Дневник мертвеца

Я встретил Наташу в обычный июльский вечер, возвращаясь с работы. В тот день город и его жители были захвачены нестерпимым пеклом. По этой причине, я проходя мимо ряда ларьков, похожих на сгорбленные деревенские домики, остановился напротив одного из них и стал изучать ассортимент предлагаемых прохладительных напитков. Я выбрал понравившийся мне и расплатился.
В этот момент к ларьку подошла девушка. Она встала позади меня, заняв очередь. Но стоило мне повернуться и ее симпатичное личико исказила гримаса отвращения  и неприязни. В глазах мелькнул животный страх и она позабыв обо всем развернулась и зашагала прочь, выронив несколько монет из кошелька. Деньги позвякивая, рассыпались по асфальтированной поверхности в разных направлениях. Но девушка не обернулась на звук. Непонятный для нее страх был сейчас сильнее всего на свете.    
Вы спросите, что же произошло? Скоро вы сами все поймете.

Я злорадно улыбнулся и направился  вслед за постукиванием каблучков. Наташа была в черных лакированных туфельках.  Она была стройной, бедра ее соблазнительно покачивались из стороны в сторону, хотя тогда она, наверное, меньше всего хотела привлечь внимание. Просто у многих  девушек это движение входит в привычку и становится неотъемлемой частью их походки.

Я шел за ней, стараясь делать это как можно заметнее. Я время от времени громко кашлял, пинал ногами лежащие на земле банки, вилял из стороны в сторону, стараясь попасть в поле ее зрения. Когда она оглядывалась, я смотрел на нее взглядом сумасшедшего. Наташа ускорила шаг и я сделал то же самое. Она была серьезно напугана, казалось еще секунда и паника возьмет верх над притворным спокойствием. Люди, шедшие Наташе навстречу с тем же, что и она отвращением смотрели на меня, затем бросали на нее сочувственный взгляд и отворачивались.

И вот, что она сделала в следующий миг. Наташа резко остановилась и притворилась, что ищет что-то на дне своей сумочки. При этом боковым зрением она внимательно следила за мной. В ней все еще теплилась надежда, что я не преследую ее, а просто иду своей дорогой. В тот момент, когда я поравнялся с ней, она выхватила из сумочки кошелек, ясно дала понять мне и всем окружающим, что забыла что-то купить и, изобразив негодование по поводу своей забывчивости, быстрым шагом направилась обратно к ларькам. Я продолжил свой путь по аллее, даже не оглянувшись.

Когда я глядел ей вдогонку, я мог ощущать ее взгляд, чувствовать нарастающий страх, читать мысли. Я принимал их как импульсы, идущие от нее и ощущаемые мной на кокой-то невидимой, невообразимой грани моего сознания. В свои 35 я чувствовал себя стариком, потому что думал, что знаю все. Все люди одинаковые. Поэтому мне было наплевать на них.

Сколько женщин я видел? На разных улицах, в разных городах? Тысяча, две или больше? Но сколько бы их ни было… для меня все они  были единой, однообразной и скучной массой. Вот эта девушка, увидев меня, просто перешла улицу, эта – юркнула в магазинчик на углу. Одна блондинка заскочила в трамвай и укатила на нем, даже не поинтересовавшись его маршрутом. Женщина лет 30-ти сделала вид, будто сломала каблук и, сняв «никудышную обувь», устроилась на лавочке, провожая меня полным неприязни и сочувствия взглядом.

А я ждал другого, хотел иной реакции. Если бы хоть кто-то не испугался… Я хотел смелых поступков и смелых слов. Я хотел встретить ту, которой нечего терять. Я свободен и хотел видеть свободу в ком-то еще. Я с трепетом надеялся, что однажды одна из них окажется именно такой: побитой жизнью, знающей цену свободе, независимой, бесстрашной, агрессивной, наплевавшей на совесть и мораль.
 
Преследование стало для меня забавной игрой. Я хотел найти чудо. Это было моей мечтой. А чего стоит человек без мечты. Сколько раз в своих фантазиях я видел, как преследуемая мной молодая девушка, симпатичная, как Наташа, резко поворачивается, смотрит на меня и говорит со мной или сквернословит как сам дьявол, смотрит, не отводя глаз. Хоть что-то, хоть какое-то действие, не похожее на поджатый собачий хвост.

