Станция назначения

СТАНЦИЯ НАЗНАЧЕНИЯ

Афанасий Кудлат пересчитал всех овец, но сон не шел. Осенняя ночь, злая, с дождем, давила на дутые занавески, то и дело дребезжали стекла, стряхивая капли, как мокрый пес. Зазвонил телефон. Заспанная жена поверх подушек протянула Кудлату трубку.
 - Да?
 - Сережа умер…
Кудлат поперхнулся.
 - Когда?
Вышло шепотом.
 - Два часа назад… Инфаркт…
Слова, как паутинки, - от боли не укроют.
 - Извини, больше не могу…
Глухие, как из колодца, гудки.
 - Кто это?
Жена подавила зевок.
 - Сергей…
 - А-а… - не дождавшись, отвернулась к засаленным обоям.
Кудлат босой вышел на кухню, сухо чиркнув спичкой, закурил. С прежним остервенением напирал ветер. «И век мой как ничто перед Тобою». Ничто он и передо мной самим.

Мартын Листоног отложил записную книжку и, сунув за ухо карандаш, опять подумал, что пора ехать в Колпашево.

Красноватый огонек металось в темноте. «Вот и вся недолгая, - крутилось у Афанасия. – Что жил, что нет…» Он вдруг представил, как завтра, перекрестившись, жена принесет ему нескладные извинения, как пробормочет по телефону вдове: «И Афоня соболезнует», будто умер ее друг, а не его – а потом придут похороны с их неловкими речами, натянутыми улыбками и водкой, позволяющей забыть чудовищную безобразность жизни. А потом и это пройдет. Афанасий до боли сжал кулаки, едва не обжегшись окурком. И кто нас заставляет делать не то, быть не с теми? Он вдруг вспомнил, как в Афганистане Сергей соскакивал с брони горящего танка, увлекая за собой отделение, как делился на привалах сухарями и пускал по кругу припрятанный в портянке жирный «бычок».
О, какими были б мы счастливыми, если б нас убили в той войне!

Мартын Листоног зачеркнул написанное. Стучала электричка, за окном плыли деревни, а машинист объявлял станции, среди которых не было Колпашева.
И Мартын подумал, что опять едет не в ту сторону.

Выскочившая из настенных часов кукушка трижды прокуковала над Афанасием. «Детей нет, - думал он, прислонившись через кулак к черневшему окну, - любовь прошла, а жить осталось меньше шага…» Глянув в зеркало, он увидел, как стареет в сложившемся быту, как терпит удушливую хватку вещей, которую не разорвать.
«И ничего не измениться, - тикали часы, - ничего не измениться…»
«Да разве ж Сергею хуже? - уперев в стол локти, размышлял Кудлат. - Сдернуть с занавески шнурок, приладить табуретку…»
Но нет, в нем глубоко засела привычка жить.

Мартын Листоног опять зачеркнул абзац и начал с красной строки.

Предрассветный сумрак уже лег серыми клочьями. Как и ко всему, он отнесся к последнему делу своей жизни с неторопливой основательностью – сгорбившись на подоконнике, примерился к балконным перилам, вперившись в расстилавшуюся под ним бездну…

Захлопнув книжку, Мартын вышел в тамбур. Поезд, как в туннеле, мчался мимо длиннющего дощатого забора, на котором огромными буквами на расстоянии голоса одна от другой было выведено: «Счастье = здоровье + короткий ум!» Добравшись до восклицательного знака, Листоног хмыкнул: «На земле никто не доживает до ума, здесь из него выживают».
Мартын Листоног живет в первый век Концумации. С женщиной, которую не любит. В городе, который ненавидит. По утрам он здоровается с соседями, имен которых не может запомнить, называя их про себя Кудыкин, Нудыкин и Тудыкин. Он догадывается, что они ему платят тем же, зубоскаля за спиной: «Мартын, покажи х.. за алтын!» Знакомых у него множество, а друзей нет. Иногда ему кажется, что он пережил Третью Мировую, оставившую после себя лишь мужчин в цветастых галстуках и женщин, с упрямо сжатыми губами, которые уверены, что их авто всегда спешат, куда нужно.

Мгла свила на небе гигантское гнездо, и ранние всполохи, предвещавшие зарю, были как вывалившиеся птенцы. Афанасий Кудлат спал за столом, уперев щеку в скрещенные руки, и сквозь сон чувствовал, как вечная ночь давит на него тяжестью Млечного Пути…

Листоног - журналист. Он мотается по свету в поисках новостей, которые интересуют всех, кроме него. Он бы давно бросил свое занятие, но километры кишок звенят внутри, а жена постоянно твердит, что он сгубил ей жизнь.
«Обстоятельства сильнее нас, – говорит ему начальник, гладя округлый живот, - кто не приспособился – я не виноват…»
В такие мгновенья Мартын думает, что люди, как поезда, имеют станцию назначения, а его поезд давно сбился с пути, словно какой-то нерадивый стрелочник перевел его в тупик.

