Дождь

Дождь.


С утра лил дождь, такой беспросветный, мелкий и колючий, осенний дождь. Договорились встретиться в центре города и еще раз, может последний, побродить по Кельну. Договаривались накануне вечером, но вот уже больше часа я жду свою подругу, но она не приходит. Пыталась ей дозвониться, но телефон не отвечал. Ну, и ладно, поброжу одна. В конце концов, должна же я хоть немного отдохнуть и посмотреть город перед отъездом. Через неделю виза заканчивается, и надо  уезжать в Москву домой.
 Более четырех месяцев в Германии. Как быстро пролетело время и как бездарно. Квартира, уборка, презрительно-снисходительные взгляды богатых русских хозяев, обосновавшихся здесь в Германии. Как одолжение тебе делали, когда брали на работу в свои  фешенебельные  дома и квартиры. Вроде как своя русская, такая бедная Лиза, приехавшая подзаработать. Жизнь в семье, по вечерам пойти некуда и не с кем, никого не знаешь, денег нет, устраивалась в маленькой комнатке перед телевизором на весь вечер (хотя, что здесь телевизор – сплошная непонятная немецкая речь). А утром все сначала. Хорошо ли вычистила место за батареей, достаточно ли аккуратно погладила брюки, рубашку, сегодня у хозяина очень важная встреча, - придирчивый и в то же время такой полудружеский тон, да нет обижаться особо не на что. Обращались со мной не плохо. Правда первое время было тяжело привыкать к положению домработницы, все-таки в Москве всегда имела нормальную работу, на которой уважали, обращались как с равной. И вот завербовалась в Германию, по примеру своей подруги, за полгода заработавшей столько денег, сколько в Москве по тем временам и не снилось. Подруга хоть сына одного оставляла, и постоянно переживала там за него, а мне и оставлять некого, одна. Хотя, конечно, ну как же одна! А мать – все эти четыре месяца пока я здесь в Германии – она одна там в Москве.
Как-то изменилась  Москве за эти годы, конец 80-ых, начало 90-ых. Сложное время.  Перестройка, которая уже началась, но еще не закончилась. И конца этому не видно. Всегда жили хорошо, отец часто бывал в командировках за границей, постоянно привозил оттуда и деньги, и талоны в магазин “Березка”, в котором можно было купить то, что трудно даже с переплатой было достать в обычном магазине по самому большому знакомству. Учеба в техникуме, потом работа в НИИ, зарплата небольшая, но стабильная.  Мать работала кондуктором в автобусе, конечно, жили только за счет отца. Жили интеллигентно, не шиковали, но в обед всегда был аккуратно сервирован стол, всегда были деликатесы. И мама, и я замечательно готовили. И одевалась я всегда не плохо, ну да, что там – не плохо. Сколько лет прошло, а старые знакомые до сих пор вспоминают, что выглядела я всегда как куколка, в самом модном, самом красивом. Но все…все это в прошлом. Как-то нелепо прошла жизнь, не прошла, проехала катком.
И теперь мне 43, я одна, в этой чужой стране, под моросящим дождем, не знаю языка, в жизни все уже было и ничего уже не жду. Все, все в прошлом, Чувствую себя одинокой и не могу это изменить.
Когда Маринка впервые заговорила о Германии, в Москве после всех этих перестроек люди с прекрасным образованием зарабатывали гроши, а куда уж мне с моим химико-технологическим техникумом и многолетним стажем работы в НИИ, который распускали, сокращали, уничтожали. Так вот, когда Маринка заговорила про Германию, я загорелась. “Вот оно”, - подумала я. Это последняя надежда. Там обязательно что-то произойдет, я, наконец-то, встречу свое счастье, должно же быть у человека оно – это счастье. Встречу того, единственного, кто не бросит, не уйдет, не предаст.
Боже, как сложно вспоминать то, что было. И первый брак. Как я любила его. Когда он меня впервые увидел, остолбенел. Многие мужчины терялись при первой встрече со мной. Я знала,  выгляжу что надо. И белокурые локоны, и большие голубые глаза, в которых всегда было много тепла и любви (это его слова)  и нежная кожа, пышная грудь – все это у меня не отнимешь. Я это понимала, но никогда не ценила, вернее не превращала в товар. Я была я. Главным в жизни для меня была любовь, я искала ее, ждала. Он, черноволосый молдаванин, высокий, энергичный, с хищным орлиным носом, узкими губами и гордой статью, как говорится, запал на коренную москвичку, с нежным московским говорком на "а", с интеллигентными манерами и веселым добрым нравом. Долго не ухаживал. Предложил руку и сердце вскоре, мы поженились.