И я был уверен: этого никогда не было и не будет. Все цепляются за что-то, а зависимость противоречит свободе. Кто-то отдаст десять лет жизни за безупречную внешность, кто-то душу продаст за деньги и зависть окружающих, кто-то просто не имеет ничего кроме семьи и дома и если отобрать это все, просто свихнется от безделья, скуки и безысходности.

Но мне терять нечего. Сейчас я открою вам секрет. Что во мне страшного? Почему я вселяю ужас в души этих девушек? Что заставляет их отводить и прятать глаза?

Все очень просто. Я болен. Инвалид с детства с диагнозом рахит – довольно серьезно. Чтобы вам было проще представить меня скажу, что я представляю из себя скрюченное болезнью дерево: кривой ствол, перекошенные ветви, торчащие во все стороны сучья, сухие, слабые корни.

Кто такой инвалид? Чтобы узнать это прочитайте закон о  социальной защите инвалидов : кратко инвалид – это лицо, имеющее нарушения здоровья со стойким расстройством функций организма.
Калеки, слепые, немые, глухие, люди с нарушенной координацией движения, полностью или частично парализованные.

В отличие от них мне повезло: я слышу, вижу, разговариваю, Я обслуживаю себя, прекрасно себя контролирую, я не умалишенный. А главное я всегда могу самостоятельно доползти до сортира. У меня вообще нет проблем.

Просто когда мне было два или три месяца мама не слишком заботилась обо мне, у нее были другие дела, не хватало еще маленького визжащего существа. Она просто не заметила, что ее малыш стал плохо спать и есть, нервничал, как затылочек у него стал лысым как у 80-ти летнего старика.   

Через несколько недель началась следующая стадия – период разгара. И только тогда мамочка обратила внимание на свое чадо. Она же не хотела, чтоб ее ребенок вырос уродом. Жаль она не понимала, что уже слишком поздно.  На этой стадии начинаются костные деформации: изменение формы черепа, деформация грудной клетки, искривление костей ног, сужение таза, появление костных наростов. Кроме всего перечисленного замедляется рост зубов, происходят серьезные нарушения работы самых разных органов, начиная сердцем и кончая кишечником. 
Вот почему теперь я не слишком-то симпатичен. Кому понравятся кривые ноги, похожие на  букву «О», уродливая форма черепа, впалая грудь, ее называют «грудью сапожника», «утиная походка»,  костные наросты на ребрах, которые называют  “браслетками”, “нитями жемчуга”, “рахитическими четками”. Вы поймете значение этих красивых слов если посмотрите на мою рентгенограмму.

В общем, я представляю довольно жалкое зрелище, способное вызывать сострадание. Но мое лицо озаряется саркастической ухмылкой каждый раз, когда я думаю о том, что все они, нормальные, здоровые люди, боятся меня. Вы смеетесь? Значит вы просто меня не видели.

Они думают, что я причиню им вред? Вряд ли. Я же болен и немощен. Они боятся взглянуть мне в глаза, потому что их взгляд выражает отвращение. А это может обидеть бедного больного. Они не хотят, чтобы их жалкие мыслишки выползли наружу, как черные тараканы, разносящие заразу. А думают они о том, как хорошо, что это я, такой никчемный уродец, ковыляющий по улицам, а ведь то же самое могло бы случиться с каждым из них, просто им больше повезло. Они смотрят на меня так, будто я прокаженный и моя болезнь заразна. В глубине души они считают, что таких как я хорошо бы держать в каких-нибудь специальных медицинских заведениях, изолировать от общества. Но не дай бог я узнаю их мысли, и тогда беды и несчастья посыплются на них как из рога изобилия. Их накажут. Накажут свыше за непослушание, ведь они должны проявлять лишь милосердие и сострадание к несчастному юродивому, а вместо этого они испытывают ко мне отвращение. Люди думают, что если случайно дотронуться до меня, их просто вырвет.

В Декларации ООН «О правах инвалидов» черным по белому написано: «Инвалиды имеют право на уважение их человеческого достоинства».  Но кому есть до этого дело? Какое достоинство может иметь этот несчастный? Уж точно не «человеческое», разве он человек?

Но несмотря на такую ситуацию есть люди с которыми я общаюсь и даже дружу. Это коллеги по работе, которые просто привыкают  ко мне, к моему уродству. Или же сами являются инвалидами, которых за свою жизнь я перевидал столько, сколько не видел наверное не один нормальный человек.

