Неуправляемая стихия!

Маша  Маркова   в  поэзии явление стихийное и с ним  надо мириться  как с любым стихийным бедствием. Ведь когда  стихов  пишется  много, то с виду кажется  это  благо, а если спросить автора? А он не  знает,  его донимает лихорадка. Многое пишется в  полубреду и   по наитию (речь  пьяных  влюбленных). Такого автора  сложно  чему-то учить и править – он не слышит. Зато сам он  своим природным  слухом слышит и  предупреждает  многие  упреки.
Ну, первый  упрек это тема. Какое право несчастье эти звезды, эта  любовь,  она проедает поэта насквозь как  ржа, поглощая его  энергию, ничего не оставляя  на долю ума…
Поэтому  я так  боюсь  этих  звезд, этой  любви. Но в  стихах  Марковой  мы собственно  не упираемся в  столб под названьем  любовь, не застит она  белый  свет.
Когда  говорят  что  великое  чувство  преображает мир, то собственно, мы  плохо понимаем,  о чем  речь. А когда  мы  видим, ощущае6м  это в  стихах  Марковой, то мы  хорошо понимаем, о чем  речь.
Обычно я спорю с заголовками книг, но здесь - нет. Маркова не  рассуждает о  чувствах, они живет ими, купается в них, кружится в  бешеном  вихре, и плотность  этого  вихря настолько велика, что все  окружающие  втягиваются в  воронку.

В более  ранних   стихах  она  даже  пытается исследовать  этот  вихрь:
«Не надышаться, не напеться. Сглазьте
Как натуго перетянуло грудь
От тихой  нежности до острой  ласки
Беспомощный и безнадежный  путь».
Ранние  стихи Марковой  чувственны,  и не пытаются  стать  умней  себя.

Но  линия  любовных  страстей все-таки не доминирует, она  скорей напоминает  двуголосие или перекличку, потому что  после каждого  радостного крика  переплетаясь, идет  крик  печали.
«За то что теперь  тихи,
Ми золотые руки
За  преданные   стихи
За  скуку  за  сон за  муку….»
Гнев и  смирение,  привязанность и разрыв,  постоянно подменяющие  друг друга  полюса рождают и лексику  соответствующую. Это не дает  ее  воспринять монотонно. В начале  книги тут и  там  вспыхивают тревожные мысли-ощущения. А чем  дальше к  концу книги, тем  больше чередование  тьмы и света, горя и  счастья, больше размышлений, которые   оказываются  непомерно горькими.
«Моя  сторона  как тюрьма
Где  чума
Костром помечает деревья
Людей и дома
И губы  острее  шипов
необрезанных  роз
И небо темнее крыла
Моих  черных волос».
С  одной стороны  ужасная архаика – Эоловы  арфы! Князь! Бордюр! Обитель  светлая!
А с  другой – Надорванное  небо!
Страсть  лезвием кроящая  живот! 
Скула,  влитая в  персик, свет и  мед!
Множество старых  слов, которые, обретя новое драматическое  звучание, захлестнули и накрыли читателя с  головой.
И  с этим надо смириться...