы продолжаем лежать на ковре. Когда-то ковер украшал стену. Но это было давно. Тогда у многих стены были украшены коврами. Я любила лежать на кровати и водить рукой по мягкому теплому плотному ковру, пальцем повторяя контур узоров, рисуя им воображаемую девушку в длиннополой одежде с зонтиком за спиной, квадраты домов и пирамиды деревьев.
Мы лежим на узорах, на девушках с зонтами, на цветах и прямоугольниках придуманных домов. Мы накрыли их тенью. Накрыли телами. Мы смотрим как лунный свет, разбавленный светом уличных фонарей, еще не уснувших где-то там внизу, водит по изгибам наших тел. Черные тени прячут. Серые – завлекают.
По лунной дорожке на моем бедре плывут твои робкие пальцы. Твои пальцы катятся с горки и рисуют мою узкую талию. Чем круче изгиб, тем темнее тени. Тени прячут от нас то что было, то что будет. И даже то, что, кажется, еще есть.


- Как ты?
Ее голос звучит по-будничному спокойно и охлаждает.
- Ой, я вчера Ленку видела. Перевалову. Она, помнишь же, в Москву уезжала. Хотела стать артисткой.  – я вспоминала в подробностях вчерашнюю встречу в коротышкой Переваловой. Никогда не забуду как та, начиная примерно с девятого класса, «входила в роль», на репетициях перед школьными развлекательными концертами и конкурсами. На несколько минут замирая с поднятым кверху пальцем и закрытыми глазами. И тогда все обращали внимание сначала на огромную родинку а-ля Синди Кроуфорд и усы над верхней ленкиной губой. Эти усы и небольшой ленкин рост смешил нас и не давал ей стать в наших глазах примадонной.