ЮРИК

Юрик
Юрик водился с младшими бесенятами и был у них кумиром и наставником душ.
И не потому тринадцатилетние перед ним преклонялись, что он ими не гребовал, а потому преклонялись, что и старшие его перед ним преклонялись. За удаль и смётку.
Если сравнить Юрика С Тремя Богатырями, то более всего он походил на Алёшу Поповича.
По сложению своему никакими особыми габаритами не отличался. Совершенно средний молодой человек. Среднего роста. средней широкоплечести. Хотя летом, в тенниске восхищал глаз шарами своих бицепсов. Так ведь и Алёша, если б разделся до тенниски, шарами б своими тоже бы восхитил. А так, если бывал в костюме, тем более в пальто, никто из незнакомых богатырей не придавал ему особого значения.
Да и то сказать. Юрик же не боролся, а дрался хорошо. А одетые боксёры мало чем отличаются от простых смертных...
Незабываем был бой с Голиафом.
Зашёл Голиаф во двор. Громадный. Толстый. С маленькой, птичьей головкой, которая, казалось, могла бы уместиться в кулаке. Навеселе и с сознанием своей полуторацентнеровой непогрешимости.
– Та-та-та-та (матерное слово) всю деревню
До последнего конца!
– Ох, ты не пой военных песен,
Не расстраивай отца, –
стонал Голиаф пьяным гнусавым мецо сопрано, как будто принадлежавшим другой девушке. И от этого контраста голоса и человека мурашки по туловищам зрителей маршировали... А из кармана две бутылки тёмного пива Портер торчали.
Встал в воротах расставил свои мамонты и никого не пропускает выходить, пока на бутылку с закуской не наскребут.
Ребята за ящиками на другом конце двора, с картами в руках, торопливо смотрели, как он отгонял дам и седовласых бюргеров. Понимали, что это же им оскорбление, что в руках у них не замасленные карты должны оказаться, а дамасские ножи, что надо немедленно подняться и наказать грубияна, но были парализованы его контрастами и подняться никак не могли...
Вдруг появился Юрик из своего подъезда, у Голиафа за спиной, и со всего размаху, не раздумывая, врезал ногой, обутой в сапог, по несчастному и необъятному заду. Даже брюки затрещали, и все признали в нём ковбоя Гарри...
Что ж тут с Голиафом сталось! Он зарыдал от бешенства и осатанел, как шмель. Пираты затаили всё дыханье, вместо того, чтобы броситься на помощь. Единственное оправдание, что им в ту пору, юношам этим, было по птянадцати-шестнадцати лет. Слабое оправдание. Гайдар в их возрасте полком командовал...
Убегать или отступать Юрику было некуда. Голиаф взмахнул кулаком, и крик ужаса зазмеился из дворовых глоток. А Юрик под рукой прошмыгнул и похлопал его сбоку двумя ладонями по мордашке и в губы ещё, хулиган, чмокнул, приговаривая:
– Ах ты моя цыпленочка! Дай же я тебя расцелую за дружбу. – И тут же ухватился за уши нового друга. Рывком опустил птичью голову книзу, а навстречу направил колено.
У Голиафа кровавая каша и изо рта и из носа. А в глазах – сиреневый туман. А Юрик ловко вытащил бутылки с Портером из карманов и давай его по птичьей башке его же собственным пивом охарашивать, зная, как по законам физики, бить, чтобы они не разбились. А в промежутке действия открыл их друг об дружку и пивко поприхлебнул, вспотев. Наконец не стал жадничать, отбросил их почти полные, на асфальт и нанёс свой коронный апперкот. Голиаф рухнул у юриковых ног. как преданная собака.
Говорят, что знаменитые удары, о которых любят рассказывать охотники и любители пива, когда противник отлетает метров на двадцать семь и вышибает собою стёкла, – на самом деле, в сущности, не удары, а закомуфлированные толчки. Настоящий же боксёрский, нокаутирующий удар – когда жертва оседает на том месте, где вела поединок...
Когда Голиаф пришёл в себя, он добро и виновато пошевелил страусиными глазками и проговорил просто и по-своему прекрасно:
– Прости, паренёк! Отпусти хоть душеньку на покаяние. Видно, не туда попал... Обескуражил ты меня совсем.
И побрёл понуро,не оглядываясь ...
Непонятная случилась с де Голем, по мнению Белинского история. В Московской губернии, можно сказать, в центре Москвы, на сорок втором километре Казанской дороги, укусила его змея.
На другой день ему б пятнадцать лет стукнуло, а он провёл пятнадцатилетие своё в Павловской ,Четвёртой градской, больнице, ожидая расставания с жизнью.
Московские врачи не знают-не помнят, как от гадов лечить. Пришлось Антонине Васильевне в конспектах своих девических рыться. На это тоже время ушло. Ну и рылась она и лечила, спасала Родине будущего воина.
Лежал он ни в чём не уверенный и жалел себя, как Орлёнок из грустной песни. Люди: однокашники, подруги несостоявшиеся, товарищи дворовые, не считая родителей, – валом валили выразить. В какой-то день нагрянул Юрик. На самом деле первый из двора. Хотя мог бы и не первый. Мало ли сколько при его положении дел неотложных, и старше он де Голя лет на семь был.
