Проклятие апреля рукопись, найденная в больничной палате

* * *
… Какая к черту любовь! Наваждение – да, но не любовь. Наваждение, от которого не могу избавиться вот уже без малого два десятка лет.
Все про нее знаю. Не слишком умна. Распущена. Солжет – не покраснеет, уличишь – не смутится. Не уродина, но вовсе не красавица, хотя что-то есть удивительно привлекательное в ее угловатой фигурке. Может быть, только для меня?
До сих пор на вид – беззащитная, хрупкая девочка, - но в ее угловатости есть женская грация, и в глазах нет-нет промелькнет женское многоопытное стервозное естество.
И началось-то все как бы случайно, если не думать, что вот такие случайности и есть знаки судьбы.
Она возникла из ниоткуда. Вечер, отвратительно нудный дождичек, а в машинном нутре тепло, уютно, радио мурлычет.
Никогда ведь никого не подсаживал, тем более за городом на темной пустой дороге… Только притормози, тут же рядом с голосующей несчастной беременной женщиной запросто вынырнут из кустов конкретные такие ребятки… И вообще автомобиль – мое собственное пространство. Конечно, мечталось иногда, что вот  выйдет на обочину прекрасная незнакомка, может быть даже такая вот мулатка. Или красотка с изумительным азиатским сиянием раскосых  глаз. И завяжется разговор, и когда я с возмущением откажусь от денег (что вы, что вы, просто побыть несколько минут рядом с такой красавицей – счастье!), она пригласит меня на чашечку чая, а там…Ох уж эти прекраснодушные мечтания!
И вот в свете фар – детская фигурка, бредет под дождем, одинокое существо на ночной пустой дороге. Я и притормозил.
-Куда тебе? Может, подвезти?
-Дяинька, на станцию можно?
До дома, до моей развалюхи, отсюда рукой подать, а к станции крюк в полчаса. Но раз уж остановился… Жалко ведь.
Оно, - я еще не понял, мальчик или девочка, - уселось, отряхнулось и застучало зубами. Я включил печку на тепло. Существо отогрелось и замурлыкало. Я понял – девчонка, лет пятнадцать.
-И не страшно тебе так поздно, одной на пустой дороге? Да и погода – хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.
Помолчала, носом пошмыгала.
-Так получилось.
Только подъехали к переезду, мимо просвистела электричка. Последняя.
-Что теперь будешь делать?
Промолчала, пожала плечами.
-Поди голодная?
-Ну.
-Тут недалеко шашлычная придорожная, круглые сутки, поедем, покормлю. Может, на Москву попутку поймаем.
Два шампура заглотала в момент, запила кока-колой. Отвалилась довольная.
-А в машину садиться чет-те знает к кому – не страшно?
-Не-а. Я царапаться умею.
На меня изчающе глядело тощее, бледное глазастое существо, похожее на взъерошенного бездомного котенка,  готового в любой момент зашипеть и выпустить когти.
Да уж, и выпускать коготки, и запускать их глубоко-глубоко она умела, видно, с самого младенчества… Но это все я понял потом-потом, тогда она не показалась опасной. И уж во всяком случае никак не мой идеал женщины.
Как на грех, ни одной машины, так что даже бессменный кавказец пригасил свою жаровню.
-И что мне теперь с тобой делать?
Не могу же я бросить ребенка вот так, под дождем, посреди ночной дороги. В общем, привез ее в Москву, высадил у дома.
-Прощай, лягушка-путешественница.
-Пока, до скорого!
Век бы ее не видать…
Но что-то такое запало в душу. И когда недели через две услышал в трубке ее чуть хрипловатый ломкий голос, узнал сразу.
-Ксюха, ты? Откуда мой телефон узнала?
-А вы свои визитки по машине не разбрасывайте.
-Ну, пройда! Чего надо или, прошу прощения, чему обязан?
-Вы когда к себе туда, в Красноречье, поедете?
-Вот в пятницу вечером и поеду.
-Можно мне с вами?