Зато жить я могу свободно, как птица. Это звучит смешно из уст больного человека, но тем не менее, я так считаю.

Моя мамаша умерла три года назад. Как раз с тех пор я и занялся тем, что называется серийными убийствами. Пожалуй есть только две вещи, за которые я мог бы сказать моей маме спасибо. Первое – это то, что она догадалась, толи из жалости ко мне, толи из-за стыда, отдать меня в спец. школу, которая была приспособлена и построена непосредственно для детей-инвалидов. Там я был среди своих, когда в обычной школе меня бы разорвали на части, как физически, так и морально. Ну и второе спасибо, посвящу пожалуй, ее ранней смерти: в возрасте 48 лет ее пополам переехал поезд, и клянусь, что не имею к этому не малейшего отношения. Я жалею лишь об одном: до самой смерти она была одинока, а я знаю истинную цену одиночества. Мой отец бросил ее, после моего рождения (и его можно понять). И сколько я себя помню она винила меня как в этом так и в том, что она так и не нашла себе другого мужчину. Кому нужна женщина с ребенком инвалидом. Вот почему после ее смерти я почувствовал облегчение, груз этой вины наконец-то упал с моих плеч.

Я получил средне специальное техническое образование, которое позволяет мне работать практически на любом предприятии. Платят мне неплохо, а главное везде принимают с распростертыми объятьями: закон предусматривает финансовые кредиты и льготы предприятиям, применяющим труд инвалидов. К тому же для меня открыты двери общественных объединений инвалидов. Плюс льготы и скидки за коммунальные услуги, проезд в транспорте, бесплатные путевки и пенсия. Звучит неплохо?  Денег не так много, но хватает на то, чтобы постоянно менять место жительства, переезжая из города в город, начиная новую жизнь на новом месте. Зачем это мне? Читайте дальше.

Ночью того дня, когда я встретил Наташу, я долго не мог заснуть. Читать не хотелось, да и тупо смотреть в потолок тоже. Я налил себе чашку крепкого чаю и уселся перед чужим телевизором. Чужим, потому что квартиру в которой я жил, я снимал и все, что в ней было являлось собственностью хозяев. В это время шел концерт «с участием всех звезд эстрады».  Я прошелся по всем кнопкам пульта, но по остальным каналам было пусто. Я вернулся к тошнотворному концерту. На сцену была приглашена популярная группа, состоящая из двух молодых людей, которые почему-то всегда напоминали мне тех, кого называют геями, а в простонародии «голубыми». Когда они вышли я залился истерическим хохотом: один из парней был одет в юбку чуть ниже колена. Меня рассмешил не его комичный вид, выглядел он вполне нормально, ведь юбки на мужчинах – писк моды. Просто я всегда думал, кто же из этих голубков «актив», а кто «пассив», и вот они сами это обозначили. В какое время я живу? Я истерично хохотал, повалившись на бок, пока на глазах не выступили слезы и их песня о настоящей мужской дружбе не подошла к концу.
Закончив это непредвиденное веселье, я вдруг понял, что мне стало легче. Смех дал мне расслабиться. И я начал осознавать причину своего прежнего напряжения. Все дело в ней. Как же я раньше не понял? После встречи с Наташей, я был сам не свой: меня раздражали всякие пустяки, я не мог заснуть,  стал жалеть себя, отводя глаза в сторону, когда проходил мимо зеркала, лишь бы не видеть свое, искривленное рахитом тело - бесцельно болтающийся по жизни кусок мяса. Была бы моя воля, я бы вообще все зеркала поснимал, но я лишь квартирант.


Я сидел тупо уставившись перед собой. Потом автоматически нажал на кнопку пульта «OFF», чтобы дребезжащий гитарный рок следующей команды не мешал мне сосредоточиться. На меня нахлынула знакомая меланхолия, которая бывает у меня раза два в год. Я никчемный, никому не нужный, одинокий калека, повторял я. Во время подобного уныния я всегда находил в себе похожие симптомы, и это была уже хроническая болезнь, думал я. Жалость, тоска, неуверенность, страх перед одиночеством, старостью, смертью. Все остальное время я не думал об этом, работая как заведенный, заводя новые знакомства на работе, пугая девушек на улицах, бродя по городу.

