Люциил. Адовиада. И другие

— Случилось это во времена древние. Древность тех времен, так сказать, антикварна, не то, чтобы как вещь, что антикварной бывает. Но настолько, чтобы понять, что, дескать, вещица сия древняя, как если бы у вас в руках окажись орудие архаического ремесла, ну, к примеру, пресловутая рогатина, которой в земле ковыряться было удобнее, чем прочим...
Итак, по ландшафту, что на окрест растекся веером безбрежного песка, — ландшафту со скелетообразными деревцами, усохшимися, словно вяленая рыба, можно было б заключить, что это Ближний Восток. А через неделю пути, добредя до сказочного оазиса, в этом выводе удостовериться окончательно...
После того, как он — изнеможденный и обтрёпанный — увидел лепоту здешнего края, где некогда, так ему показалось, жил он сам, подобно султанову сыну, что наперечёт знает извилины да мели всех четырёх рек, притекающих прямо ко дворцу, минуя первозданные пейзажи царственной природы, — рек, сходящихся перед крыльцом во всеторжествующий хор воды и, казалось бы, по чьему-то невидимому велению, вмиг оборачивающихся в небольшой родник под раскидистым деревом...
И вот он, Люциил, вернулся ко дворцу, в дом своего Господина и сказал:

— Я, раб твой, согрешил против тебя и себя. Против домов наших. И против родов наших. Воздай мне кару свою по мере моей, рассуди и, как Господин мой. Прости раба своего по благой милости своей. Накажи мне службу. И я исполню её с радостью, унадеждившись на награду твою, как наёмник на плату по делам его...
— Хорошо, — сказал Господин, — будь по слову твоему...

На том и порешили. Что рабу теперь позволено изгладить свою провинность домостроительством храма. И по мере возведения храма будет дарована рабу сему свобода как награда за исполнение его Господской воли, — рассказчик сделал паузу и провёл глазами по внимавшим ему слушателям...

Вокруг него сидели люди в строительных спецовках, а он — уже пожилой человек с проседью в бороде и на висках высокого чела — посреди них, как лектор, поучающий их восточными притчами. В руках у него чётки, жёлтые точеные черепки, которые он перебирает, — как бы давя их, словно блох.

— Ну, и что? — оборвал паузу рыжий парень, утирая, рукавом со рта, кефирные усы.
— Не перебивай. Дай дорассказать, — осёк его второй в очках, походивший скорее на интеллигента в первом поколении, чем на работягу.

— Цыц, пацаны, хорош, — обронил третий, старший по возрасту, — продолжайте, мы вас внимательно слушаем...

Рассказчик продолжил:

— Строительство началось не сразу. Должно было пройти шесть ночей и шесть снов Люциила, чтобы он за шесть дней смог воссоздать чертежи, а на седьмой заложить камень своей свободы. Потом ему потребовалось собрать свиту помощников и наречь их.
Шестизвёзд — так обратился он к охранителю чертежей. Этот отрок еженощно освещал сны его мыслей, которых вышло числом шесть.
Ёл — это верный его конь бледный, как лунь, что мог переносить Люциила по архитектурному плацдарму за йоты мгновения.
Свою спутницу, которая была вдохновителем трудов его, он именовал — Адовиадой...

*
В квартире раздался звонок. Все встревожено обернулись на дверь. Звонок повторился, добавляя кулачной дроби и матерной брани со стороны желающего войти.

— Это кого там ещё черти несут? — поинтересовался рыжий парень.

Стук в дверь не унимался, звонок — не стихал.

— Какого дьявола? — забасил старший из рабочих.
— Пойду, посмотрю... — смирился очкарик.

Выходя из дальней комнаты со словами «щас, сучий род, открою», он пересёк остальные пять комнат, заполненные стройматериалом. По длинному коридору он направился к двери.

— Ну что ты долбишь, мать твою! — выругался очкарик, — щас, щас... обожди.

Подойдя к двери, Макс — так звали очкарика — уставился в глазок. Перед забралом глазка стояла какая-то девка, лет тридцати, не вполне трезвая, с разбитой губой. Очкарик отпер дверь:

— Сударыня, Вам что угодно?
— Генка Рыжий здесь работает?
— Совершено верно. Генка Рыжий работает именно здесь...
—Тогда я войду!