-Это еще зачем?
-Ну, очень надо! Совсем же рядом с вами, где вы меня подобрали.
Недаром жена с тещей говорят, что я тюфяк, что все на мне воду возят, и вообще непонятно, какой из меня начальник. Я и сам этого не понимаю, но сотрудники из моей лаборатории если и уходят, то только на о-очень большие деньги.

* * *
Пора, наверно, обрисовать свое, так сказать, общественное и семейное положение. Вот ведь странно, начинал писать для себя, чтобы заполнить вечер после последнего визита врача. А теперь все объясняю, как для постороннего читателя.
Палата у меня отдельная, жена расстаралась. Кормежку привозит из дома ейный, жены то-есть, персональный шофер. Живи и радуйся в ожидании операции. Врач уверяет, что в девяноста случаях из ста такие операции успешны.
-Док, а если попаду в десять процентов?
-Чего расстраиваться, вы же об этом не узнаете.
Такой вот черный юмор про белые тапочки.
Но я человек уравновешенный, флегматик, к жизни и смерти отношусь философски: никто не живет вечно, и слава Богу, так какая разница, годом раньше или годом позже?
Короче, при моем спокойном характере еще смолоду девчоки у меня были как одна – оторвы. Но как перспективный муж я, видимо, интереса не представлял, а потому любовь проходила и мы расставались друзьями, со многими до сих пор дружим, - с кем семьями, с кем втайне от семьи. Ирка была оторва из оторв, нагулялась, я полагаю, вволю. Но зато от меня ей ничего, кроме меня самого, не было нужно. Потому что все остальное обеспечил папа, крупный хозяйственный начальник в серьезной международной конторе. Контора развалилась одномоментно с Союзом, папаша, мир его праху, этого не пережил, но жене с дочкой, зятем и двум внучкам оставил очень хорошую квартиру (объединив две двухкомнатных) в приличном доме и в престижном районе. Теперь дочки замужем, у каждой еще по дочке, вот только внука Бог не дал.
Ирка-гулена как-то незаметно превратилась в Ирину Борисовну и очень даже успешно вписалась в рыночную экономику. Была химичка-лаборантка, стала вице-президентом солидной фармацевтической фирмы. Я в своей лаборатории (благо, ее тоже проглотила солидная организация) зарабатываю на карманные расходы и на содержание машины, купленной, естественно на женины деньги. Так что теперь у меня вместо старой четверки полноприводная японка. Меня все любят, и жена, и теща, и дочки, и внучки, и кошка Кыся и собака Рустя, милая боксерша. И все, кроме собаки с кошкой, очень обо мне заботятся и очеь меня опекают, поэтому и люблю как можно чаще смываться за город, где тесть приобрел  аж целых 18 соток- по шесть на жену, дочку и на меня. Но, к счастью, дворец возвести не успел, и мои дамы предпочитают отдыхать у моря, куда меня калачом не заманишь. Мне хорошо в деревянном домике, утепленном, со всеми удобствами внутри. И никакого огорода, и деревья не вырублены, так что ни я соседей не вижу, ни они меня. Благодать!

* * *
По дороге разболталась: о подружках, какие они все подлые, о родителях, которые каждый сам по себе, вот только бабушка ее, бедную Ксюшу, и жалеет и любит. И даже квартиру свою однокомнатную ей, Ксюше, завещала. Такая она богатая невеста.
-Рано тебе еще невеститься, поди лет 15?
-И нет. Уже восемнадцать. Я школу в прошлом году кончила, учусь на заочном, только с работой никак.
Все ведь врала. И семнадцать ей только через полгода, и школу еще заканчивает. Экстерном, потому что из обычной ее выперли, она в директрису портфелем запустила. Но это все потом выяснилось, а тогда я поверил – не поверил, мне-то какое дело? Я слушал вполуха, умные слова говорил невпопад про пользу образования, что ли.
 Доехали до того места. Сидит.
-Ну, пока.
Сидит. Сопит, носом шмыгает.
-Что еще?