Но наступал момент, а он обязательно наступал, и все повторялось. Безысходность и бесцельность моего существования сводили меня с ума, с каждым днем, часом, минутой, вонзая свои острые клыки в мой мозг, пожирая его, словно стайка диких собак.

Я знал, что является причиной этого недомогания. Оно приходит как вирус или инфекция. Чаше всего вирус разносят они – те девушки, которых я преследую. Но не делать этого я не могу, это все чем я живу. Одни слишком правильные и невинные, чистые и непорочные. Другие мерзкие и отвратительные, изворотливые зверьки, прячущиеся в норы, при первой опасности. Третие – грязные, развратные твари, больше всего напоминающие кошек в период течки. Но какими бы они не были, они, раздражают меня своими трусливыми натурами, головами вечно спрятанными в песок, масками, скрывающими их настоящее внутреннее я.

Но не всякая способна вызвать болезнь, поставив жирный крест на моей спокойной жизни. Лишь некоторые цепляли меня подобно тому, как это сделала Наташа.
Хотя она была немного другой. Она не просто понравилась мне, она была моим подсознательно сформированным женским идеалом, о котором я и сам не догадывался. И если бы меня спросили за пару дней до встречи с Наташей, в чем для меня заключается этот идеал: внешность, манера поведения, голос, то я не дал бы точного ответа. А сейчас пожалуйста. Ее рыжие волосы сводили меня с ума, ее запах, напоминающий смесь розы и лаванды, ее точеная стройность, глаза василькового цвета и губы, розовые припухлости, покрытые блеском. В общем я почувствовал, что хотел бы быть с ней больше, чем с любой девушкой, виденной мною раньше.
 Но я всегда избавлялся от тех, кто не давал мне покоя, от тех кто мне нравился. Я понимал, что учесть моя проста – одиночество. И нет смысла любить и желать. Но я не железный. И когда я чувствовал к одной из них желание, страсть, или что-то еще (может любовь) я не мог остановиться, хотя и понимал всю свою безнадежность. Никто из них никогда не захочет быть со мной, им даже притронуться ко мне противно.

И я продолжал слежку, узнавал о девушке, выбранной мной, все, что мог, а когда чувства переходили грань моего терпения, я просто убивал предмет моего обожания и делал это легко, зная что ничего не теряю, а лишь приобретаю хоть и кратковременный, но все же покой. Я должен просто избавиться от разносчика болезни и все будет ОК. Не так ли, спрашиваю я себя. И отвечаю – именно так.

В этом и заключалась причина моих постоянных переездов из города в город. Убивая предмет своего обожания, я вынужден был заметать следы, хотя ни одно из моих 12 преступлений так и не было раскрыто. И это естественно: кто станет подозревать несчастного больного, обиженного Богом или природой, это уж кому как больше нравиться. Но я просто не мог жить в том месте, где кровь касалась моих рук, где в каждом зеркале я видел себя с ножом, удавкой, шприцом или ядом в руке. В другом городе и я был другим, даже для самого себя. Я примерял на себя призрачные, но очень красивые маски людей, которых считал идеалом. И я был таковым для окружающих. Несчастный, но благородный, не сломленный судьбой – вот впечатление, которое оставалось у моих товарищей по работе.
А вечерами я выходил на охоту, как изголодавшийся вампир, вот только цель моя была конкретной. А когда я добивался своего, довольно долго не испытывал голода.

С моей обожаемой Наташей все шло по плану. Я проработал до конца месяца, чтобы получить причитающиеся мне деньги, а потом написал увольнительную. Теперь моя слежка стала процентов на 60 эффективнее, так как весь день я мог посвятить именно этому занятию. Одновременно с этим я подыскивал для себя наиболее приемлемый вариант нового места жительства. По своим проверенным каналам я подыскивал предположительное место новой работы, узнавал расценки на жилье и все прочее. В общем, система была отработана до мелочей, что придавало мне спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. 

Я побывал в шкуре Наташиных родственников, я был то двоюродным, то сводным братом, то знакомым, сослуживцем или несчастным влюбленным, дворником или просто человеком, скрытым в тенях ветвей. Я выяснял, расспрашивал, вымаливал любую информацию и вот, что мне удалось узнать.

