И морские чудовища вышли на сушу... Глава 1

Глава первая. Расстановка сил

Два дня от точки отсчета

     Земля начинает просыпаться с рассветом. Восход солнца – словно будильник: как проспавшие на работу подскакивают в постели, срываются с ветвей птицы и начинают гомонить, лихорадочно суетиться; начиная новый день, поднимают свои лица к солнцу цветы и улыбаются всеми лепестками. Так происходит в каждом уголке земного шара.
     Но есть на Земле места, где восход солнца не вызывает радостного оживления природы. Когда-то прекрасные, деревья там лишены силы, а цветы даже не поднимают головы к свету. Трава там похожа на жесткую колючую проволоку, птицы не поют своих песен, и звери даже не подходят близко.
     "Охо-хо,"- думал  дед Василий.- "Вот-вот рассветет." Он давно уже не любовался рассветом. Собственно говоря, любоваться было не чем. Дед Василий жил  в одном из тех проклятых Богом мест, где люди превратили рассвет в адское зрелище. Поэтому, лишенный всяких лирических настроений, он спустил босые ноги с высокой кровати и прошлепал в угол, где стояла двустволка. Кряхтя и кашляя, проверил, заряжено ли ружье, и уселся на табурет поближе к дверям. Ждать пришлось недолго. Не успел еще первый солнечный луч коснуться земли, как все звуки утонули в реве реактивных двигателей. Дед сжал покрепче двустволку и выскочил на крыльцо. Едва не задевая крышу домика, над головой промчался реактивный истребитель. Старик привычно вскинул ружье и послал оба заряда вслед самолету. Истребитель удалялся все дальше, покачивая крыльями, словно в насмешку над стариком. Дед сплюнул в сердцах, подтянул штаны и посмотрел еще раз вслед самолету. Босые ноги на ветру озябли, дед вздрогнул и пошел обратно в дом. Вслед ему заревел еще один истребитель. Дед Василий еще раз сплюнул и полез под одеяло с головой. Начинался еще один, полный рева двигателей, день.
     А на очень близком аэродроме элитных частей ВВС молодые летчики, ожидая вылета, травили анекдоты, вспоминали учебу, обмывали косточки начальству и смеялись над стариком, выглядевшем сумасшедшим, когда он палил из двустволки по реактивным самолетам. Самым любимым развлечением летчиков было в первый вылет дня пролететь как можно ниже над домом деда Василия. Этакие бравые парни: море нам по колено. Правда, без особой нужды никто не рисковал летать слишком низко, потому начальство снисходительно смотрело на забавы молодых. Но все-таки на каждый праздник дед Василий получал две бутылки водки, пару банок тушенки и палку полукопченой колбасы. Генерал-лейтенант Росохин ценил терпение деда и нежелание расставаться с родными местами, хотя иногда, лично привезя подарки из части, сидя с дедом за бутылкой, говорил: "Дед, ну наплюй ты на моих парней, не дразни их, не скачи по утрам, как дурак, с двустволкой. Ну что тебе стоит потерпеть недельку, ну две-три, а?" На что дед Василий резонно отвечал: "Они у тебя всё орлами хотят выглядеть. Как же им не покрасоваться? Девки-то в гарнизоне есть? Есть. Вот и выкаблучиваются твои парни. А меня не уговаривай, все равно палить по им буду. Уж больно шума да грязи от вашего аэродрому много. Ты уж извиняй, но попроси своих орлов летать повыше, а то, не ровен час, еще собью ненароком." Росохин вздыхал, опять принимался уговаривать деда, если не стрелять, так хоть переехать на другую сторону аэродрома. "Ну пойми, дед, взорвется самолет при посадке или взлете, от тебя же и мокрого места не останется. Переехал бы ты на другую сторону. Там и потише. Никто у тебя над головой взлетать не будет." Василий хитро щурился и спрашивал:  "А что, Миша, у тебя самолеты ненадежные?" Росохин хмурился: "Отчего ненадежные? Очень даже надежные. Просто и палка ведь стреляет раз в жизни." "А мне, Миша, жить осталось не так уж и много. Смерти не боюсь. Боюсь умирать долго и один. Так что пускай взрываются, на все Господня воля." Миша Росохин сплевывал и, в который раз, уговаривал себя забыть, что сам принес запах ракетного топлива, рев двигателей, смазку и пыль на родную землю, и не ему винить деда Василия, а деду корить его за то, что не бережет своих корней. И снова перед глазами всплывал давний майский день, когда крошился под бульдозером крошечный и такой красивый и родной бабушкин дом, в котором прошло все детство Михаила Росохина, генерал-лейтенанта ВВС. И снова брала давняя боль выпившего генерала, и шептал он скорее себе, чем деду: "Прости, дед, что так получилось, прости." После праздников целую неделю он гонял своих летчиков, чистил все окрест, и за каждый полет с лихачеством над  домом деда Василия давал по пять суток гауптвахты. Но через неделю все успокаивалось, опять по утрам взлетали над головой деда истребители, и опять старик бессильно грозил кулаком вслед.