Заступив в прихожую, девка с презрением посмотрела на Макса и сказала:

— Что набычился, чучело очкатое, веди к Генке меня...

Макс покачал головой, но подчиняясь приказу, повёл незнакомку в дальнюю комнату…

— Ах, вот ты где? — прямо с порога заявила Лола своему рыжему приятелю Генке.
— Ух ты! — удивился Генка.
— Всем привет! — ёрничила Лола.

Перезнакомившись с присутствующими, она так же, как и все остальные, молча села в круг. Её бледное лицо, очерченное чёрным каре, настороженно всматривалось в гостя, чуть-еле выдавая своё волнение легким розовым налётом на щеках…

Пожилой гость, не обращая внимание на только что пришедшую женщину, продолжил:

— Итак, среди чертежей и другого материала надобен камень, который должен выгодно отличаться от прочих камней. А чем именно? — То решит совет свиты, а пока шестая ночь и шестой сон Люциила приближаются к завершению. Они-то, ночь и сон, стрелкой своего выбора и укажут нам на этот камень, — пожилой гость, медленно достав из малого кармана жилетки часы «луковицу», произнес:

— Семнадцать тридцать...
— Да, уболтали вы нас, — нараспев, зевая, протянул старший по бригаде и, стиснув звучно свои челюсти, заскрипел крепкими зубами.
— Рабочий день как есть кончился... — эхом, также зевая, отозвался Генка.
— Отчасти, вся эта байка мне напомнила нашу концепцию строительной магии, — выпалил Макс.
— Какой магии? — изумилась Лола.
— Строительной! — громко ответствовал Макс.
— Ну-ка, ну-ка, просвети... — оживилась Лола.
— Да это мы с одним моим приятелем, чтобы хоть как-то оправдать своё занятие стройкой и относиться к ней созерцательнее, решили, что существует, помимо всех прочих магий, магия строительная. И что если присмотреться, то всякая внешняя задача, будь то установка двери или покраска потолка, есть суть каких-либо внутренних сакральных процессов, объяснимых через эмпирическое переживание труда как метафизического. Образно говоря, что есть такой дом души, который выстраивается точно так же, как и вещественный. Иначе, видимый нами. И поэтому если переживать свою работу как нечто большее, то тогда наш труд будет весьма важен не только с позиции зарабатывания денег, но и как душеспасительное деяние, которое сродни аскетическому, либо, если угодно, алхимическому деланию...

Макса прервали дружным смехом, наперебой передразнивая его словесные выверты. Тут же посыпались скабрёзные реплики бригадных соработников:

— Да, ладно алхимическое…
— То же мне умник метафизический…
— Сакральное, ну, надо же так изебнуться…

И только пожилой гость выказал заинтересованность:

— Стало быть, вы способны интуитивно и как бы экспромтом обычный, рядовой поэтажный план постичь и пояснить как космогоническую систему?

Тут встряла в разговор Лола:

— Знаете, один мой знакомый как-то раз, на полном серьёзе утверждал, что он создал новый подвид предсказаний «каканизм» И что теперь, как по руке, можно будет гадать о будущем и заглядывать в прошлое. А чтобы предоставлять желающим полный обзор пророчеств, то нужно лишь внимательно исследовать тот рунический фаршмак, который клиент вышлет в виде фотоснимка. И тогда исследователя, типа авгура, станут именовать каканистом. Так вот, вовсе неуважаемый каканист-очкарик, шёл бы ты со своей строймагистерией за Макаром, к его телятам!

— Ген, откуда ты её на нашу шею взял? — обиженно отозвался Макс.
— Хе, — усмехнулся рыжий парень, — она как раствор, терпи, пока не выработаешь...
— Лучше не скальтесь, — прервала их Лола, достав из сумочки папиросу, — давайте раскурим мир и глянем на него без дыма…

Все сразу поняли, на что намекнула Лола. И даже пожилой рассказчик не воспротивился. Наоборот, когда пущенная по кругу папироса попала ему в руки, он нашёл ей точное применение, возобновив свою историю:

— Всякое действо, тем паче основополагающее, требует жертвоприношения. Люциил понимал это буквально и довольно-таки подробно. А когда шестой день клонился вернёхонько на убыль, то собранный им совет свиты вынес следующий
вердикт, что...