-А к тебе в гости можно?
-Гостей мне только не хватало! И потом что, мы уже на ты?
-Извините.
-Ну так что?
-Вы ж меня не высадите среди ночи под дождь.
-Да какого… Какого лешего тебе надо?
-Просто поговорить. Меня еще никто так внимательно не слушал.
Мне даже как-то неловко стало.
-Так что мне, выходить? – в голосе слезы. Знать бы мне тогда ее выдающиеся актерские способности. Ох, навязалась на мою голову!
На улице и вправду холодный дождь, вокруг ни души. Не выкинешь посреди дороги. И не в Москву же ее вести обратно.
-Тебя ж наверно родители ищут.
-Им больно надо. И я уж сказала, что у подруги ночую…
Предусмотрительная девочка.
В доме отопление не выключается, а я еще люблю, чтобы в печке дрова потрескивали. И пока я дров наносил из сарая, пока печку растапливал, пока припасы доставал, девчонка – чисто ведьма! - летала по хате с веником и тряпкой. Это мне казалось, что в доме порядок, а она тут же углядела и сор с паутиной по углам, и кастрюлю недомытую, и еще многое, мужскому глазу неприметное. Изо всех сил производила впечатление хозяйственной пай-девочки. И, надо сказать, небезуспешно, потому что из моих припасов изготовила неожиданный ужин, и стол накрыла чистой скатертью вместо потертой клеенки, и вообще. Может, когда хочет. Сомневаюсь, что дома проявляет эти свои способности.
Сели за стол. Я себе налил рюмочку.
-И мне капельку!
-А не рано?
-Да ладно, капельку, для аппетита.
За ужином стрекотала безумолку, и меня разговорила в конце концов, моим  наставлениям, - весьма, надо сказать, банальным, - внимала так, будто я и есть Великий Наставник, Владеющий Истиной В Последней Инстанции. Но я-то про себя посмеивался, понимал, что девочка подыгрывает.
Понимал – не понимал. Потом, уж годы прошли, а она вдруг да процитирует мое какое-то мудрое изречение.
-Когда это я такое говорил?!
-А помнишь, когда я у тебя была в первый вечер…
Поужинали. Пока я подремывал у огня, убрала со стола, перемыла посуду, скромненько присела на краешек стула.
-Ладно, пора баиньки. Вот тебе диван, в шкафу все, что нужно.
-У тебя тут хорошо, даже душ есть.
Все-таки переехала на ты, и я не протестовал, так и осталось: по имени-отчеству, но на ты.
Мое лежбище наверху. Это даже не мансарда, а просто такой уютный закуток под крышей. Она пошебуршала внизу, затихла. Только начал засыпать – зашлепали по ступенькам босые ноги. Возникла в проеме белизна обнаженного тела.
-Что еще, бесстыдница?
Ведь знал же я, что так и будет, с того самого момента, как она села ко мне в машину, и вроде бы потянулась чмокнуть меня в щеку, но то ли я вовремя уклонился, то ли сама передумала торопить события. Нет, еще раньше, когда услышал в телефонной трубке ее хрипловатый ломкий голос, знал ведь, и хотел этого, но сам от себя таился, и сейчас еще пытаюсь сопротивляться:
-Ну куда ты, сообрази-ка, у меня дочка старше тебя, - а  уже скользнуло под одеяло прохладное тело, деловито засновали совсем не детски умелые ручонки, приникли маленькие крепкие груди.
-Что ты вытворяешь, кто тебя этому научил…
-Замолчи, это потому, что ты такой большой и теплый, и я хочу твоего тепла, только ты, пожалуйста, замолчи, - на мои губы легла нежно шершавая ладошка, а потом приникли влажные, почему-то со вкусом смородины и парного молока, губы. И я захлебнулся в резком, дурманящем запахе хищного зверька. И мы молчали, не произнесли ни слова весь следующий день, и ночь, и еще один день, и в Москву выехали в понедельник ранним утром, еще не светало, и всю дорогу молчали. Она дремала на моем плече, поэтому машину я вел осторожно. Остановился, как она просила, за квартал от ее дома. Открыла непроснувшиеся глаза, на миг прижалась, чмокнула в щеку:
-Я позвоню, - и хлопнула дверцей. Ни телефона, ни адреса. Позвонит она, как же.