     Дед попытался было заснуть, или хоть подремать, но, как назло, в минуты тишины сон не шел. В который раз он принялся вспоминать прежнюю красоту этих мест. Но и прошлое не помогло ему заснуть. Поворочавшись на скрипучей кровати, дед не выдержал и уселся на пороге. Не было восхитительной ночи, даже комары не жужжали, назойливо выпрашивая лишней крови. Не было их, этих кровососов, второй год в радиусе пяти километров от аэродрома. Дед закурил и мечтательно вздохнул: «Эх, мне бы зенитку сюда! Я бы устроил им учения, чертям окаянным».
     Папироса потухла, старик привычно вздохнул, раскуривать по новой не стал, поднялся, кряхтя, затворил дверь и вернулся на кровать. Улегшись, поворочался и забылся неспокойным старческим сном. И снилась ему молодая еще жена, ржаное поле с васильковыми глазами и высокие сосны на крутом берегу реки…
     Наутро проснулся поздно с тяжелой головой. Удивился звенящей тишине, вышел на крыльцо, осторожно ступая босыми ногами на разогретые половицы. И не увидел привычных уже самолетов в небе, только на краю летного поля мелькали зеленые силуэты.  Привычно загородил солнце узловатой ладонью, вглядываясь вдаль. "Учения у них, что ли? А самолеты не летают… Война или ЧП какое," – дед Василий подтянул штаны и шагнул обратно в дом. И вздрогнул, когда на пороге материализовалась стройная фигурка в военной форме.
     Неровно подстриженные волосы выбивались из под форменного кепи, гимнастерка топорщилась на спине, выбиваясь из-под ремня, свободно болтавшегося на бедрах. Тонкая девичья шея с подтеками пота терялась в слишком широком вороте.
     – Шпиенка? – грозно вопросил дед.
     – Нет, дедушка, - девчонка энергично помотала головой. – И не дезертир, - добавила она, предвосхитив следующий вопрос старика.
     "Мысли читает?" – подивился тот, но виду не подал, а вместо этого спросил:
     – А чего в форме шляешься? Не положено это штатским, - строгое лицо получалось плохо, еще не отошел от долгого сна.
     – Промокла, вот ребята и поделились формой. В речку упала.
     Девушка улыбнулась тепло и искренне, и через секунду дед больше не задавал ей никаких вопросов, а торопливо выкладывал, как ей лучше пройти к шоссе, как обойти посты, сколько раз ходит рейсовый автобус, где лучше сесть на него, в каких он отношениях с летчиками и прочая, прочая, прочая.
Выслушав все, девушка исчезла также стремительно, как и появилась, оставив в памяти смутное видение, больше похожее на сон. И только неровно стриженые светлые волосы какое-то время держались в стариковской памяти.
     Через полчасика деда разморило так, что он не выдержал и ушел в тенек, где у него стояла кровать и улегся спать, вяло подумав, с чего это вдруг ему захотелось спать среди бела дня. А проснувшись, дед Василий не помнил никаких визитов, никаких девушек, что и сказал через час после второго своего пробуждения симпатичному лейтенанту, пришедшему с летного поля.
     Через час примчался Россохин и снова задавал те же вопросы, что и молоденький лейтенант. Дед Василий упрямо качал головой, твердя, что никого не видел, и никто даже не проходил мимо, что тут даже если комар пролетит, и то за версту слышно, если самолеты не летают, а так как комаров нет, то и шума никакого. Россохин сердился, сплевывал и начинал спрашивать по новой. Убедившись в несгибаемости старика, он уехал, попросив напоследок подписать бумагу, в которой были записаны все слова деда Василия.
     Тот подписал бумагу, спросил, когда самолеты залетают, на что Россохин махнул рукой и сказал:
     – Дед, тут такая каша, что не до полетов. Недельку точно отдохнешь, как на курорте. А потом опять тебя мои орлы беспокоить начнут.
     – Не начнут. Будут летать повыше, - уверенно заявил старик, сам подивившись этой мысли, выскочившей как чертик из табакерки.
     – Надеюсь, дед. Да нет, и, правда, будут летать повыше, - генерал-лейтенант озадаченно поправил ремень и вышел в густую летнюю темноту, потирая левый висок, чтобы прогнать внезапную головную боль.