Тут речь незнакомца неожиданно прервалась…

*
И пред воображением каждого из присутствующих стало вычёрчиваться общее зрелище неких ритуальных подробностей. Каждый из них, оставаясь наблюдателем, одновременно обнаруживал себя непосредственным участником действа, описываемого рассказчиком. Сумбурная смена событий рассредотачивала их. Всё происходящее становилось медиумическим сеансом, и, как бы внутренним откровением. Личные действия каждого из них были метафоричны. Символы вокруг — явью. А явь — их нутром…

Вакханальная карусель смешалась с происходящим в квартире. Квартира — с фантасмагорическими пейзажами их общего погружение в дым...

...серые булыжники, раскинутые розой ветров по воображаемым осям мира, лежали беззвучно, лишь иногда, изредка втягиваясь и растягиваясь своим красным каменным панцирем, точно грудная клетка живого существа, при этом, оставаясь как бы вовсе бездыханными, то есть оптически неподвижными. Сквозь них, из-под них, над ними источалась жидкость: вода-не-вода, кровь-не-кровь, вино-не-вино, а всежидкость, единоистекаемая влага.
По контуру раскинутых булыжников влага перемежевывалась, урча и шипя, заполняя пространство, как дворец заполняет заговор...

Постепенно, каждый из участников стал полностью осознавать подлинное предназначение столь знаменательного места. А после того, как глаза, каждого их них скользнули выше, словно операторская камера, то им стало предельно ясно всё...

В центре — камень, вложенный в основание, точнее, чья-то голова, словно насаженная на ось копия, древко которого было сращено с корнями будущего творения.

— Сир, исполнилось... — возвестил Шестизвёзд Люциилу.

Люциил молча, заломив свои крылья, точно рука за руку, прошелся по архитектурному плацдарму.
Ёл, тряся своей белесой, как мел, головой, вынужден был плестись подле него…

Дело было сделано. Осталось поблагодарить Адовиаду и наконец-таки отправиться в обратный путь ко дворцу, где его ожидал господин, готовившийся открыть ему тайну своего родства — с ним — Люциилом. Но Адовиады словно и след простыл. И теперь куда бы он ни глянул — его вдохновительницы нигде не было. Тогда: достав из-под кирасы, возле пояса — чётки, Люциил принялся ждать свою спутницу. Жёлтые точеные черепки тут же наперебой запрыгали в его тонких руках-крыльях.
Ритмично оборачиваясь из стороны в сторону, то на левом, то на правом каблуках метеоритовых сапог, Люциил всматривался в обозримые приделы хорошо доступные его взору. Ото всех пяти сторон вестей не было. Ни одна живая тварь не удостоила его своим маршрутом перемещения или траекторией полёта. Но Люциил всё же продолжал ждать, считая дни по мере их убывания в виде листьев на древе, у корней которого он, как крепостной страж, настороженно замер.
Так длилось бы беспредельно долго, пока Люциил не разобрал в падающих листьях — намёк, в котором значилось что…

…солнце, как всегда, протолкнулось сквозь ночь, истребив тьму блеском световых стрел. В городе Москве — окна домов дружно отразили солнечный диск ярким до жмури приветствием. Тут же в их квартиры пролился свет молоком нового дня…
И лишь шторы по обойной глади на стенах продолжали гримасничать уродцами теней сокрушённой ночи. Но там, где Адовиада очнулась от серпа лучей, не было тенистых черточек — только: белизна отшпаклеванных стен и потолка; только тела людей из вчерашней компании да чья-то голова, крепко усаженная на штырь швабры...
Лола, проснувшись Адовиадой, немного поморщилась. Поправив свои трусики под коротенькой юбкой и облизнув губы в отражении очков, что были на лице отрезанной головы, что торчала на острие древка швабры, она направилась к выходу...
Дверь была немного приоткрытой. Адовиада с лёгкостью своей ладони отринула от себя её железную тяжесть и секретная дверь распахнулась настежь. Тогда она смело шагнула на залитый солнцем цветочный луг и направилась ко дворцу...
Адовиада уже издали опознала дворцовую поляну, где хор воды четырёх рек, с неведомой силой оборачивался в небольшой родник. Там под раскидистым деревом перед самым крыльцом одинокого дворца, точно крепостной страж, продолжал стоять рукокрылый Люциил. Ещё мгновение и они оба, как и прежде, предстанут перед лицом своего Господина, чтобы начать всё сначала…


весна 2000