Комплиментова, на выход Дмитрий Лавров

На улице весна, не то чтобы настоящая, а скорее всего ещё только календарная, нехотя валит снежок. В хорошем настроении я шагаю по улице. Будем знакомы - меня зовут Сёма Сёмочкин. Если верить всезнающим слухам, то меня собираются утвердить штатным корреспондентом «Вечернего Ока». Надеюсь, вы ещё услышите обо мне, а пока я тороплюсь в редакцию. Сегодня мне предстоит получить ответственное задание - осветить в репортаже будни и праздники храма... подозреваю, вы, вероятно, подумали о каком-нибудь вновь отреставрированном, и не угадали. У меня задание о храме Мельпомены. Сегодня третье марта, скоро праздник, тот, который раз в году. И естественно, где же ещё искать героинь в наше смутное время? Раньше дунешь, бывало, в район, а там по списку-хочешь телятницу бери на карандаш, хочешь свинарку. Нынче в героинях фермерши ходят, те, что побойчей, а иные возникать не желают, можно и «петуха» схватить... Да и с бензином туговато, не поколесишь, как бывало, парады теперь не в моде. А вот и наша редакция, сейчас главный нас просветит, взбодрит и задачу поставит. В тесную комнату набилось человек десять, за столом сам, все уселись, задымили - ждём.

- Господа, - начал он, откашлявшись, издалека, - надо как-то оживить наш праздничный вечер, то есть номер. Чернуха, заменившая показуху, порядком поднадоела, перемазав вдоль и поперёк всё оптом и в розницу.
Предлагаю позабыть наши долговременные трудности, разумеется в пределах номера, и совместными усилиями выпустить нечто напоминающее «полусладкое, полузастольное». Аркаша, тебе путь предстоит на завод нашей мечты. «Кристаллов» от тебя не ждём, но на «Стрелецкую» шибко рассчитываем. Смотри, как народ реагирует, - указал он широким жестом на враз приободрившиеся лица скучающих дотоле присутствующих. - Горелика бросаем на бисквитную. Порадуй милых дам «Восточными сказками», в смысле сладостей - авось подобреют, хотя бы в этот день. Никанорыч, отдохни от уголовщины, по крайней мере, день, старина, проведи без убийств и грабежей. Что головой мотаешь - будут! Понятное дело, что будут, ну пусть народ отдохнёт, да и мы тоже. Так, куда же тебя-то? Есть вакансия в театр, но ты ж там всех переполошишь, подумают невесть что. Амплуа-то твоё им ведомо, а у них сейчас и без тебя всё бур¬лит, всё клокочет, того и гляди рванёт «Пессимистичес¬кой комедией». Так что давай вместо Гаврюка подсуетись, ну нет его, ну нет... Кстати, как он там, долго ещё проваляется? Надо, надо проведатьтова... то бишь, господина. Так что, Никанорыч, как ни крути, комбинат на твоей совести. Знаю, что ты в таких делах не прыткий, но коллектив на тебя надежды по поводу грудинки возлагает. Упрись, добудь что-нибудь по остаточной стоимости, без накруток.

Со столом покончено, перехожу к духовной пище. Никаких отговорок не принимаю, как сработаем, так и попразднуем... Теперь о вечере на должном уровне. Остаётся Сёмочкин, вот ему, как самому-самому, и поручим. Учти, Сёма, народ там сплошь страдающий этой, как её, «звёздной болезнью», да к тому же ранимый и отчасти немного капризный. Ты уж, братец, будь любезен, пообходительней обойдись. Ничего не обещай, а главное, не возражай. Улыбайся и слушай. Слушай и не перечь. Особливо держи ухо востро с примадоннами, та, что помоложе, - нашенская, но тоже, скажу я вам перец, тот ещё. Вторая в том возрасте, который не поддаётся определению. К тому же она у нас сравнительно недавно, но, поговаривают, весьма перспективная дама с претензиями. С губернатором, говорят, взрастали, мужали, на дружеской ниве в столичных академических... Смекаешь, что к чему? Посылаю тебя и надеюсь, что дорога к храму искусств укажет тебе путь к храму власти. У нас есть что сказать, а ещё более - что просить... Так вот, судя по обстановке все и действуйте, и дерзайте.