День от точки отсчета

     Военная часть гудела, как муравейник. Рядовой состав поднимал гомон, сержанты покрикивали на рядовых, молоденький лейтенант беспомощно оглядывался на раскормленного прапорщика.
     – Вот суки, месяц ждали, пока зал отремонтируют, пока кино завезут, пока механик проспится, а когда привезли – кричат, что кина не будет! Какое, на хрен, собрание? Мы уже не в советские времена! Даешь кино! – бутузили дембеля.
     Те, что поумнее, стояли молча. Бузотеров быстро и решительно отправили на гауптвахту – посидеть и подумать. Лейтенант наконец-то собрался и звонким голосом скомандовал шагать всем в клуб на собрание.
     Хмурый рядовой состав потянулся к клубу. Пропали законные выходные, большинство понимало, что отмена киносеанса и общее собрание говорят лишь о том, что скоро у них не будет покоя ни голове, ни ногам.
     Так и оказалось. Увольнительные отменялись. Всю часть выводили в "поле", ставить заградительный заслон на какую-то банду. Требовалось задерживать всех без исключения и отправлять в штаб.
     Цепь заграждения начали строить сразу же после собрания. Теперь часть действовала собранно, и шум был самый деловой. В свете заходящего солнца командный состав рассаживал личный состав по грузовикам, чтобы вывезти на место оцепления.
     Выдали боевое оружие, сопроводив, правда, категоричным приказом "Без предупреждения не стрелять!" Дембеля смачно матюгались, салаги робко молчали. Всем отчего-то было страшно ехать в ночь к черту на кулички в какой-то там Степановский лес.
     Расставили всех на расстоянии трех метров по краю леса. Рядовой Сорокин, ушлый парнишка, сообщил соседу, что таким макаром им весь лес не охватить – народу будет маловато. Однако, когда солнце село окончательно, и включили переносные прожекторы, оказалось, что лучам, уходящим за горизонт, конца и края нет.
     – Не иначе все части подняли в ружье, – крикнул Сорокину сосед справа.
     – Точно, раз банду ловят и приказано всех останавливать, – согласился сосед слева.
     – Тогда скажите мне ребята, а какого черта мы стоим так близко? Всю ночь будем стоять? – Сорокин зачастил, потому что становилось темнее и холоднее. А тут еще как назло проснулся аппетит. Он перекинул автомат поудобнее и уставился в густеющую тьму за лучом прожектора.
     – Жрать хочется. Славка, ты не слышал, харч когда подвезут?
     – Раньше полуночи не жди.
     Заслон негромко гомонил, кое-где начали посверкивать огоньки сигарет.
     Вихрем промчался лейтенант с парой мужчин в черных костюмах. Сорокин успел только разобрать "… девчонка потенциально опасна, никто не знает, чего от нее ждать… обвела вокруг пальца, как последних идиотов… выстрелить даже не успели..".
     – Ребят, похоже на то, что ловим бабу какую-то, а не банду вовсе, - Сорокин ожесточенно хлопнул по шее, размазывая комара.
     – Из-за одной бабы париться всю часть не пошлют, – добродушно заметил сосед справа.
     – А, может, она одна целой банды стоит? Сперла ручной пулемет, поставила на тачку, и теперь постреляет все оцепление нафиг.
     – Ты, Славка, ври, да не завирайся. Тут могучая баба нужна – пулеметы таскать. Может, у них на всю банду одна девка, только хитрая очень, – сосед слева невозмутимо закурил и продолжил. – Даже если и одну бабу ловим, все равно смотреть надо в оба. С автоматом и хилая девица справится. Синяков себе набьет, но и народу сможет положить. Так что, кончай базар не по существу, и смотрим в оба. Неохота пулю словить, на меня уже приказ готов.
    Он отбросил окурок в сторону и стал смотреть на освещенную полосу между лесом и полем.

День от точки отсчета

     Отец Дмитрий в мирском выглядел по-другому. Длинные волосы забирал в хвостик, надевал кожаную куртку, потертые джинсы – ни дать, ни взять, вылитый рокер. Впрочем, в мирском и проявлялась истинная суть отца Дмитрия – бывшего комсомольского лидера, потом бунтаря-рок-н-рольщика. По развалу Союза любимец юных дев быстро сориентировался в обстановке и превратился из Шустрика в отца Дмитрия, облачился в длинную рясу и из атеиста стал истинным верующим, и понес слово Божье людям. Россия – веселая страна. Полгода город погудел, погудел, да и успокоился.
