Голография, 10х12

Мальчишки и девчонки, а также их родители, про музыкантов бременских послушать не хотите ли? На новый лад историю перевернул рассказчик, явив аудитории пародии образчик.
Стеб. Смысл, вроде, есть – в конце. А может, и нет – стеб же. В гробу переворачиваются братья Гримм. :-)




Говорят, мы пеки-буки,
Как выносит нас земля?
Дайте что ли карты в руки –
Погадать на короля.
Ой-ля-ля, ой-ля-ля,
Погадать на короля.
Ой-ля-ля, ой-ля-ля, эхма!
М/ф "Бременские музыканты"


В разбойничьем логове было тихо.
Ни звука, ни шороха. Ни движения.
Будто ушлые лесные грабители решили поиграть с остальным миром в прятки. Ищите, мол. Чья очередь водить? Сами же – спрятались-затаились. Носа за порог не кажут.
– А-у-у! – выли в глухой чащобе волки. – А-у-у. Где вы, братья? Айда на лихой промысел.
В ответ – тишина. Молчание гробовое.
– А-у-у! – скулили серые. – А-у, а-у-у! Завтра здесь будет проезжать Король со свитой. Богатый такой Король, с небедной такой свитой. Ребят, вы в деле? Гоп-стоп, мы подойдем из-за угла. Гоп-стоп, конечно, спросим, как дела? И есть ли деньги? Если есть – давай сюда.
Разбойники не отвечали.
– А-у-у! – обижались волки. – Не хотите, да? Тогда мы пойдем ловить Красную Шапочку. Маленькая мерзавка постоянно шляется по нашему лесу к своей чертовой бабушке. Заколебала уже. Туда-сюда, вперед-назад. Песенки поет, с-сволочь. Приставучие. А-а, в Африке горы вот такой вышины. А-а, в Африке реки вот такой ширины. Тьфу! Даже нас заразила.
Волки умолкали. В кронах высоких деревьев гулял ветер, качал ветви, шелестел молодой листвой. На полянах цвели одуванчики, поворачивали свои головки вслед за садящимся солнышком. Мыши высовывали из нор усатые мордочки, смешно шевелили носом; прятались. В неглубокой ложбине звенел-журчал ручеек. Лакавшая воду лиса сторожко вслушивалась, замирала; в брюхе урчало – не поймала за вечер ни одной мышки, придется ложиться голодной.
Эх, весна-развесна, зеленая, изумрудная. Воздух свеж и прохладен, так, что даже дышать колко. Прозрачен, горьким дымком пахнет – листья жгут в королевстве, мусор; порядок наводят. Не в лесу, ясное дело, – в деревнях, селах, городишках. А здесь – падающие на землю сумерки, хоровод звезд в тускнеющем небе, уханье желтоглазого филина. Хруст лежалых сучьев, стрекот сороки, шарканье ног. Хруст. Сучьев…
Кто-то идет? Что? Где?! А-а, путники припоздавшие, не спешат, не торопятся. Топают прямиком в разбойничью ухоронку. Ух-ха-ха, вот ужо вам, пилигримы-странники, выйдут сейчас тати с кинжалами-пистолетами да жизни лишать будут, несмышленышей. Благородные доны, сиры и просто рыцари Большой дороги. Пиф-паф, трах-бах, за грошик медный, за копеечку малую удавят. Видать планида ваша такая, путешественническая.
Месяц новорожденный дырявит острым рогом мякоть облаков, выглядывает исподтишка, интересно ему. О нравы, нравы, куда катитесь? – ни жалости, ни сострадания.