Осень заставляла ломать язык о месяцы с «брь», когда Афанасий Кудлат ушел из дома. Его жена подозревала - завербовался в Чечню. «Хорошо жили, - оправдывалась она перед приезжим журналистом. – Дачу купили, машину…» Утопая в кресле, Мартын быстро записывал ее слова и думал, что они столько же говорят о Кудлате, сколько туалетная надпись об авторе.
«Товарищ у него умер…»
Мартын понимающе кивнул.
«А теперь, небось, мыкается… - сквозь слезы причитала жена. - И чего ему не хватало…»
Окинув взглядом мягкую мебель, Мартын опять кивнул.
А когда возвращался, вспоминал домик с резным палисадом и все больше хмурился, сдвигая под стук колес седые брови: ему казалось, что и поезд Кудлата следовал чужому расписанию, что и его пытались поставить на запасной путь.

«Эволюция не терпит динозавров, - цокают вокруг языками, будто гроб заколачивают, - эволюция не терпит динозавров…»

А однажды Мартын увидел место своего назначения. Он понял это сразу, едва взглянул на карту, как ребенок понимает, что небо - это небо, а мать - это мать.
«КОЛПАШЕВО: населения тридцать тысяч, рыбный и охотничий промыслы, пять церквей, маслобойня, кожевенный завод».
Справочник был потрепанный, в нем застыл позапрошлый век, а время не стоит на месте, шарахаясь, как полоумный, от собственной тени.
«Но только не в Колпашево», - качает головой Мартын.

В эпоху Концумации Моцарт пишет музыку для «мобильников», а Шекспира узнают по слоганам. «Потребитель потребляет потребителя», - бормочет скороговоркой Мартын, когда занимается с женой шопингом. Он воротит нос от прилавков, но, возвращаясь, послушно несет за женой тяжелые сумки. А недавно ему приснилась ICQ Достоевского. «Мертвый, что виртуальный, - думает во сне Мартын, стучась в “аську”. – Ты кто?» «Конь в пальто!» - отвечают ему. «А где Федор Михайлович?» «Ты че, чувак, прикалываешь? У них же гастроли…» «Какие еще гастроли…» «Обыкновенные, - хохочут над ухом, - они “Бесов” на гитарах бацают…»
И Мартын, как это бывает во сне, вдруг понимает что «Достоевский» - это название рок группы.
Перекручивая простыни, он просыпается в холодном поту.

По вечерам к Листоногам приходят гости. Пьют чай с вареньем, говорят о карьере, а, случается, разводят философию. «Опасно быть лучше мира, - косится жена на темнеющее в углу Распятие. – Один уже попробовал…»
«Мир, как колесо, движется серединой, - прихлебывают из блюдца гости, - а тех, кто лезет вперед – давит…»
«Зато в Колпашево все по-другому, - закусив губу, начинает тогда Мартын. И обводит вокруг рукой – Там всего этого нет…»
Гости смущенно смолкают, а покрасневшая жена, сильнее звякает ложкой. Но Мартын гнет свое.
«Я туда часто наведываюсь, в последний раз меня даже оставляли…»
«Ну и что же ты?» - кашляет кто-то в кулак.
«Не могу же я все бросить…»
Жена вздыхает, она знает, что муж врет, но уличать его стесняется. Переглянувшись, гости берутся за шляпы, жена их не удерживает, провожая до выщербленных ступенек.
«Стыдно, Мартын…» - говорит она, вернувшись, и он видит, как накопленная усталость стекает по ее морщинам.