Во время своего посещения Юрик вкратце обрисовал дворовую ситуацию. Генерал выслушал и старался выглядеть мужественным и прищуренным.
В свою очередь, не стал он от Юрика скрывать как от мужчины мужчина, что положение его весьма неординарное – не жилец на белом свете. Просил всем дворовым пожать руки, не исключая и Вальки Кандауровой из второго подъезда и простить, кого чем обидел, что полк в поход услали, и чтоб его не ждали. Юрик обещался в точности исполнить возложенные поручения...
Ладно. Пошёл де Голь провожать,смахнув украдкой слезу. Пока тот надевал свой положенный плащ, перекрещивал на груди белое кашне и надвигал кепку на лоб, к де Голю подошли фигурными шагами два духовитых парня.
– Позови Щура из пятьсот тридцать второй, а может, и тридцать первой, на пятом этаже. На цирлах, кому говорят!
А де Голя пошатывает.
– Не могу, – отвечает,– кореша. Меня туда всё равно не пустят.
– Поганец! и замахнулся рукой на выдающегося политического деятеля.
А тут Юрик как раз закончил свой туалет, схватил негодяя за шиворот, развернул и унизительно по кончику носа щёлкнул. Второй дёрнулся, а Юрик левой рукой отмахнулся, как отсалютовал. На ногу наступил и прошептал что-то, наверное, очень оскорбительное. Потому что тот затрясся весь и облизнул губы.
Первый потерпевший второго удержал и потащил одеваться.
– Он от нас всё равно не уйдёт, иудушка Троцкий. Пошли скорей.
А Юрик де Голя до лифта почтительно проводил и пошёл в развалку под генеральским восторженным взглядом
Вечером де Голь позвонил и узнал развязку комедии.
Они его нагнали на трамвайной остановке. Юрик трусливо юркнул в третий трамвай. Они – за ним. Он им своим испуганным юрканьем куражу поддал, они его совсем за другого принимали...
Пробежался и выскочил из передней двери. Они – по-прежнему – за ним. Он по-прежнему – в заднюю дверь. И только они хотели за ним по установившейся традиции – он с верхней ступеньки как звезданёт яловым сапогом переднему в челюсть, так что тот и заднего сшиб. Ту кондукторша, насмотревшись баталии, двери закрыла, и трамвай плавно отправился в дальнейшие странствия. А Юрик, приветливо помахав помогающим друг другу подняться недавним своим соперникам – победил, дескать, спорт, победил мир – сел на освободившееся место и познакомился с девушкой...
В дворовый словарь каждый вносил по кирпичику. Вот и Юрик всех во дворе называл Рыжими, хоть б они имели чёрные, как вороньи крылья, волоса. С младшими держался демократично, никогда никого не оскорбляя за малое количество прожитых лет, и даже любил пошутить:
– Ну ты, Рыжий! В следующий раз, как остаканишься – предупреждай. А то ты в гневе – дерзкий. Ещё расшибёшь меня под горячую руку.
Ходил он и драться за младших товарищей к школе, но только в том случае, если они проигрывали в бою. Если же стеснялись, а потом за ним бежали – на его помощь могли не рассчитывать, а ещё и по модификации получить дружеского шлепка. Он даже за такие вещи своего брата Толяна не уважал. Что он, будучи старшим братом, отслужив четыре года во флоте и имея метр девяносто росту, паразитировал на популярности младшего брата...
Жизнь у Юрика тоже не задалась.
Женился он однажды на дворовой девчонке, но очень скоро развёлся. Слишком казаковат был. Но дочку тем не менее успел произвести. Мать с горя увезла её по комсомольской путёвке. Лет через двадцать дочка к бабушке в гости в Москву приехала. И вот уж так получилось, что выходит она из подъезда, а навстречу – папаша. Посмотрели друг на дружку, девушка глазами по Юрику поёрзала, и пошли каждый в свою сторону. И не догадались, глупые, что в известном смысле – родственники, что бывало Юрик одной рукой колоду карт держал, а другой – коляску покачивал с зародившимся цветком, сидя в дворовом клубе на ящиках. Чего только в нашей жизни не случается...
Сделал вторую попытку уже тридцатилетним бобылём на восемнадцатилетней вострушке. И зажили они гораздо лучше. Он опытный учитель, она смышленая ученица. Как жена Герцена...
Через несколько лет совершенно спилась. Да и бескультурную болезнь по пьяному делу подцепила и учителя не обнесла. Двух детей её лишили, с отцом остались. Он, как мог, с ними пробовал. Потом устал и матери своей спихнул...
А однажды из дома вышел, а назад не вернулся....................
...В Венгрии во время известных событий вошёл, исполняя интернациональный долг, в спортивный зал и надел перчатки, и стал боксировать. И стало ему доставаться без тренировки. Тогда он взял автомат и венгра этого пристрелил.
 
Пусто во дворе. Как будто вымерло всё. А когда-то жизнь бурлила. Толпы собирались. Дрались. Целовались. Пили. У ворот стояли, выхватывая у первомайских демонстрантов бумажные цветы... Как могущественные государства, потрясавшие миром, были да прошли, так и вы прошли, друзья моего детства. До пятидесяти никто почти не дожил... Кто ж это над вами посмеялся?...