* * *
День визитов. Доктор с тонометром, медсестры со шприцами и таблетками, лаборант с кардиографом, кто-то из домашних, - это все обязательная программа. Сверх программы – две сотрудницы с приветами, новостями, цветами и апельсинами: как мы все без вас соскучились, выходите скорей, а то назначат какого-то хмыря, уже многие присматриваются…
Она не приходит, - и потому что я не велел, да и сама не очень рвется. Иногда звонит, как правило, в самый неподходящий момент, так что не поговорить, да и не люблю я общения по телефону, мне нужно, чтобы глаза в глаза.
Последний раз мы виделись пред тем, как меня уложили. Она курила одну за одной.
-Знаешь, все что было до тебя, во время тебя, но без тебя, - это все не важно. Важно только с тобой. И на самом деле у меня нет никого, кроме тебя.
-И кроме твоих… как бы это помягче…
-Не надо помягче. Это все не в счет. Я правду говорю.
-Ты редко говоришь правду.
-На этот раз – говорю правду. И ты мне сам когда-то объяснял, что половой акт и близость не одно и то же.
-Когда это я тебе такое объяснял?
-Когда я тебе рассказала про первый раз. Это было зимой, мы стояли на набережной, я замерзла, в какой-то зачуханной столовке мы пили кофе – бурда страшная, но горячая. Вот там и тогда.
-Ну и память.
-Я помню все, что ты мне когда-то говорил. И ближе тебя у меня нет никого.
-Так уж!
-Так. Когда я была замужем в Америке, я однажды подумала, что никогда тебя не увижу, и я плакала. А я редко плачу.
Это правда. Скорее заставит плакать других.
-Ты смотри, не бросай меня.
И рад бы, да не получается.
А после того нашего сексуального уикенда мы вроде как даже подружились вопреки огромной разнице в возрасте. Она встречала меня после работы, - как правило, даже не предупреждая, и мы выходили побродить по Москве. Она рассказывала про своих коллег (устроилась-таки секретаршей), про скандалы с родителями. Я тоже что-то рассказывал, но больше учил жить, есть у меня такое скверное качество. Слушала внимательно, впитывала, - и вот ведь цепкая память! – до сих пор время от времени цитирует почти дословно, что я тогда говорил.
У нее постоянно мерзли руки, одну она прятала за отворотом пальто, а другую в моем кармане, и я своей сухой горячей ладонью отогревал ее ледяную ладошку. Ничего такого, просто отогревал ее ладошку в своем кармане.
Ближе к весне…
Это она привела меня в какой-то огромный гулкий подъезд, уверенно поднялась на площадку последнего этажа, я шёл за ней покорно и обреченно……………………………………………………………….
…………………………………………………………………………….
С трудом отдышался.
-А если бы застукали?
-А плевать.
-Это тебе плевать, я ж не мальчишка, чтоб по подъездам таскаться.
-Не скромничай, у мальчишек все это хуже получается.
-Тогда зачем ты с ними…
-А ты на мне женись, знаешь, какая буду верная жена.
-Догадываюсь. Вот счас все брошу и женюсь. А через пару лет буду от молодой жены ухажеров рогами отгонять.
Потом – долгая пауза,  экзамены выпускные, потом вступительные. А мне ее уже нехватало, ледяной этой ладошки в моем кармане – я еще не понял, что коготок увяз.
Появилась чуть не под новый год, без звонка, вышел с работы – вот она.
Повзрослевшая, все-таки восемнадцать, студентка, девушка, можно сказать, на выданье. Опять несколько бурных свиданий,  потом у нее работа, учеба, не до встреч. И, как потом выяснилось, первый опыт совместной жизни. Ровесник, студент. Хватило ненадолго.