Наташе 22 года, работала она ветеринаром в клинике, находившейся недалеко от ее дома. Наверняка не раз приходилось отправлять кошечек и собачек на тот свет, цинично думал я. Так что мы с ней в чем-то похожи.  Друзей у нее было немного, по крайне мерее соседи рассказали мне о трех подружках, две девушки работали вместе с Наташей, а еще с одной она дружила со школы. Когда я надел маску несчастного влюбленного, добродушная бабуля, вечно греющая лавочку около подъезда Наташиного дома, поведала мне о поклонниках, которых по ее словам у Наташи была целая куча. Да я и сам частенько видел ее с молодыми или достаточно солидными мужчинами, что вселяло в меня демоническое желание пришить ее немедленно, прямо на глазах у ее ухожора. Но разумеется я не мог сделать этого: уж очень в тюрьму не хотелось, да и я еще не на столько сошел с ума.

В этом городе Наташа жила с рождения, не куда не переезжая. Она была единственным ребенком в семье. Родители ее были живы здоровы, и на жизнь не жаловались, т.к. жили в достатке. Идеальная семья блин! Когда я вижу, что-то идеальное мне непременно хочется разрушить это, почему?..

Дом ее располагался в нескольких кварталов от моего, что не было препятствием. Порой я следил за девушкой, живущей на другом конце города, при условии, что город был не самый маленький.
Ее дом сравнительно новенькая четырнадцатиэтажка, она жила на восьмом, никаких кодовых замков на подъездах, хотя это не было бы препятствием. И я решил сделать ее родной  дом ареной для убийства. Однажды…

Я мог точно назвать время ее возвращения с работы, с учетом задержек, чаепитий с подружками, прогулок по магазинам. Также я знал все дни  встреч с поклонниками, я знал и их самих, и глубину их отношений. Один целовал Наташу в машине, другой в лифте, третий уводил к себе домой.
Я знал когда ее родителей нет дома, где находится их дача, гараж, адреса знакомых. Каждый уголок подъезда был знаком мне, как свои пять пальцев. Что касается чувств, я мог предугадать малейшее изменение ее настроения. Я знал даже распорядок ее менструального цикла.  На все про все ушло полтора месяца. И вот я решил, что знаю достаточно.
День был выбран идеальный: никаких поклонников, родители остались ночевать на даче, она пойдет к подруге, у которой сегодня День рождения, вернется поздно и в полном одиночестве, войдет в подъезд, а там я уж не растеряюсь. 

Убийство должно было получиться идеальным, а на следующий день я уезжал, билеты на поезд мирно покоились в потайном кармане моей джинсовки, с хозяевами квартиры все было обговорено. Я был свободен и был цели, ничто не предвещало неприятностей.

Я тихо стоял у окна пятого этажа. Руки мои были пусты, только в кармане лежал нож, хотя я не знал понадобиться ли он мне. Я захватил его на крайний случай. Руки мои дрожали от возбуждения и ожидания. Я так хотел убить ее, что больше этого желания, была пожалуй глупая мечта о здоровом теле, красивой внешности и душевном спокойствии. Так что я хотел расправиться с ней больше всего на свете. Интересно все убийцы испытывают тоже, или ощущения зависят от мотивов?

«Цок-цок» - раздался звонкий стук каблучков об асфальт. Я знал, что это она, мне были знакомы все полутона этого звука. Но все же, я выглянул в окно: в таком важном деле не должно быть ошибок. Я не ошибся – я увидел свою любимую смертницу в свете фонарей. Она шла, задумчиво опустив голову. Она делала это всегда, когда рядом никого не было. Скорее всего причиной грусти был разговор с подружкой, у которой Наташа в очередной раз случайно увела парня.

Еще заходя в подъезд, она начала выуживать ключи из сумочки. Я этого не видел, но я это знал. В это время перед моим носом уже захлопнулись двери лифта, и я застыл в предвкушении убийства? (или просто возможности побыть с ней вдвоем, не скрываясь взглянуть ей в глаза, заговорить с ней.) Тело пробирала дрожь, мне было холодно и жарко одновременно. И – хотелось плакать?

Она вызвала лифт. Мое сердце бешено забилось. Я не должен ошибиться, дать ей уйти. В подъезде было темно, как и в самом лифте (какой-то инвалид предусмотрительно выкрутил лампочку полчаса назад). Я сделал ставку на то, что ее глаза, не привыкшие к темноте, не дадут ей увидеть меня внутри кабинки.

