В светло-розовых тонах, или Оптимист vs остальные

Я гуляю по проспекту –
Мне не надо ничего,
Я надел свои очки –
И не вижу никого.
Эй, прохожий, проходи!
Эх, пока не получил!
В. Цой.


Я иду по улице, мягко ступаю по ковру из опавших – зеленых! желтых! красных! – листочков. Деревья вдоль дороги приветливо шелестят куцыми кронами, фонарные столбы тянутся ввысь, плавно изгибая лебединые шеи и доверчиво заглядывая в лицо круглыми светящимися глазами.
– Хорошо! – кричу я. – Боже, как хорошо!
И неважно, что начинает накрапывать мелкий противный дождик, неважно, что на асфальте – лужи, а само дорожное покрытие – старое, выщербленное, в ямках и трещинах. Это же осень! Понимаете? Взгляните на прелестную цветовую гамму вокруг вас, на хоровод неброских, блеклых, слегка увядших красок, – какие здесь таятся удивительные полутона и оттенки! Видите? Чувствуете?
– Осенняя пора, очей очарованье… – Я счастлив. Господи, как же я счастлив сейчас!
Вы слепые. Вы прячетесь под зонтами и капюшонами, спешите домой, боясь промочить ноги. А мне плевать! Совершенно и абсолютно. На всё! Я буду топать по лужам и громко-громко орать, срывая голос:
– Эге-гей! Присоединяйтесь, кто хочет!
Свернув в темную подворотню, я достану пачку сигарет и закурю, неторопливо, со вкусом затягиваясь. Аккуратно затушу бычок, а затем отправлю в рот мятную освежающую конфету. В упаковке останется еще одна. Отлично.
– Дядя, дай жвачку, – просительно скажет вынырнувший из-за угла подросток.
– Это не жвачка, – отвечу. – "Рондо", не видишь, что ли? Тем более последняя, ты извини, брат, но последнее не отдают.
– Жалко, – скривится пацан и достанет из-за пазухи леденец. – Смотри, видишь, какой?
Леденец, освобожденный от обертки, стеклянно блеснет в свете одинокого фонаря.
– На, – парнишка ткнет его мне прямо в лицо, – попробуй.
Перехватив тонкую руку, я буду долго рассматривать прозрачную белесую конфету, а потом осторожно лизну.
– Нет, – мои губы скривятся, по лбу побегут морщинки. – Не люблю вкус лимона. Не люблю, слышишь?! Ешь сам! – и я засуну леденец ему в рот, усажу на корточки, привалив к стене, скажу: – Отдыхай, дружище. Пока.

Размышляя, куда бы направится, неожиданно решу – на дискотеку. Точно! Начало в 2200, как раз успею. Достану "Рондо" (мята, м-м… обожаю!), смятая упаковка полетит в урну. Мусорить нехорошо, правда? Если я вижу, что кто-то мусорит, то сразу же делаю ему замечание.
Итак, купив билет, зайду в клуб, поздороваюсь с охранниками на входе, они кивнут в ответ (я здесь часто бываю, наверняка запомнили), разденусь и сдам вещи гардеробщице. В малом зале – толпища, не продохнуть, пойду в большой. Радужные сполохи стробоскопов и оглушительно громкая музыка, доносящаяся оттуда, тотчас настраивают каждого входящего на нужный лад. Присоединюсь к танцующим, мило улыбнусь девушке, стоящей напротив. (О Боже, как мне хорошо!)
– Можно вас пригласить? – спрошу.
– Влад, – представлюсь.
– Может быть, сходим в бар? Шампанское, мускат, что любите?
Да, все будет именно так…

…Полтретьего ночи я, придерживая рукой Наташу (сегодняшнюю девушку), стою на обочине и ловлю "мотор".
– На Халева, шеф, – кричу в распахнутую дверь "девяносто девятой".
– Без проблем, братан. Двести.
Запихиваю Наташку на заднее сиденье, влезаю сам.
– Ты ведь там живешь? – спрашиваю. – Да?
Она лишь вяло мотает головой.
– Трогай, шеф!
И мы несемся по проспекту в редком потоке машин: блики света на ветровом стекле.

– Двести, брат, какого черта ты суешь мне этот полтинник?!
– Успокойся, дружище, – я чуть приспускаю очки. – Ты, гребаный м…к! Заткни свое поганое хайло, придурок!
Мужик багровеет, на лице вспухают желваки, и я с силой захлопываю дверь, разбивая ему голову. Потом выволакиваю – трясущегося, окровавленного – наружу.
– Что ты сказал, сука?! Н-на! Получи!
С удовольствием избиваю водилу ногами. До тех пор, пока он не перестает шевелиться.
Надеваю очки.
Осторожно поддерживая девчонку за локоток, захожу в подъезд. Оглядываюсь. Мужик неподвижно лежит около машины.
– Извини, – говорю я. – Погорячился. Бывает.