-Только не думай ничего такого (она со мной по имени-отчеству, но на ты, так и до сих пор). Мне просто было интересно. И ты же сам говорил, что понять что-то можно только на собственном опыте.
-И что же ты поняла?
Пожала плечами. Я не настаивал, но почувствовал почему-то досаду и горечь во рту. Я ведь все это время думал – насовсем пропала. Но не искал. А она позвонила дня за два до моего сорокадевятилетия.
-Привет, это я. Узнал?
-Привет, слышу, - еще бы не узнать этот ломкий, чуть с хрипотцой, с нагловатыми интонациями голос.
-Можешь приехать сегодня вечером?
-Ну, не знаю…
-Значит можешь. Пожалуйста! Я очень хочу, чтобы ты приехал. Мои все на даче, а я приготовила тебе подарок, и это для меня очень важно, пожалуйста!
Она приготовила все, как видела в кино.
Свечи. Цветы. Два бокала. То ли платьице, похожее на халатик, то ли халатик, выдающий себя за платьице. Едва ли не впервые – легкий румянец – единственный признак волнения. Сразу с порога обвила шею руками, приникла к губам. Молодое горячее тело под тонкой тканью. Первый поцелуй – и сразу все.
-Охолони. Что, кино американского насмотрелась? Уймитесь, волнения страсти.
Очень понятливая девочка. Тут же хищная рысь обратилась домашней мурлыкающей кошечкой… Но вечер был и правду незабываемый. Так все и шло. Она училась на вечернем, работала, с кем-то встречалась. Жила. Я иногда звонил,  ни на чем не настаивал, – как дела, когда увидимся.
-У меня все в порядке. Я сама позвоню.
Звонила. Иногда через пару дней, иногда через месяц:
-Я хочу тебя видеть.
Виделись редко, и каждый раз все было по разному. То просто бродили по Москве или целовались в машине. То везла меня на какую-то подружкину квартиру или заставляла вести ее туда, в мое убежище. То с порога – джинсики в один угол, рубашка в другой –  иди ко мне… То напряженная, настороженная, отстраненная, разогревается медленно, вроде бы уступает неохотно, но стоит мне отстранится – не отпускает…
Чаще всего ее звонок – сигнал, что ей плохо, надо пожаловаться, выговорится: с родителями напряженка, близких друзей нет.
-У меня вообще нет никого, кроме тебя.
Она  получала какое-то особенное удовольствие, если все происходило в экстремальных условиях. В тамбуре электрички, средь бела дня в машине на обочине дороги, в лифте многоэтажного дома… Господи, в мои-то годы, - но я никогда не мог отказаться от нее, - сейчас же, сию минуту, когда она притянула меня к себе, и жарко в ухо:
-Иди ко мне!
Может быть, и привязывает меня к ней это сочетание подростковой угловатой хрупкости и безудержной женской распущенности. Лолита и Манон Леско в одном флаконе.
-Ты хоть знаешь, кто это?.
-А то. Манон мы еще в универе проходили.
-Себя узнала? Только я, увы, не кавалер де Грие.
Вот ведь по легенде – прежде Евы была Лилит, прежде верной надежной женщины - жены и матери  –  вечно ускользающая, независимая, неверная женщина-любовница, и едва ли забыл ее обремененный семейством Адам. Таких не бросают, такие сами уходят и редко возвращаются. Выходит, мне еще повезло. 

* * *
В общем, такая наша странная, для меня и вовсе болезненная связь длилась несколько лет, потом  она исчезла почти на год, на мои звонки отвечала холодно, все-то ей было некогда. Позвонила, как всегда, нежданно-негаданно, когда начал понемногу привыкать к тому, что ее нет.
- Привет, это я. Узнал?
- Привет, слышу, - еще бы не узнать этот ломкий, чуть с хрипотцой, с нагловатыми интонациями голос.
-Я хочу тебя видеть.  Мы можем на несколько дней куда-то уехать?