     Сейчас его приход приносил ему немалые деньги: люди мерли, как мухи, да и младенцев в церковь стали таскать все чаще и чаще. Давно уже отец Дмитрий, не торопясь, проезжал по городу на Фольксвагене, а то и на Чероки. Был у него еще и Харлей, на котором отче гонял по выходным в окрестностях города. Слабость эту его знали, на дорогах не останавливали – все под Богом ходим, не дай Бог, кто помрет, церковь-то всем нужна.
     Мало кто знал, что отче в бытность свою еще сереньким комсомольским вожаком попал на гэбисткий крючок и работал внештатником в райкоме комсомола. Наушничал, да приглядывал, да докладывал начальству, да мысли свои выдвигал, ведь, в целом, далеко не дураком слыл. Времена поменялись, да вот человек так круто не меняется. Стучал, стучал потихоньку отец Дмитрий на своих прихожан. Хоть и не антикоммунистические настроения отыскивал, а все больше по преступлениям да наркотикам, но ведь стучал…
     Вот и сейчас в мирском шел по улице отнюдь не на прогулку. Позвонили, отметили, похвалили, а потом приказали идти на квартиру, встреча там. Шел отец Дмитрий и думал о том, как нелепо быть штатным стукачом, хоть и романтикой соблазняли, хоть и деньгами. Все равно агент охранки – "бей политических!" Как раз неделю назад читал прелюбопытную книжонку про попа Гапона, как тот революцию устраивал, и что из этого вышло. "Полицейский поп," – вздыхал про себя отец Дмитрий. "А ведь когда-то рок-н-ролл играл, с хорошими ребятами играл. Портвейн в подворотнях пили, гордились тем, что свобода… А теперь кагор по праздникам и матушка чаи пьет с божьими старушками. А они так и шныряют по дому. Вот кого надо бы в службу поставить. У, эти все вызнают, все разгадают. Им ведь делать-то нечего. А у меня приход, крестины, свадьбы, похороны. Ох, нечестное дело творю, деньги за это получаю, а мне хвала и почет…".
     Квартира располагалась в месте неприметном, да и представляла собой обычный домишко. Жили только пропойцы, других людей и не замечали, что и надо было. Куратором над отцом Дмитрием был полковник Федосеев, человек сколь умный, столь же безжалостный. Под началом у него ходила целая рота внештатников, умел полковник вербовать. А сидел в занюханном городке только потому, что здесь судьба творилась. Несколько лет высиживал, ожидал, пока подрастет судьба, сам сюда напросился, перевели, теперь вот пожинать бы плоды, ан нет, сбежала девка. Прямо из рук его молодцев сбежала. А ведь сиди она сейчас у него, подмял бы всю страну под себя. После того, как змееныша того в Москве упустил, прямо из-под носа увели штатовцы, лелеял только эту мечту. "Отыграться бы, за все отыграться, да только как отыграешься, если девки нет? Теперь и Москва засуетилась, все войска в ружье подняли. Ах, ребята, ребята, упустили мы девчонку. А ведь кто-то там, наверху, помнит еще о Пальце Шайтана. Эх, одна надежда теперь на то, что первые ее из этого леса вытащим."
     Отец Дмитрий, как всегда, вошел без стука. Полковник молча кивнул на кресло напротив и протянул сигареты. Отче помялся немного для приличия, потом все же закурил. Федосеев молчал, и отец Дмитрий тоже не торопился разговаривать. Новостей у него особых не было, полковник сам его вызвал, пусть сам и начинает говорить.
     Наконец Федосеев пододвинул к священнику папку и тихо сказал:
     - Посмотри, батюшка, может, тебе это лицо знакомо.
     Отче придвинул папку, долго вглядывался в лицо девушки, потом покачал головой.
     - Нет, не из моего прихода.
     - Тогда запомни это лицо как следует, как увидишь – сразу ко мне. А лучше, если ты эту красавицу приведешь. Но учти, она опасна. Страшнее твоих наркоманов будет, потому что никто не знает, что она может, а чего – нет. А пока съезди-ка ты к одному леску. Степановскому. Там сейчас оцепление ставят из солдатиков, они нашу девочку стерегут, чтобы из лесу не вышла. Так вот, надо бы ее из леса вывести, мимо солдатиков, разумеется. Но ты пока покрутись там, разузнай все. Езжай в мирском, они тебя не знают, поговоришь там с оцеплением, может, что нужное услышишь. Важно это, отец Дмитрий, очень важно. Что узнаешь, сразу сообщай. Немедленно!
