Чтобы падали

Когда Все уходили, и он оставался один, он начинал бояться. Боялся всего, что шевелится, всего, что темнеет, всего, что призрачно светлеет, всего, что шуршит или молчит подозрительно. Чтобы не вопить от страха, Вадик придумал себе забаву весьма опасного качества.
Он затыкал уши музыкой, крепил драгоценную музыкальную коробочку на поясе и тоже уходил… но не туда, куда от него ушли Остальные, то есть Все. Обычно он шел к Мосту разглядывать ярко подсвечиваемые опоры, ежась от мокрого холода и от ослепляющего одиночества. Иногда он забирался на мост, на самую середину, и свешивал голову вниз, туда, где темно и высоко, где яркие подсветки скрывались за набухшими опорами, держался промерзшими ладонями за два острых столбика и молчал. Если учесть его боязнь высоты, молчание было героическим.
Мост был не подвесной, не узкий-шаткий-деревянный, а вполне традиционный железный опорный мост, и иногда Вадик жалел, что не может его расшатать. А иногда он жалел, что боится с него спрыгнуть.
Вода холодная и серая. И, наверное, очень сырая.
Вадик холодный, серый и весьма отсыревший.
От него все ушли, ну и пусть. Он хитрее. Он сам от всех ушел.
Говорят, с Моста прыгали трижды: дважды неудачно (ну это смотря с какой стороны посмотреть), и один раз удачно. Удачно прыгнула девушка. Совсем еще девочка. Надя. Нет, не умерла, но очень удачно ударилась о ледяную воду, и впала в глубокую удачную амнезию, удачно позволившую ей забыть все свои прошлые горести и неудачи. И имя, кстати.
Но Вадик всегда помнил поучительную историю о падении Надежды, и имя почему-то свое забывать не хотел. Не тянуло пока.
Вместо того, чтобы прыгать он смотрел вниз, а если вокруг к тому же не было ни души, начинал выдумывать различные истории. Про тех, кто Прыгнул. Он всегда мысленно расписывал их жизнь, нравы, даже то, с какой ноги они вставали в свое последнее утро. Их набралось много, а жизни их были коротки, каждая с песню из музыкальной коробочки… с песню, не больше, не меньше.

Dire Straits
On Every Street
…
The sacred and profane
The pleasure and the pain
Somewhere your fingerprints remain concrete
And it's your face I'm looking for on every street…

«Никогда не верить в чудо, даже в наиглубочайшем детстве – вот самое расчудеснейшее чудо. Встретить ребенка с прямотой во взгляде, с холодком в тьмой просверленных зрачках (а именно таким ребенком она всегда была) всегда страшно. Быть таким ребенком еще страшнее. А всю жизнь исполнять обязанности такого ребенка – неописуемо ужасно».

Вадик вздохнул и подумал вслух:
-Че-то я загнул!
-Да, именно, загнул, - ответил ветер.

«Никакой ты не ветер!» - продолжил Вадик, но уже про себя, - «Никакой ты не ветер! И вообще, кто ты такой, чтобы со мной разговаривать! Ладно, дальше… Дальше я скажу-тире-подумаю вот что: а она была некрасивая, не то чтобы уж совсем некрасивая, но не красавица. Слишком идеальна собой и вышколена. В таких не влюбляются. Такими становятся красавицы, когда в них долго не влюбляются. Но она не страдала, ее сей факт совсем не задевал. Она в всем была обыкновенна и буднична: носила такие синие-синие джинсы и такие гремящие туфли-лодочки, такие цветные браслеты и такие черные маленькие сумочки, где хранила воот такую розовую помаду и такой тоненький портмоне. Тоненький, потому что в нем лежало две кредитки и портрет ее самой в детстве. И схема метрополитена. И визитка ее лучшей подруги. Когда она открывала портмоне, все время ломала себе ноготь, а так как ноготь ломался в самые неподходящие моменты, она жутко злилась и ругалась про себя… It’s a dangerous woman…»

-Черт, всего минута осталась!

«Это случалось, и все сразу начинало идти наперекосяк. Тогда она шла в ювелирный магазин, глазела на камушки под разным углом, ловила зрачками их цветные переливы. Ноготь болел и просил, чтобы его оторвали. Камушки блестели и раздражали. Она выходила из магазина, снимала свои лодочки и в капроновых чулках шла на набережную, где вовсю привлекала внимание своей ненужной никому красотой. Потом становилась возле моста, смотрела на него сквозь комья заката, откусывала ноготь и в шутку размышляла, поставив туфли на гранитную… э… такую гранитную штуковину: А ведь прыгнула бы! Такое священнодействие повторялось каждое лето, каждый неудачный рабочий летний день. А однажды, это повторилось белой ночью после неудачной рефлексии. Она стояла на мосту, откусывала ногти. Скоро, совсем скоро мост должны были развести, и мост это предчувствовал, остывая и обдавая ходом ее уставшие пятки. Туфли нырнули в воду, ухнув вниз с гранита. И тут она подумала, что ей нравится этот холод асфальта, но он слишком жесткий и шероховатый, и ей хочется другого, гладкого мокрого холода. Подумала и бултыхнулась вниз».

-Вот так! Бултыхнулась вниз… She threw herself under my wheels.

CRAWLINGINTHETHARK

«Вадик, а может хватит? Хватит дурью маяться! Мне вредно столько воображать. Да, их было много, ну а теперь подумай, что было бы, если бы они все жили на самом деле.
Подумал. То-то же. Если бы все они жили на самом деле, было бы вот что: упоенный городскими легендами о страшном мосте самоубийц, сюда, именно сюда пришел мальчик в бейсболке  и в красных кроссовках New Balance, пришел, захватив с собой веру в светлое будущее и трепетный страх перед смертью. Глаза у него серые и круглые, как в аниме про всяких там мальчиков с бейсбольными битами и про Зло.
Нет Вадик, неужели и он прыгнул? Нет, нет, нет!
Вадик, постой! Ты же не дашь ему прыгнуть, правда! Ты же добрый парень, Вадик! Да, скажи мне, да? Вадик, стоять! Вадик, не надо! ВАААААААААДИИИИИК!»

-Ну что, испугался? – вздохнул он, растирая замерзшие руки, - Ну вот и песня кончилась.  Короткая, зараза. Ну все, повисел над водой, теперь и домой пора…