Наташкина квартира маленькая и уютная. Мы занимаемся любовью прямо на полу.
– Ах-х, – она прикусывает губу, – ах-х! Владик, милый…
– Быстрее! Быстрее!
И мне хорошо. Мне дьявольски хорошо!
Я слезаю с нее, иду в ванную, принимаю душ. Одеваюсь.
Выхожу на лестничную клетку, спускаюсь, не торопясь.
Думаю: она так кричала, так извивалась, царапалась, значит, ей тоже было хорошо. Очень хорошо. Она настолько утомилась, что тут же уснула, еще до того, как я закончил. Лежит вот теперь, спокойная, умиротворенная. Даже дыхания не слышно.

Решаю зайти к Ленке. О-о, Ленка – это что-то. Однако постельно-кроватные дела меня уже не вдохновляют – умаялся с Наташкой. Просто переночевать, не более.
Дзынь! – звонок. Нажимаю снова: дзы-ынь! Мелодичный. Поставлю себе такой же.
– Кто? – напряженно спрашивают из-за двери.
– Не узнаешь?
– А-а, Влад. Но понимаешь… я не одна. И… уже четыре часа. Иди-ка лучше домой.
– Что-о?! – толкаю дверь (слышен легкий хруст). – Открывай, Ленка, ты меня знаешь.
Войдя в прихожую, несильно бью ее по щекам: голова смешно мотается в разные стороны. Она слабо сопротивляется, взмахивает руками, задевая и сбрасывая на пол очки.
– Шалава! Проститутка! – ухватив Ленку за волосы, вминаю ее в полусорванную с петель дверь. – Мразь! Как ты смеешь трахаться с кем-то, кроме меня?
– У-у, – воет она, с трудом разлепляя разбитые в кровь губы.
– Гадина! – и я с силой ударяю ее о вешалку…
Затем поднимаю с пола упавшие очки, надеваю – ага, что за уморительную рожу скорчила эта Ленка! Голова набок, язык высунут.
– Дразнишься, да? – бережно подхватываю девушку на руки и несу в зал. Опускаю на диван, приглядываюсь внимательно: Ленка-то измазала лицо вишневым вареньем, вот неряха!
– Эй, есть кто? – спрашиваю.
В углу намечается робкое шевеление. Голый волосатый мужик лет тридцати пяти стыдливо прикрывает руками причинное место, боязливо косится на меня.
– Карлсон, – констатирую, – пожиратель варенья. Глянь, как Ленка испачкалась.
Он смотрит и начинает тонко скулить, отступая к балкону.
– Будешь прыгать? – спрашиваю.
– Нет… – шепчет незадачливый любовник. – Пожалуйста…
– Будешь, – с нажимом повторяю я. – Это же весело. В анекдотах всегда прыгают с балкона. Ну?
– В-высоко, – из его глаз, оставляя на щеках мокрые дорожки, текут слезы.
– Ты мне мозги не канифоль! – рявкаю. – Коз-зел! Давай на счет "три". Резче! Пошел!
– А-а-а!!!
Зажимаю уши ладонями: ну нельзя, нельзя столь пронзительно орать. Всех, наверно, перебудил.
Выхожу на балкон. Да-а, девятый этаж, это вам не два пальца... Мужика нигде не видно, надо полагать, ушел.

Сажусь на диван рядом с Ленкой, провожу пальцем по варенью, коркой застывшему на ее лице, пробую. Нет, не вишневое, другое какое-то. Квартирка эта, как и у Наташки, – маленькая, уютная, в ней приятно находиться. А торшер в углу с голубым матерчатым абажуром навевает сладкую дрему, роняя на стены мазки синего, точно море в ясную солнечную погоду, света.
Хорошо! О Боже мой, хорошо-то как!
Немного опускаю очки, вглядываюсь.
Грязные обшарпанные обои, пыльная люстра, труп со свернутой шеей. Из уголка рта еще сочится кровь: медленно, тягуче. Брр! Надеваю очки.
Хор-рошо!
Ах да, совсем забыл: я практически постоянно хожу в очках. Со зрением у меня полный порядок, не думайте, просто люблю стильные вещицы. Я купил их (снимаю, протираю подолом рубахи) у одного черножопого ублюдка в подземном переходе. Это чмо, б…дь, хотело сто баксов. Иди на х…! – сказал я (надеваю очки). Может, скосишь немножко? – и улыбнулся. Мы сошлись на восьмидесяти.
Довольно забавно наблюдать, как очки подменяют одну картинку – другой, плохую – хорошей. К этому быстро привыкаешь. Чем-то похоже на наркотик. Нож в руках гопника превращается в леденец, "колеса" оборачиваются невинными мятными конфетами, кровь – вареньем…
Я никогда не снимаю их. По крайней мере – надолго. Зачем? Ведь если смотреть через розовые очки, мир выглядит таким прекрасным!

01.11.04