     Полковник встал, давая понять, что инструктаж закончен.      И отец Дмитрий поспешил выполнять приказание, про себя сетуя на то, что не хватило сил тогда отказаться от предложения КГБ. "Ничего, ничего, зато жив, здоров, и судимости нет. А то потянуло бы лет на пять. Кто же знал, что этой соплюшке всего 15? Выглядела на все восемнадцать… Платить приходится всем за грехи, всем…"

День третий со дня отсчета

     Саша шла по городу, стараясь не оглядываться. Слишком много людей было вокруг, да и нервничала она изрядно. Куда уходить, как скрываться, если тебе всего семнадцать, и ты почти нигде не была. А самое главное – доверять никому нельзя. Это она интуитивно понимала. Вокруг было слишком много охотников, которые стянулись в город по ее душу. Мысли горожан поразили ее своей суетливостью и жестокостью. Она отключилась от всего мира и побрела к парку, чтобы отсидеться там до вечера, пока не придет время уезжать из города.
      В парке долгожданного покоя не оказалось. Не успела она расслабиться на скамейке, спрятанной кустах, как перед ней материализовался мужчина с дипломатом. Саша уловила смутную неуверенность, сменившуюся лихорадочной суетливостью.
      Мужчина подсел на скамейку, помолчал, затем придвинулся ближе и бодро предложил пойти к нему домой, благо тот недалеко, и заняться более приятным занятием, чем простое сидение на скамейке. В мыслях Александра уловила быстро промелькнувшие картины жесткого извращенного секса и откровенное желание. Повернувшись к извращенцу лицом, она сузила глаза и прошипела в лицо:
     – Еще к кому-нибудь подвалишь с таким предложением – ни на кого больше не встанет. А если попытаешься сделать то, о чем мечтаешь, вообще больше ничего не будешь хотеть, козел.
     Мужчинка подскочил и буркнул:
     – Ведьма что ли?
     – Ага, ведьма, – с серьезным лицом кивнула Александра. – А чтобы поверил – спляши-ка мне что-нибудь русское, – она в упор посмотрела на мужчину.
     И сам себя не понимая, извращенец положил дипломат на скамейку и принялся лихо отплясывать. Ватага пацанов, свернувшая было с соседней аллеи, изумленно замолкла и дружно рванула обратно.
     Когда Саше надоело представление, она поднялась со скамейки, прошла мимо покрытого потом неистово пляшущего мужчины и негромко сказала:
     – Отдохни, урод. Но если ты еще раз подойдешь к кому-нибудь с таким предложением – полчаса танцев для толпы тебе обеспечено. С раздеванием…
     Мужчина за ее спиной со стоном повалился на скамейку.
     Настроение окончательно испортилось, и Саша решила лучше побродить по городу, чем нарваться на еще одного извращенца в парке, предчувствуя, что их немало таится в парках этого города.
     Город был по-летнему пыльным и сухим. Проезжающие машины поднимали пыль, которая и так почти не опускалась на землю. В горле запершило, и Александра оглянулась в поисках ларька. И краем глаза заметила измученного извращенца с дипломатом. Тот направлялся к тому же ларьку, на который нацелилась Саша. Увидев свою мучительницу, мужчинка вздрогнул, еле удержав дипломат в руках, резко развернулся и припустил почти бегом к другому ларьку. Саша хмыкнула и спокойно купила бутылку газировки.
     Она неторопливо брела по улице, на ходу отвинчивая пробку, когда почувствовала внимательный взгляд на своей спине. Поправляя дорожную сумку, как бы невзначай обернулась, и вздрогнула. За спиной стоял здоровенный бородатый байкер. Расстегнутая куртка показывала солидное брюшко, потертые джинсы были немного измазаны машинным маслом и глиной. Однако здоровый мужик не внушал страха, так небольшое беспокойство. Что-то смутное мешало доверять. И Саша, стараясь ровно дышать, так же тихонько побрела дальше.
     Мужик внимательно посмотрел ей вслед и так же тихо направился следом.
     "Главное, не паниковать. Может, ему понравилась моя прическа. Может, он пить хочет. Этот же необязательно из ТЕХ. Не паникуй, Александра. Ты же сумела выбраться из леса. Сумеешь и из города. Спокойствие, только спокойствие…"
     Шедший сзади отец Дмитрий размышлял об удаче. "Девчонка похожа на ту, что ищет Федосеев. Как бы ее разглядеть как следует? Придется пойти за ней, мало ли чего узнаю. Ох, грехи мои тяжкие…"

Два дня с точки отсчета

     Оцепление вяло переругивалось. Отстояв ночь, многие готовы были повалиться прямо тут, возле леса. Но вот послышался шум машин, и все оживились. Подъехавшие оказались сменой из части, обслуживающей аэродром. Сорокин потряс сцепленными руками над головой, приветствуя вновь прибывших. Автомат больно стукнул по груди, Сорокин ойкнул и больше руками не размахивал.
