Митяй

Солдат срочной службы Аксёнов Дмитрий, а по-армейски Митяй, сидел за обшарпанным столом и с нарочитой суровостью давал инструкции зеленому солдатику, стоящему перед ним по стойке смирно. Стараясь запомнить все детали предстоящего задания, тот во все глаза таращился на сержанта, отчего больше походил на двоечника, а не на бойца сухопутных войск.
 
За неполный месяц службы, новобранцу пришлось хлебнуть от "дедов". Только после того, как он оказался под опекой Митяя, армейская жизнь салаги наладилась, а поборы и побои прекратились. За это он был благодарен своему избавителю и не считал зазорным лишний раз прошестерить, тем более что заступник не злоупотреблял статусом ветерана и весьма формально соблюдал не писанные казарменные законы.
 
— Все понял? — завершая инструктаж, командирским тоном спросил Митяй, исподлобья глядя на белобрысого мальчишку, утопавшего в гимнастерке, на которой знаками отличия являлись неистребимые пятна, оставленные предыдущими ее владельцами. — Тогда вперед и с песнями. Я тебе серьезно говорю: чтоб ни одна живая душа... Лично отвечаешь.
 
Митяй собирался писать домой письмо. Делал это он в последнее время нечасто, но на этот раз вынуждали обстоятельства: позарез требовалась гражданская одежда.
 
Он прекрасно понимал, что такая просьба вряд ли понравится дома, но обратиться больше было не к кому. Ему предстояло очень тонко подвести родных к мысли о том, что в армии без "гражданки" пропадешь, и что родители других солдат этот факт уже осознали. Нельзя было допустить, чтобы в пустяшном вопросе домочадцы увидели скрытый смысл и заподозрили неладное. Письмо требовало обстоятельности и множества отвлекающих нюансов, что требовало от Митяя максимального сосредоточения и абсолютного покоя.
 
На стражу от влияния извне и встал тщедушный "дух", взятый под личное покровительство из нескольких десятков новобранцев, прибывших с новым пополнением. Ему же ранее поручалось добыть бумагу, ручку и конверт.
 
Все это было подготовлено к назначенному времени. Три листка в клетку, с корнем вырванных из повидавшей виды ученической тетрадки, ждали солдатских откровений. Митяй аккуратно подровнял их, расправил ладонью завернувшиеся углы и приступил к делу.

«Здравствуйте, мама, папа и Леша!» — вывел он строку, в которой буквы встали ровненько, как первая шеренга на плацу. В конце фразы он вначале поставил точку, но затем, посомневавшись немного, добавил над ней вертикальную черточку.
 
Лучше бы он этого не делал. Шариковая ручка, накопившая излишнюю пасту на конце стержня, сделала черточку чересчур жирной, подпортив эстетику первой строки. Митяй, чертыхнулся, но исправить уже ничего не мог.
 
"Что ж дальше-то писать?" — задумался он, критически поглядывая на уродливый восклицательный знак. Ничего стоящего не приходило в голову, да к тому же внезапно накатил приступ голода, отвлекая толковые мысли на еду.
 
Кроме ручки в рот положить было нечего. Зажав ее зубами, Митяй встал из-за стола и неспешно подошел к широкому казарменному окну. Он ненавидел ощущение голода, к которому так и не мог привыкнуть за все время службы, и постарался быстрей отвлечься от него. Вид из окна порадовал и почти сразу остановил закипавшее в душе раздражение.

В этот день, впервые за долгое время, небо было абсолютно чистым, долгожданно голубым и по-настоящему весенним. Южный человек, он всякий раз чувствовал себя в своей стихии, когда солнце заливало светом под самую завязку, и ни одна сволочная туча не могла ему помешать обогревать землю и ласкать лучами ждущих тепла людей.
 
Какой же чудный был день! Удивительный. В доме напротив на крыше застекленного балкона Митяй разглядел крутящегося волчком голубя, который навязчиво и неутомимо обхаживал сразу двух голубиц. Митяй, как завороженный, наблюдал за птичьей возней. Момент, когда сизокрылый любовник, добившись своего, начал деловито отряхиваться, слегка кольнул. Стало завидно, что тупая птица, а не он может летать где угодно. В задумчивости Митяй отошел от окна.
 
— Слышь, рыжий, не в курсе, почему люди не летают? — крикнул он дневальному, стоявшему в другом конце коридора.

— Чего?

— Я говорю, почему мы не летаем, как птицы? Знаешь, сколько делов можно было натворить?