На этом торжественная часть закончилась, далее пошли сугубо профессиональные указания, вопросы и ответы. Вскоре все поспешили по знакомым адресам. Ближе всего к редакции располагался театр, и Сёме стоило только перейти площадь, как оказался он перед помпезным зданием времён проплывшего мимо недосягаемого будущего. Толкнув дверь служебного входа и пройдя узким коридором, он оказался перед стеклянным закутком с восседавшим там непременным старичком-вахтёром, который, тотчас же встрепенувшись, вежливо осведомился:

- Вы к кому?

- Я корреспондент из газеты, к режиссёру Большакову.

- Немного рановато, молодой человек. Сейчас в театре окромя меня начальства нету, - и он рассмеялся довольный собственной шуткой. - Вот скоро репетиция начнётся, так народ и подойдет. Да вы входите, ежели не торопитесь. Присаживайтесь.

- Спасибо. А скоро ли начнут-то?

- Дак должны б начать-то. Да вчерася, напарник сказывал, у Луизы Комплиментовой бенефис состоялся. Видать, отметили недурственно, вот и припозднились. Да, припозднились, - повторил он, вздохнув, видимо сожелея, что не в его дежурство.

- Странная немного фамилия, вы не находите?

- Чудак человек, да здеся завсегда так. Что почудней, то и лучше. А по паспорту она, слышь, Лизавета Прямолинейная. Я её вот с таких лет знаю, - и он показал рукой чуть ниже стола. - Ох и бойкая стрекоза была в детдоме! Я тогда там истопником работал. Всех, бывало, передразнит, рассмешит, умора, да и только. Её так и звали - комедиантка, одним словом, Прямлинейная. Ох и досталося ей за всякие штучки-дрючки! Ан вишь, как  всё в жизни повернулось - артисткой заделалась.

Словоохотливый вахтёр, как частенько бывает с одинокими стариками, обрушил на Сёму лавину пикантных закулисных историй с весьма фривольными подробностями и, вероятно, окончательно бы заговорил, но тут началась подвижка. У работников иглы и кисти начался обеденный перерыв, а навстречу им потянулись господа актёры. Беседа угасла сама собой, а вскоре, завидя высокого, крупного мужчину, старичок вновь встрепенулся и, отвечая на приветствие, заметил:

- Вас, Руслан Демьянович, вот корреспондент дожидается.

- Да? Здравствуйте! Мне звонили по поводу вас. Пойдёмте.

- Здравствуйте! - ответил Сёма и последовал, едва успевая, за режиссёром, широко шагавшим то по лестницам, то по каким-то немыслимо тесным проходам, пока наконец они не вышли на ковровую дорожку перед кабинетом.

- Прошу, - открыв дверь, пригласил хозяин кабинета и, указав на вешалку, предложил: - Раздевайтесь, присаживайтесь.

После взаимных, обычных в таких случаях, ничего не значащих вопросов  Сёма перешёл к главной теме.

- Так что же, скоро у вас премьера состоится? Если не ошибаюсь, - «Без вины виноватые».

- Да, да, информация точная. Правда, подзатянули малость. Хорошо, если до закрытия сезона выпустим. А впрочем, не берусь утверждать. Вы, наверное, наслышаны, что у нас творится?

- В самых общих чертах, что-то вроде имитации «Оптимистической трагедии».

- Вот, вот! Как быстро, однако, у вас, газетчиков, уже и жанр определили. Наш «новый комиссар», или «железная леди», а именно так её зовут в театре, решила выпихнуть главрежа, заменив его своим протеже. Большинство же восстало против диктаторских замашек. Естественно, нашлись и у неё сторонники из числа «вечно запасных». Так что предсказать, чем вся эта смута закончится, затруднительно, но то, что все порядком перепачкаются, - несомненно, Кстати, вы не могли бы как-то достойным образом отобразить всю дикость сию. Страдает в первую очередь дело, а наши претензии и амбиции беспредельны. Если не положить баталиям конец, то ничего хорошего, кроме полного развала и краха труппы, не предвидится.

- Всё, что будет зависеть от меня попытаюсь непременно сделать, но пропустят ли мой очерк целиком, зависит и от вашей поддержки, - веско заверил Сёма, сознавая свою сопричастность кругу избранных.
Он намеревался, ещё что-то сказать, но в этот момент дверь распахнулась, и стройная, очаровательная брюнетка впорхнула в кабинет чудесным виденьем.