     – Эх, сейчас пожрать, выпить и по бабам, – мечтательно протянул его сосед слева.
Славка хмыкнул и доверительно сообщил:
     – Дай Бог, если пожрать дадут и поспать. Видал, оцепление поменяли, но не сняли. А еще под утро приехали парни в камуфляжке – вылитый спецназ. Так что поедим, вздремнем, и обратно. Вот подожди, так и будет.
     – Наблажишь еще, беспутый. У тебя язык без костей – всю ночь молотил, даже не вспотел.
     – А чего ему, языку-то, потеть? Он ведь не тяжелым физическим трудом занимается, а исключительно интеллектуальным, – заржал довольный тем, что едет на обед, Сорокин.
     Сосед нахмурился немного для приличия и тоже заржал.
После обеда их доставили на прежнее место, и Сорокин, с тоской оглядывая уже знакомый лес, простонал:
     – Хоть бы чем намазали от комаров! Опять ночь работать на кровососов.
     – А ты бы чеснока нажрался, – посоветовал сосед слева.
     – А причем тут чеснок? – искренне удивился Славка.
     – Так мы же с вампирами будем сражаться – засмеялся быстро сообразивший сосед справа. – Ты, Славка, их зубом куси. Тебе и без чеснока можно, потому как ты насквозь ядовитый от рождения.
     – Вам бы только поржать, – проворчал Сорокин. – Вот когда начнут вас жрать – посмотрим, как вам весело будет. Хоть бы эти снецназовцы поймали ту девицу или хоть всю банду, коли она есть там, в этом лесу. На черта мы тут стоим? Лучше было бы пойти сквозь лес цепью, и поднимать всех, до последнего зайца.
     – Накаркаешь, Славка. Чем тебе на месте не стоится?
     – Автомат шею тянет, комары кровь сосут. Чего еще изволите? Через час опять жрать захочется…
     И Сорокин замолчал, огорченно обсасывая про себя несчастную свою судьбу. От нечего делать он уставился на лес, освещенный заходящим солнцем, хотя это было последнее, что бы он хотел сейчас делать.
     Ветви деревьев как-то странно качнулись, отвлекая Сорокина от жалостливых мыслей. Он вспомнил, что ему вот-вот домой, и встрепенулся, пытаясь вспомнить, ветки какого дерева странно зашевелились. Через пять минут сосредоточенной работы по осматриванию ближайшего дерева ему страшно захотелось спать, и он вернулся к прежнему занятию – выдвижению различных гипотез о том, сколько их еще здесь продержат.
     Однако долго заниматься научной деятельностью ему не пришлось. По цепи прошло оживление, и сосед слева сочно выругался, передавая новость.
     – Накаркал ты, Славка, мать твою за ногу. Сейчас потащим на своем горбу прожектора по лесу. Кому-то ждать надоело – энерджайзер, видно, в заднице. Сбылась мечта идиота...
     Сорокин раздавил окурок и, безмятежно глядя в ночное небо, пропел:
     – Наша служба и опасна и трудна…
     – А чего ты хотел? Мы солдаты, – он пожал плечами. – Прикажут в лес, значит, пойдем в лес. Не зуди, все приятнее, чем стоять на одном месте. Расслабься, и попытайся получить удовольствие…
     И снова замолчал, потому что вдалеке послышался шум моторов. Их снова меняла обслуга аэродрома.
     Еще раз глянув на вновь прибывших, Сорокин перехватил поудобнее автомат, и принялся прилаживать к нему фонарь, гоняя по кругу мысль, что лень – двигатель прогресса…
     Еще через пять минут цепь двинулась в лес, сопровождая свое передвижение тихими матюгами, поскольку для них в лесу никто не прибрался.
     Обслуга аэродрома устраивалась на месте поудобнее – ждать предстояло долго.
     Темнота навалилась внезапно, так же внезапно позади включились прожектора. Солдаты даже вздрогнули, потом успокоились, и снова начались тихие разговоры. Никто не заметил странного шевеления ветвей  деревьев.
     К восходу оцепление мирно клевало носом. Половина перекинула автоматы за спину и курила, стоя вполоборота к лесу. Поэтому никому не было интересно, почему это рядовой Трегубько вдруг потащился прямо к лесу, нарушая приказ стоять на месте и бдить в оба глаза.
     Худенький и невысокий Трегубько, выполняя приказ, бдил в оба глаза, зорко осматривая окраину леса. Именно он и заметил шевеление ветвей и шорох коры. Оглянувшись на напарников, он понял, что им уже все абсолютно по барабану, посему решил сам проверить, что это там шуршит. Лопоухий, курносый и весь в веснушках, типичный деревенский парнишка, он страстно хотел выслужиться до сержанта, чтобы потом хвастаться лычками перед невестой, оставшейся на родине.