Естественно, Трубадур ничего этого не знал, он спокойненько шел себе по лесу, напевая мотив известного шлягера.
– Ла-ла-ла-ла, ла! Ла-ла-ла-ла, ла!
Бренькал на старенькой, потрепанной гитаре-семиструнке. Сзади, на корпусе инструмента прятался выжженный угольком портрет миловидной девушки. Внизу – надпись кривоватая: принцесса? Да, именно с вопросительным знаком.
– Е! Е-е! Е-е! – подпевал Осел, шествующий следом.
– Мяу! – вопил Кот, сидящий у того на спине.
– Гав! Гав! – лаял Пес, семенящий чуть поодаль.
– Кукареку! – хлопал крыльями рыжий Петух.
Брела-шагала компания развеселая по ночному весеннему лесу. Топ да топ, левой-правой. А што темнота? – ништо, не впервой. Правой-левой. По увядшим прошлогодним листочкам, бурой хвое, проклюнувшейся травке, шишечкам-веточкам-иголочкам.

Месяц, распихавший-таки надоедливые облака, вел неспешную беседу с товарками-звездами. Нет, нет да и косился вниз, что там? как? уже? или нет еще? Волновался-беспокоился. Ощущал себя патрицием римским в венке лавровом. Всматривался во тьму леса-Колизея, где лентяй-ланиста? Что прохлаждается? Не ведет бойцов-гладиаторов. Бурлит кровь-то, пенится, зрелищ жаждет.
Увы и трижды увы. Не обломилось.
Вышли путники на поляну – большую, широкую, сгрудились кучкой, обсуждают что-то. Вот – покрался один к дому посередь поляны стоящему.

Трубадур осторожно приоткрыл массивную дубовую дверь, заглянул в разбойничью хазу через образовавшуюся щелку. Там никого не было.
Ни звука, ни шороха. Ни движения.
Тишина мягко давила на уши.
– Ага! – обрадовался Трубадур. – Отлично. Я добьюсь тебя, крошка.
Вальяжно пнул дверь. Зашел внутрь. Осмотрелся.
Бардак в хате царил преизряднейший.
– Хм, – пробурчал Трубадур. – Интересно, куда народ-то подевался?
В очаге дружелюбно горел огонь – висящие на стенах аркебузы, копья, шпаги и прочие орудия убивства жадно ловили рыжие отблески. Едва слышно скрипели старые рассохшиеся половицы, тренькал за печкой сверчок, на чердаке шуршали крысы.
– М-да, – пробормотал гость. – Загадка века.
– Заходи! – крикнул. – Мазуриков нет. Свалили. Куда – неизвестно.
– Е-е! – заржал Осел, немедля протискиваясь в дверь. – То, что надо, хозяин.
– Гав! – пролаял Пес. – Пожрать бы чего.
– Мяу, – подтвердил Кот. – Не откажусь.
– Поклевать, поклевать, – заклохтал Петух. – Зер-р-рнышек.
Пошарив по закромам, странники приготовили нехитрый ужин. В соответствие с гастрономическими пристрастиями, разумеется, да спать завалились. Свято блюдя пословицу: утро вечера мудренее.
День, ночь – сутки прочь, почтенные. Или скоро сказка сказывается… Подождите, хорошо? История – ровно клубок нитяной, тянется-разматывается. Котенок играет с клубком, рассказчик – со слушателями.

Ветер ночью стылый, пронизывающий, даром, что весна. Пригибаются под ветром заросли крапивы – ядовитой, жалящей, вокруг домика растущей; скрипит-поворачивается флюгер – череп с косточками на нем нарисованы, для устрашения, стало быть. Ходит по поляне – крест-накрест – тень еле различимая, бормочет:
– Отличные экземпляры, просто отличные. Гвоздь коллекции. И новенькие вполне себе. Вполне. Превосходное собрание получится. Великолепное.
Спотыкается вдруг тень, падает; короткий невнятный, тотчас оборвавшийся всхлип. И радуется в вышине месяц – получил требуемое, опускает рог свой вниз, как граждане римские свободные опускали палец большой. Умри, раб, на потеху публике. Умри, шипят звезды. Дергается на кольях заостренных, осиновых, тело. Остывает-застывает. Ямы-ловушки на поляне, на подступах к логову разбойничьему. Сторожа неподкупные, честные. Десять штук. Словила западня гостя нежданного, открыла жадный рот, пережевала зубами-кольями, кровью насытилась. Неповадно гулять-то, дружок, осторожнее в другой раз. Хе-хе. Юмор у ям охранных – черный, могильный, что поделаешь?
Отомстили лесные братья охальнику, посмевшему…
Что? – любопытствует месяц.
Ах, удивляются звезды, охальнику, посмевшему… что?!
Тсс, уважаемые, стреножьте кобылицу нетерпения, всему свой черед, правда? Пусть Трубадур немного поспит, завтра у него будет трудный день.