Большаков встал, галантно целуя протянутую руку.

- Знакомься, Луиза, - наш будущий ревнитель и друг Семён Сёмочкин, корреспондент «Вечернего Ока», - представил он.

- Привет всем друзьям! И желательно не в отдалённом будущем, а в теперешнем, настоящем, - и она протянула с царственной грацией холёную, в кольцах, узкую руку.

Сёма торопливо и весьма неумело чмокнул, отчего ещё более смутился. Однако, как истинная дама, она не подала виду и тут же обратилась к  Большакову:

- Русланчик, скажи, пожалуйста, разумеется, в пределах возможного, о чём вы договорились вчера? Мне, право, было недосуг, да как-то и не хотелось весь вечер превращать в симпозиум с банальнейшей повесткой дня: «Кто не с нами - тот против нас». Ты морщишься, мой друг, как от зубной боли, но это к вам не относится, просто я не всем доверяю. Может, я чересчур щепетильна и всё же надеюсь, ваша «тайная вечеря» прошла без искушения для нестойких заработать свои тридцать серебреников... Правда, мне затянувшийся спектакль порядком надоел. Может, бросить всё, отпустить себе косы и удариться в бега, что ли? - мечтательно произнесла она. - В столицу хочу, мой друг, а впрочем, слушаю, слушаю...

Руслан Демьянович выразительно скосил глаза на Сёмочкина и не спеша начал выкручиваться, растягивая слова.

- Да, собственно, ни к чему определённому не пришли. Так, одни  прожекты. Всё более из области фантазий, ничего дельного. Все говорили, но друг друга едва ли слышали... да к тому  же чуть не забыл, наш гость видит тебя героиней репортажа. Я правильно понял тему?

-       Да, да, - поспешно поддакнул Сёма, всецело поглощённый прекрасным виденьем, спустившимся неведомо с каких небес, которое словно магнит влекло к себе неудержимо. Понимая, что постоянно разглядывать крайне неприлично, он тем не менее с трудом подавлял желание. Сказать, что она была красива - ничего не сказать. Подобную женщину он видел впервые, и если существует земной эталон красоты, то для него Луиза и впрямь была вне всякой критики. Сколько бы кто ни живописал, переносил на холст или в мрамор женскую красоту - всё это жалкие потуги перед тем божественным даром, что совершается под сенью тайны природы. И она, отлично зная, с каким упоением смотрит на неё милый юноша, капризно надула губки и, посмотрев на него, повелительно произнесла:

- Ну что ж, пойдёмте, мой друг! Надеюсь, вы не обидитесь, что я вас так буду звать?

Сёма хотел что-то в тон ей ответить, но, о ужас! Всё балагурство куда-то вмиг улетучилось. И вновь только почти невнятное «да, да» вырвалось у него.

Придя к себе в артистическую, Луиза едва уловимым движением сбросила манто на руки замешкавшегося Сёмы и укоризненно посмотрела на него, как бы говоря: «Что же вы, милый друг? Быть рыцарем не значит только восторгаться... но предугадывать и тотчас исполнять все пожелания мои...» На что Сёма, кляня себя за все, столь очевидные промахи, мысленно обругал - пуще прежнего. Да, находиться подле красавиц не только заманчиво и лестно, но и трудно по причинам от нас не зависящим, и какой-то внутренней неловкости, от которой иные теряются ещё более, особенно вначале.

- Так о чём мы будем молчать? - насмешливо и вместе с тем игриво произнесла она, садясь перед трюмо. - Если вы не возражаете, то я буду приводить себя в порядок, а вы, вы делать своё дело?

Да, да, чуть было снова не сорвалось с его уст, но он вовремя сдержался и, проглотив стоявший ком, включил свой диктофон и вежливо произнёс:

- Мой первый вопрос. Скоро ли увидят вас зрители в «Без вины виноватые» и в какой роли?