     Не торопясь и сторожко оглядываясь, Трегубько вошел в лес, выискивая то дерево, которое он приметил. Выставив вперед автомат, поводил дулом из стороны в сторону, представляя себя крутым коммандос. Предрассветное марево, звонкая тишина создавала особое настроение, и Трегубько почувствовал себя героем. Подойдя к дереву, он поднял вверх глаза и больно получил шишкой между глаз.
     – Ах, ты, собака! – вырвалось у него. "Белка, наверняка белка шалит. У-у-у, сволочь, теперь фингал будет. Хорош я буду красавец!"
     Он прикрыл голову рукой и попытался подобраться поближе к дереву. Получив еще пару раз шишками по макушке, Трегубько плюнул и уселся с горя под березой, на которую пытался забраться. Сверху послышался шум, и он вскинул лицо вверх. По березе спускалась большая светлая белка с сумкой через плечо, сжимая в одной руке еловые шишки. "Мать честная! А белки-то какие, оказывается, бывают! Красивые!" Благоговейно глядя на спускающуюся белку, Трегубько бросился помогать той благополучно спуститься с березы. Его обдало волной легкого приятного запаха, он зарылся в него с головой и блаженно улыбнулся. Белка настойчиво его о чем-то просила. Бедный Трегубько не мог понять, зачем белке его одежда, но радостно начал раздеваться – как отказать такой красоте? Через пять минут Трегубько лежал, улыбаясь, в кустах в одних майке и трусах, а белка над его головой стригла свои замечательные волосы. Трегубько любовался красивой огромной светлой белкой, а в голове его была пустота и легкая боль в левом виске пульсировала, мешая наслаждаться ранним утром и открывшейся ему красотой.
     Еще через три минуты соседи по оцеплению смотрели, как Трегубько возвращается в строй, еще через полминуты они забыли о его существовании, а через полчаса лейтенант, обходя оцепление, заметил, что рядового Трегубько нет на своем месте. Опрос соседей ничего не прояснил, но заставил лейтенанта броситься в лес искать непутевого рядового. Трегубько нашелся практически сразу же. Он полз по кустам, шепча:
     – Ну куда же ты исчезла? Белочка, возвращайся! Такая красивая, – жалобно стонал несчастный Трегубько. Он был весь искусан комарами и исцарапан. Под глазом уже расплывался изумительный по синеве фингал. Трегубько полз на коленках, в майке, трусах, ботинках и с автоматом на шее. Автомат больно колотил рядового Трегубько по голым исцарапанным рукам, но тот ничего не замечал.
     Слегка ошалевший лейтенант позвал сержанта, и вдвоем они поймали спятившего Трегубько и потащили из леса. Все расспросы не дали никакого результата. Парень все твердил о какой-то большой красивой белке. Можно было только понять, что он подарил свою одежду дикому лесному животному.
     Лейтенант принялся ставить в известность начальство о свихнувшемся рядовом, умалчивая о том, что никто не заметил, как рядовой уполз в лес и там разделся.
     Поиски одежды ничего не дали, только несколько шишек валялись под березой, да непонятно откуда взявшаяся прядь русых волос. Явных следов не было, лейтенант и сам был на грани помешательства.
     Вся суета закончилась визитом майора безопасности и приказом снимать оцепление,  а также выводить людей из леса.
     До лейтенанта, следившего за погрузкой потерявшего сознание Трегубько в машину, донеслись обрывки разговора майора безопасности и парня в хорошо сшитом черном костюме, абсолютно неуместном в этом нереальном месте.
     – Бесполезно, она уже ушла. Сумасшествие – это следствие. Все необъяснимые явления – свидетельство ее продвижения. Однако, это дерзко с ее стороны – так громко заявить о себе. Теперь придется срочно ставить посты на всех дорогах. Знать бы, куда она двинется теперь, – костюм задумчиво потеребил мочку уха.
     – Да, было бы неплохо это знать. Для начала – ближайший город. Пешком далеко не уйдешь. Что ж, возвращаемся к Федосееву, с докладом, что упустили. Хотя этого он и ожидал…
     Майор вздохнул, и усадил свое подтянутое тело в запыленный газик. Оглянувшись, лейтенант увидел, как костюм устало говорит в рацию:
     – Береза, я Альфа. Отбой. Возвращайтесь на базу, цель уже ушла.