Хорошо утром, водицей ледяной умоешься – такая бодрость, ух! ах! Трубадур энергично фыркнул, растерся жестким льняным полотенцем. На спутников поглядел: чем заняты? Да в порядке, вроде, всё. При деле зверюги. Пес лапой помахивает – блох вытряхивает, Кот лижет, гм, шерсть, Петух перышки чистит. Осел меланхолично жует скатерку расписную, вышивкой узорчатой богато изукрашенную.
Нехорошо, подумал Трубадур, стукнул осла по ушам длинным, скатерть отобрал и решил ревизию учинить. В первую голову оружие посчитал – аркебузы-кинжалы-пистоли. Посчитал – охнул. Можно небольшую победоносную армию снарядить, подумал, ну а партизанский отряд – точно. Во вторую – провиант, куда без него? В третью – остальные пожитки-вещички. Что-где-чего у разбойничков по сундукам лежит? Посмотрим-проверим.
Долго ли коротко Трубадур по шкафам-тайникам рылся и вдруг…
Увидел на полочке неприметной маленькие черные пластинки, чем-то на книги похожие. Взял одну, попробовал открыть – не получилось. Хм, сказал он. Что за ерунда? В кои-то веки возникло желание приобщиться к классической литературе – и на тебе. Почему классической, спросите вы? Ну… строгий черный цвет – раз, название лаконичное – два, его непонятность – три. Продолжать?
Кстати, о названии нужно сказать чуть подробнее.
– Ат-ман, – прочел по слогам Трубадур. – Бред какой-то. Бессмыслица. Заумь. Возможно, атаман?
Конечно, откуда простому Трубадуру знать об Атмане? О мировой душе человечества?
Вот-вот, и нечего смеяться, прикрывая рот ладошкой. Сами-то, наверно, тоже не сообразили. Много ли среди нас знатоков индуистской мифологии?
Шивы там, Вишну, Брахмы всякие, аватары, играющие на дудочке, братья-Пандавы, Индра-Громовержец, великая река Ганг, текущая в трех мирах и прочая абракадабра, недоступная каждому встречному-поперечному, но исключительно избранным.
Вскоре нашлась "книга" с заглавием "Маруська-атаманша", другие пластинки разнообразием названий не отличались.
– Пека-разбойник, – вслух читал Трубадур. – Грека-разбойник. Василь и Михайло – братья-разбойники.
– Интересно, – пробормотал. – Весьма интересно.
И с удвоенным вниманием остальные полки обшаривать принялся.
Опс! Рука наткнулась на твердое, гладкое, холодное.
Трубадур поднапрягся и вытащил довольно тяжелый металлический предмет на свет божий.
Предмет оказался квадратным, с прорезью в верхней части и двумя круглыми линзами на боку. А также несколькими кнопочками. Еще имелся ремень. Трубадур перекинул его через плечо; непонятная штука льнула к бедру – справно, ладно, будто ружьишко пристрелянное. По природе своей Трубадур был чрезвычайно любознателен, поэтому немедленно попытался запихнуть одну из пластинок в прорезь. Как ни странно – получилось. Странный аппарат застрекотал, и на пол пролилось яркое пятно света. Ага! – возликовал Трубадур; луч качнулся, лег на стену сочным мазком, дернулся, обернулся рослым мужиком с пышными усами и оселедцем на бритой макушке.
– Эт-то что? – опешил наш герой.
– Грека я, – угрюмо бросил усатый. Уточнил: – Разбойник. Ослобони, братец, а?
– Р-разбойник? – Трубадур начал заикаться. – А я в-вот. Просто м-мимо шел.
– Безобидный внешне мужичок, в дядья годится, – сокрушался меж тем Грека. – Ну чисто из жалости в первый вечер не удавили. За одним столом с подлецом сидели, а он…
– Ну? – осмелел Трубадур.
– Давай, говорит, щелкну на память.
– Это как?
– Вот и мы спросили: это как? А он в ответ – да просто, становитесь около стеночки. Внимание, снимаю. И всё, – Грека вздохнул, произнес печально: – Клетка, ма-ать, десять шажков на двенадцать. Не выбраться, ничего.
– Ага, – Трубадур начал кое-что понимать. Он всегда отличался хорошей сообразительностью. То есть, эта штука… – похлопал по аппарату, задумался. – Ёшкин кот! – заорал внезапно. – Кажется, уразумел.
– Звал, хозяин? – поинтересовался Кот из-за спины.
– Нет, – Трубадур обернулся. – Хотя…
Направил на него аппарат, коснулся пальцами кнопок. Вспыхнула, разгораясь желтоватым свечением, вторая линза.
– Мя-а-а! – завопил Кот, щурясь от яркого света. – Жжется!
Скорчился. Съежился. Поблек.
Потерял цвет и форму.
Упал на пол, обернувшись маленькой черной пластинкой со скупой надписью: Кот.
– Оху… – хотел сказать Трубадур, но понял: слово это чуток некультурное, тогда он просто-напросто сплюнул на грязные доски и, задумчиво растирая плевок ногой, выдохнул:
– Ни фига себе! Полный пэ! – Удивление так и рвалось из широкой – косая сажень в плечах – груди: – Оху… Тьфу! Ох уж эта техника! Новомодные, понимаешь, штучки-дрючки.