Ответ красноречиво свидетельствовал о том, что дневального данная проблема не интересовала.
 
— Напрасно, — возвращаясь к столу, возразил Митяй, разговаривая сам с собой. — Удобная вещь — крылья. Я бы нашел, что с этим делать.
 
«Погода сегодня у нас хорошая, только все никак не потеплеет. Хотя уже половина весны прошла», — продолжил он писать, найдя, наконец, зачин, навеянный наблюдениями у окна. "Но мухи уже почуяли приближение тепла. Вон по стеклу ползают штук пять и все такие большие".
 
На этом месте он отвлекся, как будто лишний раз захотел убедиться, что написанное соответствует действительности. Он стал наблюдать за вялым перемещением черных точек, гадая, какая из них первой пересечет трещину в верхней части оконного стекла.
 
Как всякий нормальный человек, он недолюбливал назойливых насекомых. Их зловредная сущность была для него так же очевидна, как, хрестоматийное воздействие капли никотина на здоровье лошадей. И уж совсем невыносимой казалась мысль, что мерзкие твари в один прекрасный момент перенесутся в туалет, а затем, чего доброго, на кухню, распространяя там заразу.

Вслед за брезгливой реакцией, заставившей содрогнуться от пришедшей в голову фантазии, у Митяя возникло инстинктивное желание истребить мохнатых. Эту мысль решил донести и до родителей.

«Сейчас письмо допишу и поубиваю их. Благо летать они пока не летают — недавно проснулись. Так что убить их мне не составит труда», — несколько раз перечитал он написанное. Одни только мухи позволили развернуться сразу на четыре строчки. Но это все был только детский лепет.
 
Морща лоб, Митяй вспоминал события последних дней, когда вдруг на лице заиграла насмешливая гримаса. Он стал быстро писать: «Жизнь тут скучная и не очень богата событиями. Выручает наш майор. На днях увидел у меня на шее крестик и начал рассуждать: «Почему, — говорит, — люди крестики носят? Потому что Христа на нем распяли? А если, допустим, тебя или меня из автомата убили, что теперь, все должны автоматы на шее носить?».
 
Майор любил блеснуть эрудицией и озадачить подчиненных мудреным вопросом. Они рождались в его голове спонтанно, по любому поводу, и порой нужно было проявить максимум выдержки, чтобы совершенно дико не расхохотаться в его присутствии. Майор был обидчив и не терпел смеха, природу которого не понимал.
 
"Пень ты обоссаный, кли-и-изьма сорокаведерная, — распекал он иногда не в меру развеселившегося бойца. — Слишком умный? Я тебе лыбу на жопу натяну. Посмотрим тогда, чем смеяться будешь".
 
Но вообще, мужик он был ничего, не злопамятный, очень быстро остывал и без нужды не цеплялся. Да и, если честно, лишь немногих солдат забавляла способность майора, как он сам говорил, «видеть за деревьями лес». Большинство считало его очень умным, а начальство ставило в пример, хотя по службе обходило поощрениями. Ни у кого не вызывало сомнений, что военную карьеру он закончит в этой казарме, насквозь пропитанной запахом кирзовых сапог, сиротской тоской по дому, тупым и жестоким круговоротом запоздалых и несправедливых мщений за перенесенные обиды. Сам же майор в своем служении видел особую доблесть.
 
На месте упомянутого в письме легкого и малозначительного эпизода с участием непосредственного командира подмывало поведать далёкой семье о другом случае.
 
Месяц назад залетному полковнику не понравилась прическа Митяя. Длинна волос солдатика показалась ему выходящей за рамки устава. Вначале он принялся просто распекать, а затем, все больше и больше распаляясь, вцепился в ухо. Из-за неожиданности и боли тело Митяя обмякло, подалось вперед и некоторое время беспомощно следовало в направлении движений руки полковника.
 
Все это происходило ни с каким-нибудь салагой, а с самим Митяем, никак не заслужившим столь унизительного обращения.
 
— Вот так, щенок, вот так, — обдавая перегаром, приговаривал полковник. — Вот так вас надо учить армию любить. Протуберанец хренов.

В понимании полковника слово "протуберанец" имело уничижительный, обидный смысл. Он его произнес со злой издевкой, и даже не произнес, а прохрипел, стараясь как можно сильнее сжать свои волосатые пальцы.
 
То было последнее, что помнил Митяй. Взорвавшаяся в нем ярость парализовала боль. Он выпрямился, с ожесточением схватил полковника за руку, и угрожающе процедил сквозь зубы: "Отпусти, гад".