Когда он меня ударил первый раз, я не испугалась, я просто очень удивилась. За что? Почему? Но потом были и второй, и третий. Самое трудное было скрыть все это от родителей. Отец очень сильно нервничал. Он интеллигентный человек, мягкий, добрый. На мать не то, что руки, голоса никогда не повышал, и здесь такое. Скрывала столько, сколько могла, но, в конце концов, синяки на лице можно один раз объяснить случайным падением, но 2-ой, 3-ий уже невозможно. Он говорил, что бьет, потому что я его обманула, я не могла родить ему ребенка. Это было больно, унизительно, я понимала, что должна бежать от него, но я любила его безумно. Трудно это объяснить, но когда вся жизнь, вся радость заключается в одном человеке, то очень долго прощаешь ему все. Так мы жили 6 лет. Потерянные годы, лучше о них не вспоминать.
Когда я вернулась жить домой, отца уже не было, серьезная болезнь сломала его. Мы остались с мамой вдвоем. Я почувствовала себя свободной после развода, одновременно с этим я почувствовала на себе ответственность за мать, которая совершенно не умела зарабатывать на жизнь. Устроилась я на техстанцию, начальником смены, как-то удачно сложились обстоятельства. Заработок был хороший. Опять же связи. В те времена главным было не наличие денег, на которые ничего нельзя было приобрести, а наличие связей. Молодой здоровый коллектив веселых добрых, жизнерадостных парней. Тогда я научилась ездить на машине, которая осталась от отца. В те годы молодая красивая женщина за рулем – это была редкость. Если что-то случалось с мотором, и приходилось останавливаться на пути, то редкий водитель проезжал мимо красотки, уткнувшейся в карбюратор. Мужчины предлагали помощь, помогали, после этого настойчиво требовали телефон, но я легко отказывала, лихо садилась в машину и исчезала, мило делая им ручкой. Не знаю, обижались они на меня, думаю, что нет. Я знала, что мужчины испытывают удовольствие, находясь рядом с красивой молодой женщиной. И я дарила им это удовольствие. Когда они чинили мою машину, они были рядом, если повезет, могли даже дотронуться до меня. Но не более того, нет. Рана после первой любви не зажила, и страшно было начинать сначала с кем-то, открыться и уж тем более полюбить. Но время, как известно, лучший доктор. Когда ты молода и впереди целая жизнь, тогда ты и время справляешься с обидами, горечью, страхом и продолжаешь верить, верить в себя, в чудо, в любовь. Это уже потом, уже потом, когда тебе перевалит за 40, а позади груз неудач, тогда время не вылечивает, оно просто заглушает боль, но самому найти сил для новой жизни бывает невозможно. Вот тогда и требуются специалисты, такие модные на Западе психотерапевты. Но эти мысли придут потом, а сейчас, сейчас в очередной раз что-то случилось со сцеплением, и я стала на трассе, как вкопанная, ни вперед, ни назад. Когда он вышел из своей машины, и пошел ко мне навстречу, я поняла, что это судьба. Пропал весь мой страх, вся боль, все недоверие. Когда я увидела эту добрейшую улыбку в пол-лица, эти синие глаза, красивый чувственный рот (почему-то я сразу поняла, что этот рот чувственный), светлые волосы – он  как добрый богатырь из старой доброй сказки из детства. Он очень мило отстранил меня от машины, быстро и легко что-то там в ней подкрутил, протер руку и протянул ее для приветствия.
- Виктор, - мягко сказал он.
- Ольга, - ответила тоже легко, как старому знакомому.
Еще раз улыбнулся, подмигнул, сел в свою машину и уехал. Я стояла, как вкопанная. Ну, вот,- думала, надо же такому случиться. Такой парень, ведь вот мой родной. Я почувствовала это. Но уехал, и даже телефон не попросил. Было немного грустно.
Когда через неделю вечером у меня дома зазвонил телефон, я совершенно не ожидала услышать тот голос, который услышать хотела больше всего. Но бывает же такое: "Алло, мне Ольгу. Узнаешь? Это я, Виктор”. Как он узнал мой телефон, он так никогда мне и не сказал. Это была его тайна. Тогда я столкнулась с его первой тайной, но не придала этому значения.