Скрипит домик бревнами-сочленениями, дымком сизым в небо плюется: обед в очаге поспевает. На всю честную компанию, включая Кота, освобожденного-выпущенного. Кнопочек несколько штук – жми любую, авось угадаешь. Попытка – не пытка. С третьего раза попал Трубадур в нужную. Эх, котенок, сказал, нам ли плакать? А разбойников – не выпустил.
Жарится в небе глазунья-яичница – желток солнца в пене облаков, приправы по вкусу – щедрой щепотью: жаворонков да иных певчих. Пущай летают.
Крапива ядовитая лозой виноградной ставни обвивает, ямы-западни вкруг поляны щерятся плотоядно: чуют людишек. Одна лишь сытая, одна довольная, косточки гостя ночного перемалывает. Видно: мужчина пожилой, статный, волосы – соль с перцем, лицо в шрамах затейливых. Колья-иглы сквозь тело – травой чрез корку песчаную пробиваются. Рядышком бумажка лежит, серая, невзрачная. Тянутся к ней пальцы скрюченные, из них и выпала. Надпись, завитушками причудливыми: "Подателю грамоты сей, Ивичу Ласко, хантеру-голографу… в сезон весеннего гона, исключительно для развития естественных наук и музейных фондов пополнения, разрешается… препятствий не чинить и являть всяческое содействие".