Неожиданный отпор ошарашил полковника, он даже не с удивлением, а с испугом уставился на Митяя и поспешил оставить несчастное ухо в покое. Однако забористый мат еще некоторое время продолжал слетать с его губ. Митяй не обращал на это внимания. Он чувствовал, что вышел из ситуации победителем.
 
О совершенном подвиге подмывало написать в письме. Уже было красиво написано слово "недавно", но, посидев и подумав немного, старательно его зачеркнул. Ему показалось, что мать вряд ли спокойно воспримет эту историю. Представил, что начнет переживать, расстроится и, чего доброго, без должного внимания отреагирует на его главную просьбу, из-за чего и затевался весь этот сыр-бор.

По той же причине он даже и не помышлял поведать о совсем уже неприятном происшествии, закончившемся для него медсанбатом.
 
Митяй пострадал за любовь.

Разве был он виноват в том, что на дискотеке, куда его во время увольнения занесло совершенно случайно, оказалась девушка, назвать которую, по обыкновению, телкой не повернулся бы язык? Он заметил ее сразу, как только переступил порог пульсирующего заведения, и остолбенел. Среди толпы молокососов, воспроизводящих несложными движениями процесс деления простейших организмов, она казалась совсем из другого мира. Независимая и легкая, девушка так естественно, так тонко чувствовала музыку и ритм, да к тому же была так грациозна и вызывающе привлекательна, что все другие казались случайными и совершенно лишними.
 
— Все, братцы, я стопорнусь здесь, — заявил Митяй, ставя крест на дальнейшей программе.

Тогда он смог проводить ее только до остановки автобуса. Возвращался в часть счастливым человеком, не ограничивая себя в фантазиях, простительных только сумасшедшим влюбленным. Впервые за все время службы он благодарил армию за возможность встретить ту, ради которой он теперь в захолустном городишке согласился бы не только ходить в строю, но и ползать по-пластунски всю свою жизнь.

Но, ох уж эти провинциальные танцульки! Ох уж эта местная братва, ревниво охраняющая свои пределы и безжалостно устраняющая на своей территории всякого, кто, на их взгляд, переступает черту и заходит слишком далеко.
 
Сбитые в стайки, они всегда решительны и злы, как евнухи, оберегающие гарем. Им не нужно много времени, чтобы определить очередную жертву, их действия решительны и точны, а результат, если ноги потенциальной жертвы недостаточно быстры, всегда предсказуем.
 
Попасть под раздачу в тот день мог любой, но Митяй оказался самой простой и очень удобной мишенью. Его нельзя было не заметить, как нельзя не заметить и не начать пристально и с любопытством рассматривать распустившего хвост павлина.
 
Митяя отоварили в соответствии с классическим сценарием посттанцевальных разборок. Метелили его человек пять — от сопливого пацана до вполне сформировавшегося семьянина — без объявления причин, в расчете раз и навсегда отвадить от желания появляться в здешних краях.
 
Если бы ни шапка, защищавшая вскруженную голову влюблённого Митяя, то последствия могли бы быть для него более серьезными. Но и без того в медсанчасти пришлось зашивать губу и полежать с подозрением на сотрясение мозга.
 
Собственно, "гражданка" нужна была Митяю, чтобы без лишних хлопот начать поиски девушки, с которой ему довелось станцевать только четыре раза, и которая теперь волновала его лишь от одной мысли, что она есть, ходит где-то рядом и, возможно, тоже думает о нём. Решено было найти мечту во что бы то ни стало, и никаких препятствий для этого существовать не могло.
 
Больше часа сидел Митяй за столом, мучительно обдумывая каждое слово, прежде чем аккуратными буквами перенести одно за другим на бумагу. Тяжело давалась версия, по которой ему, якобы срочно нужны были шмотки. Прочитав эту часть письма несколько раз, Митяй убедил себя, что к тексту комар носа не подточит.

Хотелось сделать перекур, но желание скорее закончить письмо, запечатать и отправить в путь пересилило.

«Лешка, — обратился он с наставлением к братишке, — не будь дураком и хорошо учись. Армия — большая задница, в которую лучше не попадать. На нашу семью хватит и одного солдата.
 
Всех обнимаю и целую. Дима».
 
Перед тем, как пойти и бросить письмо в почтовый ящик, Митяй выдернул из тощей подшивки армейскую газету, сложил ее так, чтобы удобно было разить насекомых, и в развалку, насвистывая арию тореадора, направился к окну, где мохнатые переносчики заразы с непостижимым упорством продолжали свой весенний марафон.