Мы не расписывались. Он просто жил у нас. В доме рядом со мной каждую ночь находился мужчина, который стал для меня всем, у него был очень добрый, я бы даже сказала нежный характер, он никогда не раздражался, никогда не грубил. Каждый вечер превращался в романтическую встречу двух влюбленных. Это было как сны наяву. Я каждый день говорила: "Боже, спасибо тебе за эту встречу, за этого мужчину, за счастье". Виктор работал врачом-терапевтом в одной из центральных поликлиник. По вечерам он частенько очень смешно изображал в лицах своих пациентов. То говорил про какого-нибудь дедушку, требующего возвращения коммунистов, почему он с этим приходил к врачу неизвестно. То рассказывал про какую-нибудь бабульку-одуванчика, обнаружившую у себя  абсолютно все болезни. Медицина просто не может их выявить, но они обязательно у нее есть. Я немного ревновала его к пациентам, понимая, что перед ним раздеваются не только 80-летние старушки, но также и 18-летние девушки. Виктор был моложе меня на 5 лет. Это, конечно же, не много, но спокойной я себя не чувствовала, и немножечко считала себя где-то в глубине души немного неподходящей для него по возрасту. Я понимала, что он со своим характером и внешностью легко мог влюбить в себя любую молоденькую красавицу. Но я скрывала все свои сомнения, свои тревоги. Рядом со мной был он, дарил мне счастье. Это было главное. Маме моей он тоже нравился безумно. Настолько, насколько она не любила, боялась моего первого мужа, настолько она просто обожествляла моего второго мужчину. Прошел год. Это был год счастья. Я уже смело смотрела вперед, я уже заговаривала с ним о будущем. К сожалению, детей я иметь не могла.  Но, казалось, его это не трогает. Он еще не успел увидеть в этом трагедии. Мы часто вместе по вечерам посещали все самые интересные кафешки в Москве. В театры ходили редко, часто бывали в гостях. У Виктора, как впрочем, и у меня, было множество друзей, которые всегда были рады видеть нас.
…Я запомнила это утро целиком, до мельчайших подробностей. Это была пятница. Мы, как всегда позавтракали, он выпил свой кофе. Выкурил сигарету. Как всегда поцеловал меня перед уходом. Все было как всегда, с той лишь разницей, что вечером он не вернулся, ни в семь, ни в девять, ни в двенадцать, не было его и утром. Я была в панике. Обзвонила все больницы, все морги. К нему на работу звонить было бесполезно в выходные дни, они не работали. Обзвонила всех друзей и знакомых, никто ничего не знал о нем. Я не могла спать, есть. Элементарно, так как делают все женщины в этом мире в подобной ситуации, я сходила с ума, рисуя в своем воображении одну картину страшнее другой: сбила машина, попал в аварию, убили, забрали в милицию... Я, как все женщины в этом мире, не могла подумать о самой простой, самой банальной причине. О том, что он просто не захотел вернуться, он просто ушел от меня. Но это не может быть, потому что этого быть не может. Он же целовал меня утром, он же еще этой ночью обнимал меня и ровно дышал мне в ухо. Мы никогда не ругались, никогда не обижались, не скрывали друг от друга ничего (или мне казалось, что ничего). Однако же он так и не сказал мне, откуда узнал мой номер телефона, как-то умудрился пронести эту маленькую тайну через весь год. Не знаю, как дожила я до понедельника, как-то дожила, и это было еще легко, потому что до понедельника я имела надежду. В понедельник я позвонила ему на работу. Обычно я делала это крайне редко. Он всегда предупреждал меня, что у него в кабинете постоянно пациенты, медсестры и мои домашние звонки ему сильно мешают. Я звонила за весь год, может быть, раз пять или шесть, только в каких-то экстренных случаях.  В этот раз случай был экстренный. Что я хотела услышать, узнать? что он где-то далеко, жив, но с ним что-то случилось, и потому он не может прийти домой, то есть ко мне, не может прийти на работу. Я надеялась услышать чужой голос, который сейчас мне все объяснит, растолкует, успокоит. Когда в трубке прозвучало его мягкое, нежное, легкое: "Алло". Я от неожиданности не смогла произнести ни слова, зато он отреагировал быстро: "Алло, Лена, это ты, Лена?!"
…Я бросила трубку. В первые несколько секунд после его "Алло" я испытала радость, счастье, облегчение: жив, здоров! Он жив! Но дальше, потом.. потом. Он жив и называет имя другой женщины, он здоров и не приходит ко мне. Это был, наверно, самый страшный момент в моей жизни. Я потом долго не могла понять, откуда взялось это зло, эта жестокость. Он же любил меня, даже если вдруг он разлюбил сейчас, встретил другую, ушел, но почему, почему так? Почему сбежал? Это было тем ударом, от которого я больше всего не могла оправиться долгие-долгие годы. Психологи утверждают, что мужчины часто рвут отношения с женщинами именно так, что они боятся женских слез, истерик. Что для них это невыносимо. И это, действительно, не редкое явление, но когда об этом читаешь где-нибудь в книге или видишь в кинофильме – это одно, но когда это случается с тобой в жизни, когда это делает тот, кому верила, любила, кого боготворила – это невозможно пережить. Как я это все-таки пережила?  Не знаю. Как-то пережила.