– Вот ведь какая штука интересная, – Трубадур пристукнул ладонью по аппарату, откинулся на спинку стула. Кот же боязливо забился в угол. – Меняем план. Кто за? Единогласно. Поясню. Зачем имитировать нападение разбойников, а после героически спасать Короля?
Глянул вопросительно на верных своих друзей.
Те призадумались, заскрипели извилинами. Уставились остекленевшим взглядом кто в пол, кто в потолок. Под толстыми черепными коробками билась и никак не могла выбраться наружу мысль. А может, это муха в окно билась. Мало их, что ли? Труп, опять-таки, в яме.
– Э-э… – проблеял наконец Осел. – Чтобы заполучить Принцессу?
– Конечно, – рассмеялся Трубадур. – Но к чему сложности? Вот решение проблемы.
Потряс аппаратом, блеснули линзы; Кот испуганно прикрыл глаза лапками.
– Возьмем Короля в заложники, потребуем выкуп. Полцарства и Принцессу. Развлечемся-поохотимся. Я внятно излагаю?
– Ага, – мурлыкнул осмелевший Кот. – А можно еще потребовать свиной окорок в качестве бонуса?
– Да, – оживился Пес. – И большой воз сахарных косточек.
– Зер-р-рнышек, – встопорщил гребень Петух. – Поклевать!
– Иа! – пристукнул копытом Осел. – Хотелось бы получить амбар клевера.
– Без проблем, ребята, – заверил Трубадур. – Усе будет.

И было утро, и был день, и ехал Король со свитой. И был пленен.
Пыль дорожная – вжих-вжих, смерчиками. Сапожищи казенные – бух-бух по землице утоптанной. Идет стража, катит карета, зайчики солнечные о лезвия алебард в лоскуты изрезались. Курит Король трубку вересковую, дорогущую, пепел за окно стряхивает. Рука холеная, нежная, перстней на ней – больше, чем пальцев. Все с каменьями самоцветными. В оконце витраж искусный, мастерами чужедальними сделанный. На дверках вензеля, гербы вырезаны.
Петляет дорога по лесу, вьется. Подпрыгивают на ухабах колеса с ободьями золочеными. Тпру! – внезапно орет возчик. – Охолони!
Лежит поперек дороги дерево поваленное, корявое, раздается из кустов посвист молодецкий, дрожат-подгибаются коленки у стражников. Грека, шепчут побледневшие губы, Пека, Василь и Михайло разбойники. И Маруська-атаманша. Бежит гвардия королевская, драпает, ажно пятки сверкают.
А-ах, стон из кареты. И тишина.

– Выпустите меня отсюда! – орал Король. – Немедленно!
Топал ногой и грязно, нецензурно ругался. Матом. Перенимая манеры вусмерть ужравшегося сапожника.
– Фуюшки, – вежливо отвечал Трубадур. А затем с угрозой в голосе требовал:
– Гони полцарства, сука, с Принцессой в придачу. Надеюсь, она еще девственница?
– Что-о?! – вопил Король, заходясь от ярости. Брызгал слюной. Лицо его кривилось как у припадочного. – Ты смеешь сомневаться? Проходимец! Конечно, девственница!
– Посмотрим-проверим, – напевал Трубадур. – Красивая хоть? – интересовался.
– Э-э… – сникала венценосная особа. – Нормальная.
– Значит, нет, – печалился Трубадур.
– Полцарства, – напоминал Король. – Отдам, от сердца оторву, только выпусти.
– Амбар клевера, – вклинивался в переговоры Осел.
– Косточек, – облизывался Пес.
– Окорок, – мурчал Кот.
– Зер-р-рнышек, – кукарекал Петух. – Поклевать!
– Да ради Бога! – изображение Короля на стене хаты шло рябью, временами пропадала цветность. – Мне дела государственные вершить надо! Честное королевское. Договорились?
– Добже, – щурил глаз Трубадур. – Честное королевское. Ха-ха. Верую, – восклицал, – ибо нелепо! Внимание, отпускаю.