Я считал этажи: третий, второй, первый. Внезапно мне захотелось, чтоб в этом доме был подвальный этаж, но его, конечно же,  не оказалось. Я ухмыльнулся и прильнул к боковой стенке довольно просторного лифта, не оставляя ей шанса меня увидеть. Лифт, покачнувшись, остановился, а потом, через одно короткое мгновение, которое приобретает способность становиться вечностью в момент жгучего ожидания, распахнулись двери. Она не видела меня, я тоже не мог видеть ее, но уже уловил лавандовый аромат духов. Я перестал дышать. Она немного помедлила, закрывая молнию заднего кармана сумочки, из которого достала ключи, а затем шагнула внутрь и, привычным движением нащупала кнопку восьмого этажа. Двери захлопнулись и мы тихо поползли вверх. И только мне было известно, что приедем мы туда очень нескоро.

Вы скажете, что я сумасшедший, может это и так, но я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Меня поражала комичность ситуации: всегда уверенная в себе девушка, привыкшая строить из себя опытную особу, стоит сейчас спиной к своей смерти, к больному инвалиду, который как многие из ее зверюшек, потянулся к ней, но над которым она все же не имеет власти. Здоровая, красивая девушка, умрет от рук больного психопата. И это мы называем естественным отбором?

Через секунду я одной рукой придавил ей горло, а другой нажал кнопку «Стоп», ту которой часто пользуются молодые влюбленные, а также один из Наташиных кавалеров. Теперь когда она была у меня в руках, я чувствовал ее рядом, прежнее беспокойство оставило меня, зато я перестал сопротивляться своему желанию. Перед тем как я убью ее, она станет моей. Я сказал «Не кричи, а то я тебя прикончу». Наташа словно не слыша моих слов, продолжала бессильно трепыхаться в моих объятиях, как пойманный зверек, который весит в зубах тигра, но продолжает отчаянно работать лапами, словно все еще убегая. Она напоминала тело, уже безжизненное, но бьющееся в агонии. Надежда умирает последней. Это снова рассмешило меня: жаль, что ее зовут не Надя, тогда эта пословица наконец-то приобрела для меня вес.  Хотя тогда я не думал, что Наташа станет моей последней жертвой.

Когда ей стало критически не хватать воздуха, она все же успокоилась и вяло обмякла у меня на руках. Но она осталась в сознании и это было главное. Нож не понадобился.