Больше я не позвонила ему ни разу, за это буду уважать себя всю жизнь. Не боролась, не просила, не выясняла. Прошло без последствий? Нет, конечно. Но никогда ни у кого ничего не просила, такой уж характер. Жить с ним тяжело, но по-другому не могу. Встретилась я с Виктором через полгода случайно на какой-то вечеринке. Покурили, поговорили спокойно без сцен. Больше я его не видела, и знать о нем ничего не хотела. Можно подумать, что я сильная. Вот так, вычеркнула из жизни, вырвала с корнем больную душу, как больной зуб. Конечно, нет. Сильные люди, кто так делает в один момент и больше не возвращается к этому, не страдает, не живет памятью прошлого. Меня, к сожалению, хватило только на внешнее проявление характера. Внутри была слабая отчаявшаяся женщина, которая много курила, часто грубо и совершенно необоснованно злилась на мать, подруг. Все это выходило из меня долго, очень долго. Но он этого не знал! И никогда не узнает. Гордыня, Нет, уважение к себе и к той любви, которая была. А пережить все это можно, сложно, но можно. Шли годы, серые безликие дни, какие-то мужчины, крутящиеся рядом, вроде бы жизнь, но это было медленное угасание, а может быть восстановление, кто знает!         Иногда жизнь кажется до банальности простой внешне.
Я была одинока, не было рядом того, кто мне был дорог, и кому я была дорога. И этого достаточно, чтобы чувствовать себя несчастной. И все проблемы, которые занимают умы многих великих людей: о смысле жизни, о ее тайнах для меня были далеки, туманны и неинтересны. Тогда для меня была одна истина – мое женское одиночество. И я была несчастна, остальное меня волновало мало. Я думала, что люди могут философствовать только тогда, когда у них есть все необходимое: любовь, семья, когда рядом с ними их близкие. Когда ты сыт, ты думаешь о десерте, об изысканном десерте или хорошем благородном вине. Но когда ты голоден, то кусок черного хлеба – это все, о чем ты мечтаешь. Я очень тяжело переживала свое одиночество, теряла ли я надежду? Возможно, да. Но все-таки что-то внутри меня говорило мне, что это не конец. Хотя, конечно, 43 года – это много, для одинокой женщины, это очень много, по крайней мере, мне так казалось. Может быть, если бы я в своей жизни не пользовалась вниманием мужчин, не была бы интересной, и даже, как считали многие, не была бы красивой, может быть, я более спокойно пережила свое сегодняшнее положение. Я бы за эти годы сумела убедить себя в том, что мужчины не так уж и важны, что живут же люди всю свою жизнь без семей, ничего, как-то привыкают к этому. Но успокоиться мне мешало мое внутреннее чувство собственной нереализованности. Почему? Вновь и вновь я задавала себе этот вопрос. Почему, я, будучи красивой, обаятельной женщиной, всю свою жизнь желавшей любви, осталась в эти годы отвергнутой без какой-либо надежды на будущее счастье. Но не буду лукавить, надежда на счастье теплилась в самых отдаленных уголочках моей души, вероятно, поэтому я и оказалась здесь в Кельне. Где так бездарно прошли все 4 месяца, которые мне были отпущены визовой службой. И вот скоро, совсем скоро, через неделю, я должна уезжать. Я приеду в Москву, вернусь туда, откуда я пыталась бежать.
Отчаяние, тоска, а, может быть, уже просто безнадежное спокойствие было в моих глазах, когда мимо меня под этим кельнским мелким дождем прошел мужчина. Что-то задело меня, когда наши взгляды встретились, то ли внутренняя улыбка, доброжелательность, теплота, то ли в его взгляде было что-то, что нашло отклик в моей душе, но, пройдя несколько шагов, я остановилась и обернулась. Он тоже остановился и тоже посмотрел мне вслед. Я не знала ни одного слова по-немецки, естественно, он не знал ни одного слова по-русски. Это трудно объяснить, но мы познакомились, мы смогли понять друг друга. С первой же минуты  нашего знакомства во мне возникло ощущение того, что я могу ему доверять, что он свой, такой же, как и я. Он пригласил меня к себе. И что самое удивительное – я пошла. Да, пошла к нему домой.  Мы провели с ним полторы недели вплоть до моего возвращения домой. Это были красивые дни. Конечно, я старалась ему понравиться. Я была очаровательной, милой, домашней, я была такой, какой, я знала, нравлюсь мужчинам. Его звали Маурицио. Это был невысокого роста смуглый итальянец с лучистыми карими глазами, прекрасными вьющимися волосами, очень мягкими нежными манерами и доброй по-итальянски восторженной улыбкой. Из своей солнечной страны он переехал в Германию, когда ему было чуть больше 20, да так и остался здесь. Имел работу, хорошую квартиру, в которую любил вкладывать не только деньги, но и душу, свой собственный труд. На большой террасе он разводил прекрасные цветы, в гостиной у него стоял огромный аквариум. Жизнь в Германии затянула его, но все-таки он всегда чувствовал себя здесь немножечко чужим, немного одиноким. Он жил один уже более десяти лет. Его единственный брак оставил у него глубокий след страданий, и он дал себе слово, ни за что никогда больше не жениться. У него были женщины, в которых он влюблялся, которые украшали его холостяцкую жизнь. Однако он никого никогда не впускал в свою душу, некогда закрывшуюся от грубости и жестокости для всех.