Ах Сёма, Сёма, что ты наделал! Разве можно подвергать сомнению такой непреложный факт? Да кто же ещё мог претендовать на роль Кручининой? Вот что значит молодо-зелено, никакой в тебе фантазии... и знания театра. Луиза с таким удивлением посмотрела на него, точно хотела убедиться, не издёвка ли это? Но то простодушие, что блуждало вместе с улыбкой на его лице, успокоило её, а он, хотя и запоздало, понял свою опрометчивость, отчего раскраснелся пуще прежнего.

- На первую часть вопроса затрудняюсь ответить. Если б это зависело от меня, то как можно скорее, но, увы, сейчас вокруг так много «Без вины виноватых», что право, мой друг, иногда кажется, словно мы все были брошены, а найти нас никак не могут. Вокруг не хватает многого. Нет денег. Нет спонсоров. Нет любви и добра. Но зато вдоволь хамства, зависти и прочих пороков. Вы не поверите, как трудно сейчас оставаться независимой. Все эти  Муровы, надеюсь вы помните, что эта за тип. Так вот они, разбогатевшие на  бедности других, живут и думают, а что бы им ещё прикупить??? И если у них тогда не наблюдалось сострадания даже к собственным детям, то что же говорить  о нынешних, без комплексов во всём. Да, нам бы научиться так любить, как мы  умеем ненавидеть... Не помню, откуда, а впрочем, возможно, моё. Нынче все  пишут, поголовное сочинительство - одни пасквили, другие мемуары, а иные  умудряются совмещать. Постойте, постойте! Как там говорит Нил Стратоныч, - «артисты народ не обеспеченный, по-европейски сказать, пролетарии, а по-нашему, по-русски, птицы небесные: где посыпано крупки, там клюют, а где нет, голодают». Как видите, с тех пор мало что изменилось, как будто современником написано, но как хорошо подмечено - птицы небесные - вот поэтому и вынуждены петь... И часто на все голоса, кто во что горазд. Жить-то нужно. Вы были в нашем буфете? Зайдите, зайдите! Многие уже и ходить перестали, зачем расстраиваться... Да, но я, кажется, увлеклась и несколько удалилась от темы, а между тем это главное. Спросите любого актёра, чем вы занимаетесь помимо театра? И выяснится, что многие бегают в поисках дополнительного пропитания. Я не исключение, пишу повесть о своём младенчестве с условным названием «Спасибо товарищу Марксу за наше счастливое детство!» Все почему-то вспоминают его учеников, а по-моему, несправедливо, они ведь выполняли заветы учителя, следуя гениальным предначертаниям. Всё разрушить до основания, в том числе и семью, а затем... построить новую Вавилонскую башню под названием коммунизм - кому вверх, кому вниз. А внизу, как обычно, давка, доносы, драки, тут уж, извините, не до пардонов, тут «се ля ви», и этим всё сказано. Вот почему все с нетерпением ждут генеральной, а там, даст Бог, и выпустим, потому как мы все - без вины виноватые, в какой-то степени. А репетирую я Кручинину, а что получится - не мне судить, а зрителям, в том числе и вам, мой друг. Роль, конечно, благодарная и вместе с тем лично для меня трагическая, я ведь, знаете, выросла, как и Незнамов, у чужих людей и истоков своих не ведаю. Это я с горечью говорю, но говорю, потому что знаю, вас всё равно просветят и туману напустят и присочинят всякое, а я не желаю, чтобы вы, совсем ещё мальчик, думали обо мне плохо и тем более верили закулисным сплетням. Ну, что ещё вам сказать о роли? Давалась она мне с трудом, не в смысле мастерства, а в моральном плане. На меня сильное влияние оказывало то обстоятельство, о котором я говорила выше. Необходимо было проникнуться тем раскаянием, той мукой, когда только потом любая женщина осознаёт, что она натворила. Это чисто женская трагедия - отторгнуть от себя часть себя, и остаться притом наедине с собой нормальным человеком. Мне кажется, подобное ещё никогда не проходило без ущерба. Рано или поздно придёт покаяние, а за ним и расплата - терзание по утрате. Насколько мне удалось это передать тем скупым на эмоции языком, которым пользовались тогда, поймут ли наши современники за сдержанностью реплик всю гамму чувств бедной матери? Вот вопрос, который поставил передо мной режиссёр и ответ на который мы узнаем только после премьеры. А по всем другим параметрам работать с классикой одно удовольствие: прекрасный русский язык, настоящие образы, а не ходульные люди «будущего» и, естественно, атмосфера какой-то приподнятости, того естества, из чего соткана драматургия Островского, - это, пожалуй, главное. Вы удовлетворены моими ответами?