Боевой офицер Афанасий Кудлат так и не нашелся. Мартын разместил о нем крохотную заметку, совсем не похожую на ту, что писал в поезде. «А может, от бабы сбежал? – просматривая ее, хохотнул начальник. – Бывает…»
Вокруг засмеялись. Нацепил улыбку и Мартын, но в глубине ему хотелось дать начальнику пощечину.
«Или нашел помоложе…» - развивали рядом мысль начальника.
Мартын стал смотреть по сторонам. «Выбор всегда есть», - наткнулся он на буквы, проступавшие в начальственном кресле. «Ерунда, - подумалось ему, – выбора никогда нет…»
Первым делом Мартын теперь косится собеседнику на руку. И обычно находит то, что ищет, под ремешком с дорогими часами или золотым браслетом. Это татуировка: «Счастье = здоровье + короткий ум!», которая наколота симпатическими чернилами, проступающими под его взглядом. Толкаясь в коридорах, он часто слышит также, что конформизм заложен в самой природе, что все живое, стремится дышать, как можно дольше. «Дарвинизм, - прикрыв глаза, мурлыкает начальник. - Против науки не попрешь…»
«Хорошо, что все умрут», - с облегчением произносит Мартын, прикрыв за собой дверь.
А с некоторых пор его окружили говорящие вещи. «Пошлость!» - сквозь электронную музыку доносил телевизор. «Глупость!» - меж рекламных строк кричали газеты. Пытаясь отгородиться, Мартын, затыкал уши, обнимая себя руками крест-накрест, но вещи пробивали защиту.
Тогда он вглядывался в себя.
Но и там видел лишь пустоту.

И все чаще путал услышанное.
Раз он снял трубку.
«Мой-то совсем странный стал, - жаловалась подруге жена. – С ним даже выйти стыдно… Будешь вечером у Пузацких?..»
А Мартыну слышалось: «Говорят, Джордано Бруно на костре сожгли, а я себе трусики новые купила…»
И он швырнул трубку, как змею.

Капитан Афанасий Кудлат стиснул зубы. Бой обещал быть жарким. Боевики прятались за скалы и вяло постреливали. «Усыпляют», - скривился капитан, крепче сжав автомат. Вчера их окружили, и сегодня он остался один - истекать кровью за валуном. Перед ним валялись мертвые – не меньше десятка, - и плен ему не грозил. Чтобы не видеть ненавистные горы, Афанасий на мгновенье прикрыл вспотевшие глаза и вдруг вспомнил ту ночь, когда узнал о смерти Сергея. «Вот и я прибыл на станцию назначения», - подумал он и не заметил, как умер. Короткая очередь прошила его, оставив на спине кровавые пятна. В последнее мгновенье он перевернулся и теперь смотрел широко открытыми глазами в бездонное, голубое небо.
«Сдох, собака…» - пнул обмякшее тело бородатый моджахед.
«Прекрасная смерть», - послышалось Мартыну.

Погода была скверная. Глядя под ноги, Мартын шел по мокрому тротуару и вспоминал, как давным-давно, когда его за руку водили в школу и стригли под горшок, оставался один. Родители задерживались, и, ожидая их у окна под самой крышей, он рассматривал  прохожих. В тот день моросил дождь, улица была пустынной, и только одинокая фигура в длинном, до пят, плаще, не разбирая луж, медленно брела под фонарями. Тогда, ребенком, Мартыну на мгновенье показалось, что он видит свое будущее, что это он сам мокнет под свинцовым небом, подняв воротник и уткнув нос в шерстяное кашне.
Вспомнив тот день, Листоног поднял глаза кверху, уже зная, что увидит в окне под самой крышей.
Прижавшись лбом к стеклу, там стоял стриженный под горшок мальчик.
Ускорив шаг, Мартын поднялся через ступеньку по выщербленной лестнице. Он вдруг понял, что и все только прикидываются счастливыми, делая вид, что бесконечно довольны жизнью, а в глубине мечтают о Колпашево. «Но всем места не хватит», - испугался Мартын. «А разве ты не уступишь?» - покосились на него соседи. Ему сделалось неловко. «Нашел, тоже, раек…» - надулся Кудыкин. «И очень надо…» - отмахнулся Нудыкин. Гремя ключами, Мартын топтался перед дверью, слушая эхо на пустой лестничной клетке, и не мог понять, вышел ли он из квартиры или только что пришел. Он чувствовал себя глубоко больным, разбитым, как старый, списанный в утиль паровоз, но верил, что стоит добраться до своей станции, как сразу поправится.
И однажды собрал чемодан. «Скатертью дорога», - выйдя на лестничную клетку, кричала жена, покрываясь красными пятнами. «Эх, Листоног – глистоног, далеко не уползешь», - уперев руки в бока, провожали его злыми взглядами Кудыкин и Тудыкин. Мартын не оборачивался, он был уже за тыщу верст, и ничто не могло его остановить. Он представлял, как едет домой, как поезд увозит его все дальше, спеша на станцию своего назначения.
Мартын Листоног сидит в сумасшедшем доме. По утрам санитары срывают прикнопленный к двери листок, который прячет номер его палаты, но к вечеру тот появляется вновь. Детским, неровным почерком на нем выведено:

                «КОЛПАШЕВО»

Май 2005 г.