Шурх – кусты, шарк – землица посыпалась. Трое из кустов выбираются, трое к яме подходят, заглядывают. Головами качают. Шляпы снимают, в руках мнут. Ласко, шепчут, Ивич. Геройски погиб при исполнении. Памятник тебе справят, Ласко, статьи в газетах-журналах напечатают. Орден посмертно и семье – социальная пенсия.
Каждый год, каждый гон весенний людей теряем, сокрушаются. Лучших, надежных, проверенных. Жалко. До слез. Наука жертв требует. Понимаем – привыкнуть не можем. Ай, Ласко, ай, Ивич. Не уберегся, брат.
Тащи давай, командует старший. Транспортировка через полчаса. Потом в дом, да поживее, записи, какие обнаружите – сюда. Занятные, наверно, экземпляры в берлоге этой жили.
Бродит по поляне ветер, тормошит деревья, кроны-прически путает, хлопает ставнями. Выметаются из дома тени черные, плащи за спинами крыльями стелятся, шляпы широкополые на лоб надвинуты. Проектор и шесть записей, докладывают. Одна наособицу, сверхценная – мировая душа там запечатлена. Ох, Ласко, хитрый-ушлый, когда успел? Время, смотрит на часы главный.
Шурх – кусты, шарк – землица, хрясь – трещит что-то, рвется. Словно простынка накрахмаленная. Вжиу – огоньки по сторонам: россыпью. Возникает в глубине леса сияние матовое, инородное, призрачное. Колонна, столп – между землей и небом, ось пресловутая. Спица вязальная, в мотке пряжи: оставила хозяйка – торчит. Прыгают туда гости странные, в свечение устремляются (хлоп, хлоп, хлоп – влажное чмоканье), тают пятнышками темными.
Исчезает столп, в нитку скручивается, в точку маленькую. Пропадает.
И – никого.
Лишь облака встрепаны – веером; солнышко к западу клонится: спать хочет. Трет ясны очи, позевывает. Встряхивает лохматой головой, лучами-кудряшками. Тени? Черные? Экое наваждение.

Турурум-пурум – вострубили горны.
Бам-м – грохнули барабаны.
Дзинь – звякнули лютни.
– Его Величество Король, – провозгласил глашатай.
– А-а-а, – неразборчиво проскандировала толпа. То ли приветствовала, то ли наоборот.
На балкончике, опоясывающем третий этаж замка, показались Король, Трубадур и Принцесса. Лицо последней скрывала паранджа. Дабы не смущать подданных ослепительной красотой. Или отсутствием оной. В принципе, если паранджу не снимать… В смысле совсем-совсем не снимать. Никогда. То какая разница? Нет ее. Абсолютно.
Итак, что ни делается – то к лучшему?
Вопрос риторический, можете не отвечать. Вспомните хотя бы труп хантера, поймете – почему.
Продолжаем наше занимательное повествование.
В присутствии многочисленных нотариусов, архивариусов, министров и прочих должностных лиц, а также при обильном скоплении народа был подписан "Акт о безвозмездной передаче в собственность половины царства с Принцессой".
Также приняли "Закон о неправомерности превращения людей в пластинки черные, похожие на книги, не токмо весной, но и в иное время года, ради спортивного интереса и не только".
И еще – "Указ о выделении соратникам Трубадура амбара клевера, воза сахарных косточек, свиного окорока в качестве бонуса и зернышек – поклевать".
На этом, пожалуй, и завершим. До следующих встреч, друзья!

– Вот это да! – восхитился Петька, отключил проектор, потянул вилку из розетки, смотал шнур. Достал из прорези в крышке небольшой черный квадратик. "Современная история тридевятых королевств в перпендикулярных пространствах" – полыхнули серебряные буковки. "Подарочное издание". – Круто!
А вы не задумывались о том, что история альтернативных миров может оказаться такой увлекательной? Нет? То-то же.
– Повзрослею, обязательно стану хантером-голографом, – пообещал себе Петька. – Как папка. Как дядька. Дедушка и брат. Мужественным, сильным, с проектором наперевес, посеребренными от многочисленных опасностей висками и шрамами по всему телу.
Зажмурился счастливо, представив грядущую славу, памятники, монографии. Сунул пластинку в бокс, крикнул: мам, я на улицу, на велике погоняю, и убежал.
Хлопнула дверь, качнулся бокс, брякнули пластинки – черные, желтые, красные, емкостью 10х12.
Судьбы, страны, люди, народы.
Миры, миры, миры…
10х12 терабайт – это много, очень-очень много. Не так ли?

05.12.04; 30.04 – 01.05.05