- Да, вполне, но вы, однако, ничего не сказали о ваших будущих ролях, и немного, если можно, о себе, о семье, о том, чем занимаетесь помимо театра.

- О, вы невнимательны, мой друг! Я предвосхитила часть ваших вопросов. Помимо театра занимаюсь сочинительством, раз. Своё происхождение вам вкратце
объяснила, два. Третье, третье, ах да, семья, но эта область, как и возраст, одна из тех  слагаемых души, что выносить на суд невыносимо, Не знаете, откуда это?

- Нет, - ответил Сёма, расписавшись в собственной неосведомлённости.

- Я тоже забыла, а впрочем, неважно. Что ещё осталось? Роли... роли? О, я суеверна - сказала она, задумавшись.

И в этот момент по коридору послышались шаги, где-то зазвенел звонок.

- Комплиментова, на выход - произнесли за дверью басом.

- Луиза Ивановна, вас ждут! Все уже на сцене, - вторил ему фальцет.

- Вот видите, мой друг, мы опаздываем, а впрочем, я готова, - пропела она, нанося какие-то последние мазки грима едва уловимыми движениями проворных рук. И, оглядев себя, причёску и смахнув невидимые пушинки, встала.

- Ну, кажется, всё. Я готова. Пойдемте, мой друг, ежели желаете, то можете поприсутствовать на репетиции. Сейчас пройдемся по финалу. Не знаю почему, но каждый раз сердце ёкает, как падаю в обморок. Ответьте и мне, если можете, на один вопрос. Почему нынче женщины не падают в обморок?

- Век такой, падать нельзя... затопчут, - еле поспевая за ней, ответил Сёма.

- Браво! Браво! А вы ничего... Нет, право, хорошо сказано - затопчут. Да, слабость нынче почти порок. Этим никого не удивишь, не взволнуешь, а только обременишь...
Внезапно справа ударил юпитер, показалась сцена - неприбранная, без декораций и занавеса. Совсем не та, что видят зрители, и Сёма поневоле остановился.

- Да, вам вот туда, - показала она рукой к лестнице, которая вела в партер. - Надеюсь, вы... а впрочем, не всё так безнадёжно, мой друг, всё ещё впереди. Вы будете на премьере?

- Непременно, если не ушлют куда-нибудь в глушь.

- Ну-ну. До встречи, а вы славный... - И она одарила улыбкой, прежде чем скрылась за кулисами, где тотчас же раздался знакомый бас.

- А мы, мамочка, вас заждались. С кем это вы так мило ворковали? Говорят, к нам пожаловала пресса, всё-таки какая-никакая, а власть - принимаем её, одобряем и приветствуем звоном щита...

Послышались смешки, и, пресекая их, насмешливый голос отпарировал:

- Вы неисправимы в своём роде. Не речь, а сплошная декламация.

- Всё, всё, хватит выступать, - хлопая в ладоши, произнёс из партера нетерпеливо некто, в ком, присмотревшись, Сёма узнал Большакова,

- Луиза Ивановна, вы готовы?

-        Да, мой друг.

- Ну что ж, все по местам. Прошу внимания: I акт IV действие. Начали.

Стараясь двигаться как можно тише, Сёма уселся в кресло на значительном отдалении от режиссёра, и перед ним поплыла жизнь провинции девятнадцатого века, такая непохожая на ту, что бурлила за стенами театра и вместе с тем такая узнаваемая по тем же чувствам, по тому поведению героев, что, право, ему порой казались абсурдом восторги по поводу иных новаций. Да, человек-созидатель прогрессирует. Да, он неудержим в стремлении познать окружающий мир. Да, за прошедший век земля неузнаваемо изменилась. Но всё ли содеянное пошло нам на пользу? Нет, какое там... И это ещё не главное. А сам-то человек, обогащенный новыми открытиями, идеями, стал ли он лучше, счастливее? Не знаю. Спросите у него. Может, и получите ответ, только весь вопрос в том, будет ли он правдивым...