     "Дурацкий диалог, дурацкая ночь, дурацкий день, весь мир дурацкий! Придем в часть – напьюсь при первой же возможности… А ведь правду сказал старлей из соседней части про спецназ. Так, наверное, никогда и не узнаем, кого ловили. Банда, банда… Никакой банды нет – есть только одна женщина, которую ловили две части и не поймали. Раньше бы ее назвали ведьмой…" Мысли лейтенанта переключились на будущую выпивку, и он с радостью выкинул из головы все заботы прошедшего дня.

День третий со дня отсчета

     Отец Дмитрий уже полчаса тащился за праздной девицей, которая вроде бы была похожа на ту, что разыскивал Федосеев. Ему уже надоело таращится во все витрины следом за объектом его слежки, а эта девица и не думала останавливаться. Ему уже хотелось догнать ее и, положив руку на плечо, развернуть к себе и внимательно разглядеть ее лицо.
     Но девушка шла себе неспешно, изредка поправляя сумку на плече, да попивая на ходу газировку. Шла абсолютно бесцельно, как стало понятно несчастному, потеющему в своей куртке, батюшке. Мысленно сплюнув, отец Дмитрий, стащил куртку с плеч и снова потащился за девицей, настроившись на долгие бесцельные блуждания. Однако вскоре девушка задержалась у столба, обклеенного по старой моде различными объявлениями и воззваниями, и дальше пошла уже обеспокоенная какой-то целью.
     Батюшка на минутку задержался у заинтересовавшего девушку столба, и с явным облегчением прочитал наклеенное поверх всех плакатов собственное объявление об открывшемся при церкви приюте странников. Глянув в сторону объекта его слежки, он понял, что девушка направится в приют, поскольку та уже расспрашивала прохожих, как пройти к церкви.
     После этого он уверенно зашагал к своему дому, чтобы облачится в привычную для священника одежду и, главное, принять душ – погода для июня стояла непривычно жаркая.
     После душа он позвонил Федосееву с докладом о подозрительно похожей на разыскиваемую девице и спокойно отправился пить чай, уверенный, что девушка придет в приют. Все равно приезжему без денег в городе больше некуда было деваться, а, насколько отец Дмитрий понял полковника, девушка сбежала лишь с небольшой суммой, да предметами личной гигиены.
     Матушка долго и нудно скрипела о делах прихода, о старой Марковне, которая с утра занемогла и потому на паперти не очень чисто, о бабках, которые обещались принести ягод на варенье, да о младшей дочери, которой ни жить, ни быть понадобился крутой CD-плеер, ведь у всех в классе есть, как же наша девочка будет хуже всех, и прочая, прочая, прочая… Отче привычно отключился от усыпляющего голоса жены и прокручивал в голове план действий, который ему сообщил Федосеев. Наконец ему надоел бессмысленный монолог матушки, прерываемый лишь стуком спиц, и он решительно отодвинулся от стола и буркнул:
     – Пойду-ка в приют схожу, посмотрю, что там делается.
     – А там что-то должно делаться? Марья Васильевна справляется, чего там ходить и смотреть? – вскинулась жена.
     – Все равно схожу, вреда не будет, – и отец Дмитрий быстро вышел из гостиной, пока матушка не кинулась вслед за ним.
     В приюте и правда был полный порядок. Полная смешливая Васильевна мастерски управлялась со всеми делами: постели всегда были свежие, обед сытный и вкусный, да и дешевый, гостившие странники (гости города, усмехнулся про себя Шустрик) были довольны приемом и условиями быта, простыми и вполне комфортабельными, как ни странно. Впрочем, удивляться было нечему – приют размещался в бывшем городском Доме колхозника. Приход лишь подремонтировал здание, примыкавшее одной стеной к заднему двору церкви, да старые связи Шустрика обеспечили приют вполне приемлемой сантехникой. А что еще нужно усталому страннику, как не хороший обед, постель и возможность умыться?
     Девица еще не появилась, и отец Дмитрий остался до ужина под предлогом посмотреть на вечернюю трапезу. Службу, слава Богу, сегодня и без него проведет дьякон, можно было и передохнуть.
     К ужину тощая девица пришла, и отче наконец-то увидел ее лицо. С трудом удержав порыв броситься к телефону, он ласково обратился ко всем обитавшим в приюте и произнес благодарственную молитву перед ужином.
     Отужинав, постояльцы разошлись по комнатам, а отец Дмитрий, стараясь не казаться поспешным, важно направился к телефону.
     Через десять минут он снова сидел в своей гостиной и пил чай с женой и дочерьми. Никакого дискомфорта он не ощущал. Он лишь выполнил свою работу, а дальнейшее его не касалось. Уговор с совестью был достигнут уже довольно давно. К тому же чай со свежим вареньем был чудо как хорош…