Родилась ли во мне надежда? Не знаю. Мне просто было хорошо с ним. Я не строила никаких планов на будущее. Я дарила ему свои добрые чувства, и это радовало нас обоих. Неделя счастья – для меня это было уже не мало. По крайней мере, мне будет, с чем возвращаться домой в Москву, будет, о чем вспоминать и грустить. Мы расстались. Виза моя закончилась. Я вернулась домой.
Москва встретила меня неприветливо, сильный холодный ветер с дождем, казалось, постаревший за эти 4 месяца моего отсутствия дом, ставший еще более серым еще более грязным, неуютным. После Германии после ее стерильной блестящей чистоты повсюду, Москва казалась мне грязной, какой-то заброшенной, похожей на большую деревню. И еще, когда вступаешь на родную землю первое, что бросается в глаза после Европы, что буквально режет глаз – это пьяные физиономии..
Но вечером следующего дня, когда в нашу малюсенькую двухкомнатную хрущовку нахлынула толпа моих подруг, после 1-2 рюмочек водки и соответствующей московской закуски под нее с селедочкой, грибочками, я поняла, что вернулась на Родину, что здесь меня любят, ждут, мне рады
Снова началась прежняя московская жизнь. Но Маурицио я не могла забыть я постоянно думала о нем. Мне не хватало его тепла, заботы, его ласк. Мое сердце снова оттаяло, душа снова открылась. Но я знала, что у нас нет будущего. Он никогда не захочет жениться на мне, он вообще не женится ни на ком. Он много раз говорил мне это, пытаясь быть со мной честным и расставить сразу все точки над и. Слишком печальным был опыт предыдущей женитьбы. Через две недели я все-таки решила позвонить ему сама. У меня был его телефон, но у него не было моего. Я специально не оставила ему свой телефон, чтобы не ждать и не мучаться.
- Маурицио, - я не успела добавить ни одного слова, как на том конце провода раздалось
- О! Olia! Olia! – радость его была неподдельной, искренней и бурной. Это чувствовалось в голосе. Дальше он говорил по-немецки, очень быстро, но я понимала смысл, суть его слов. Он говорил о том, что он безумно, безумно скучает. Что он готов отдать все за счастье быть рядом со мной. Что я, - ох, уж эти итальянцы! Умеют они голосом передать свои эмоции и чувства, не скупятся на них. Он звал меня к себе. Хотел, чтобы я приехала.
- Но это невозможно. Я не могу приехать. Мы не можем быть вместе. Мне не дадут визу снова (Тогда были еще очень строгие визовые законы)
После этого телефонного разговора он начал звонить мне сам. Звонил по несколько раз в неделю. И всегда в его голосе была мольба о приезде, и слова любви текли не ручьем, а мчались бурным потоком. Это был красивейший, нежнейший телефонный роман. Мы просадили на этих разговорах кучу денег, и он, и я. Но разве деньгами измерить счастье, счастье любви. Нет, конечно!
В один из таких разговоров на все мои слова о невозможности жить с ним в Германии, он заявил, что хочет на мне жениться. Надеюсь, что, будучи моей женой, ты сможешь жить со мной здесь в Германии.
Я не могла поверить в серьезность его предложения, вернее я боялась в это верить. А зря. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Помните как у Тарковского в “Сталкере”:
- Эта комната помогает не то чтобы хорошим, а скорее несчастным, тем, кто потерял надежду что ли, отчаялся.
 Моей комнатой счастья оказался Кельн. И итальянский мужчина уже более шести лет делит со мной свой кров, свою пищу и свою любовь. Я нашла свое счастье, вернее счастье нашло меня.