-Как это – уехать? Ты с ума не сошла? Я работаю, у меня дела, ты пропадала целую вечность, тебе было не до меня, ты даже не знаешь, что я месяц провалялся в больнице, а теперь я должен все бросить и куда-то ехать!
-Я очень хочу.
Если она хочет, препятствий не существует. И я никогда не мог, не умел сопротивляться этому ее «хочу».
Неделя в заснеженном подмосковье. В келье монастыря, переоборудованного под гостиницу (недавно я проезжал мимо, там снова монастырь). Впервые вместе так долго. Мы практически не выходили из номера. Ощущение смертного греха и смертельного счастья с откровенной примесью горечи. Еще и от того, что в хрупкой фигурке, знакомой мне до каждой родинки, до каждой косточки,  - молодая  опытная женщина, - и опыт этот приобретен не со мной .
Оказалось, она в курсе  всех моих дел. Почти всех. О себе – против обыкновения скупо и неохотно. Заявила в последнюю ночь, уже под утро:
-Я выхожу замуж. На следующей неделе. И мы уедем. В Америку, насовсем. Попытаюсь быть верной женой. Но это после. А сейчас – иди ко мне.
Пять лет я пытался забыть и ощущение ледяной ладошки в моем кармане, в моей сухой и горячей ладони, и ту подарочную ночь и многие другие ночи, и неделю в монастыре, но забыть – не получалось, и по ночам вспоминались мельчайшие подробности, от которых бросало в жар и хотелось громко взвыть или заскулить тихонько.

* * *
Все телефонные звонки звучат одинаково. Но этот сразу показался мне необычным, я был за рулем, почему-то сжало сердце, я резко затормозил, под аккомпанемент возмущенных гудков включил аварийку и встал у обочины.
– Привет, это я. Узнал?
Тот же ломкий, с хрипотцой и нагловатыми интонациями голос. Она бросила мужа вместе с дочкой и Америкой. Вернулась пару месяцев назад.
-А ты не думала, что за это время… Ну ладно… И что теперь?
-Теперь я хочу тебя видеть.
-А два месяца назад еще не хотела?
-Ладно, не вредничай. Я же сказала - очень хочу тебя видеть. Ведь ты меня не забыл, - в голосе ни тени сомнения.
- Хорошо. Когда?
-Конечно, сейчас же. Пока я этого хочу.
-Но я еду на дачу.
-Как всегда один? Вот и заезжай за мной.
Так все началось по новой. Внешне она почти не изменилась, только зелень глаз повыцвела. Темперамента еще и прибавилось.
-Ты же мне сам когда-то объяснял, что женщина входит во вкус лет в 28. Как всегда, оказался прав. Вот и я вошла во вкус.
Еще как вошла! Я уже явно не соответствую ее потребностям, но она почему-то не отпускает меня.
Я не монах, женским вниманием и до сих пор не обделен, но и прежде, в разгар каких-то романов и увлечений, стоило только услышать ее ломкий, с хрипотцой и нагловатыми интонациями голос, я бросал все и мчался навтречу ее непререкаемому «хочу тебя видеть».
Она попрежнему зовет меня то несколько раз в месяц, то раз в несколько месяцев. Она меняет занятия и сожителей, я почему-то не ревную, куда больше беспокоит  меня ее неустроенность и неопределенность. Мне больно за нее, а она повторяет все чаще: ты только не бросай меня, я без тебя пропаду…
Но ведь однажды я брошу ее навсегда… Может быть, очень скоро она позвонит и услышит, что...

***
Эти  странички, отрывок рукописи без конца и без начала, медсестра нашла в палате, куда пациент не вернулся после операции.
Он был очень странный. Худой, съеденный болезнью, но постоянно улыбался и подшучивал над собой и окружающими.
Его предупреждали, что успех операции весьма сомнителен, он отшучивался:
-Зато если все получится, будет повод отметить.
-А если нет?
-А  разве кому нибудь удалось жить вечно?
…Рукопись прочли, и решили, что семье передавать ее не стоит.