«Я изнасилую тебя, крошка». - прошептал я.
Наташа молчала, видимо была в шоке.
«Только тихо. Все поняла?»
Она всхлипнула.
«Хочешь знать кто я?» - с горькой усмешкой спросил я.
«Пожалуйста, не надо…» - уже плача умоляла она.
«Надо. Вот увидишь тебе понравиться. Ты узнаешь меня, когда станешь моей». - я порвал блузку, обнажив ее грудь, которую я не мог видеть, но зато отлично чувствовал. Это привело ее в чувство.
«Нет!» - закричала она. «Отпусти, сволочь! Почему я, почему?» - колотила она меня, пытаясь дотянуться до кнопки.
Я достал нож и приложил к ее груди. Почувствовав холод она отпрянула и замолкла.
«Это нож, крошка. Если не заткнешься и не перестанешь сопротивляться, загоню его в твое горлышко. Вот уж мамочка с папочкой расстроятся, когда вернуться с дачки». - после этих слов она оторопела. Наташа тупо уставилась на меня, пытаясь понять, откуда я так хорошо осведомлен.
«Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь детка. Номер квартиры? Я отвечу – 87. Возраст – 22. Имя – Наталья Игнатьевана». - шептал я, наслаждаясь своим триумфом.
«И номер телефона?» - я подпрыгнул от удивления. Что? Она заговорила со мной? Она не боится меня. Да нет, боится, я чувствую как она дрожит. Но она спросила или мне послышалось?
«Мой номер?» - повторила она.
Я назвал.
«О Боже!» - прошептала она. – «Зачем?»
«Затем, крошка. Я хочу, чтоб ты принадлежала только мне. Но этого не может быть, ты не можешь полюбить такого, как я. А значит ты не достаешься никому больше».
«Ты убьешь меня?» - спокойно проговорила она. Я опять ошалел и глупо уставился в темноту. Мысли мои текли теперь медленно, как кисель. Я ослабил хватку. Что-то не так: она не боится меня настолько, насколько мне хотелось бы. А главное, я понял, что на не смог залезть в ее чувства так глубоко, как предполагал. Я ошибся?!!
«Да». - после минутного молчания ответил я. Дальше случилось самое удивительное – она рассмеялась. Не весело, но все же.
«Я знала». - успокоившись сказала она.
И тут до мня в полной мере дошло, как я ошибся насчет Наташи. Она не была больше той серостью, которой я ее считал все это время. В ней была смелость, гордость, бесстрашие, даже наглость.
«Последние дни я ходила как в воду опущенная. Какое-то злое предчувствие не покидало меня…  И кажется я знаю кто ты, так что если я права, тебе не удастся меня удивить».
Эти слова стали ударом ниже пояса. Теперь я и впрямь не нашел, что сказать. А она продолжала.
«Ты случайно не тот больной, которого я впервые увидела в аллее около ларьков?»
«Я…» - я чуть пошатнулся, почувствовав сильное головокружение. Меня словно огрели тяжелым обухом. Мне стало страшно, оттого, что моя игра, которая казалась мне верхом шпионского мастерства, так просто раскрыта этой девчонкой. Неужели всю жизнь я только и делал, что ошибался?
«Ты ошибался». - сказала она спокойно. Интересно на что она надеется, говоря мне все это: тянет время, пытается войти в доверие, соблазнить меня, надеется на спасение. Неужели она не понимает, что теперь я точно прикончу ее. Или просто напоследок решила потешить свое самолюбие?
«Значит это ты следил за мной все это время. Я чувствовала, но не была уверенна».
Внезапно, словно автомобиль выезжающий из-за поворота  на большой скорости, из глубины моей души вырвалась жгучая ненависть, перемешанная с гневом на себя, свою глупость и самонадеянность. Я выместил все это, ударив Наташу наотмашь по лицу.
Она, отлетев как кукла, ударилась головой о стенку лифта, и плавно сползла вниз, так и оставшись лежать на грязном днище. Она молчала. А я впервые не знал, что делать, поэтому решил немедленно покончить с ней и убраться отсюда. Я больше не чувствовал превосходства и не хотел ее. Я просто надавил кнопку 14 этажа. Все еще в оцепенении, действуя на полном автопилоте, я подхватил бессильную Наташу под руки и, когда двери вновь открылись, поволок ее к окну. Наташа молчала, голова ее беззащитно моталась из стороны в сторону. Она, наверняка понимала, что звать на помощь бесполезно. Ночью все спят, а до разинутой пасти окна, за которой виднелось звездное небо оставалось не больше двух метров.
Ничего не соображая, я волок ее по полу, думая только о том, как мне жить дальше? Смогу ли я смириться с таким фиаско? Что станет теперь целью моей никчемной жизни? Может лучше умереть мне?
Я поставил Наташу на ноги и прислонил к узкому подоконнику. Лицо обдало свежим ветром, Наташины волосы устремились к моему лицу. Я был на грани срыва, хотелось бросить все, выбежать на улицу, втянуть свежего воздуха и стать здоровым, или родиться заново. Но…
Я стал выпихивать Наташу из окна. Она не сопротивлялась, но и, естественно, не помогала. Внезапно глаза ее блеснули в свете луны и мне стало страшно. Ее голове и туловище уже свесились вниз. Вдруг она, девушка, у которой казалось не было сил, приподнялась ко мне на мышцах пресса. Я еле удержал ее, балансируя на грани неуверенности и страха. Она посмотрела на меня затравленным взглядом.
«Мудак». - прошептала она и, неожиданно с непонятно откуда взявшейся силой, обхватила меня ногами и резко опустилась вниз и потянулась вниз всем телом. Сознательно устремляясь вниз, но и утягивая меня с собой! Я попытался освободиться, но она сделала еще два рывка, и ноги мои оторвались от пола. Крича от ужаса, я ненадолго зацепился  руками за подоконник. Но очередной рывок, сопровожденный Наташиным победным криком, и мы полетели вниз. Ощущение полета я не могу передать словами. Скажу только, что оно похожи на полное опустошение и спокойствие. Чувство легкой свободы. Не знаю, как Наташе удалось сохранить самообладание в такой момент, но она до последнего крепко сжимала меня ногами.
Глухой звук удара об асфальт, разбудил жителей первого этажа. Пожилая женщина в одних тапочках и халате выбежала из подъезда.
Двор огласил ее дикий вопль.