Существо

Я смотрю на свои руки и вижу кровь на ладонях моих. И она чужда мне. И воскликнул бы я: О, Бог, сколько же во мне боли, страха и ужаса, если бы знал, что он есть. Ибо ужас существа моего рождён в муках осознания абсурдности и малейшего присутствия иных сил в этой плоскости реального мира кроме подобных мне и знания, что я и есть самое страшное существо без имени и тленного тела. И нет ни суеверий, ни воплощения «истинной» веры, ни оживших кошмаров воспалённых фантазий сумрачного коридора сознания, а есть лишь я. Ведь я – подобие экзорциста, только демоны мои это жизнь…

Ночь. Осень. Промышленный район большого города. Тёмные переулки, скверы. Большой засыпающий проспект. Трамвайная остановка. Женщина, лет сорока в нетерпеливом ожидании последней громыхающей железной коробки на рельсах, выходит на проезжую часть и, слепо щурясь, вглядывается в освещённую желтоватыми лампами глубину длинной улицы, в надежде увидеть мутные очертания трамвая. И я. Она меня не замечает и даже не догадывается, что я рядом и нам сегодня с ней по пути. Слышится лязг и подъезжает трамвай. С грохотом распахиваются двери. И мы внутри. Я прохожу ближе к кабине, что бы можно было видеть дорогу из-за спины водителя. Дверь отворяется, и, водитель, повернувшись в пол оборота, заикаясь, обращается к той женщине с остановки: - Хм, и от-т-ткуда вы так поздно? Она наивно улыбается в ответ. Полный кондуктор, оторвавшись от пошлой газетёнки так же пошло и приторно улыбаясь, говорит: - Ну, чего ты привязался?  Ты вон тоже не дома ещё! Может человек с работы едет.
Или на работу – подумал я…

Водитель не закрыл свою дверь. Моя удача! Теперь панорама дороги полностью мне открыта.
Трамвай свернул на абсолютно мёртвую улицу – по обеим сторонам от путей ряд уродливых деревьев и сразу же заводские стены, высотой метра в три. Состав, неистово грохоча, разгоняется. Всё правильно. Я это чувствую. Дрожь зябью пробегает по телу, отливаясь мерзким холодком где-то в животе…
За грязными окнами овраг, кривое деревце… ещё одно… Голова трещит, глаза закатываются…
Скрежет тормозов, мат кондуктора, испуганные вздохи женщины в пустом вагоне. Водитель открывает дверь. Пытается что-то сказать, но выходит только «т-т-ты-т-т» Я не спеша, встаю и спускаюсь по пыльным ступеням. Ещё не кончено. Из под трамвая торчит человек. Глаза открыты. Губы шевелятся. Измученно хочет что-то вымолвить. Водитель же тупо уставился куда-то в землю и ошарашено силится понять, что же произошло. Я отталкиваю его, опускаясь ближе к человеку. Упираю в него свой взгляд. Он смотрит не мигая. Зрачок расширяется. Он затихает.

Вдруг мир, колеблясь, бледнеет красками и без того серой картины. Какой-то хруст, чужие шорохи. Поднимается сильный ветер, вороша полусгнившие сырые листья, обрывая последние осколки разрезанной жизни человека, сметая его к существам того мира, что позади меня. Цепкими уродливыми руками они стаей пираний впиваются в не успевшего очнуться пьяного пешехода. Храпя от удовольствия, рвут его тело, кусками сжигая в топках своих пастей.

Тот мир… Он  мёртв и слеп, травлен стонами серых грешников. Там изредка светит воспалённое, чахлое солнце, но чаще гремят грозы, желчью обливая пустые глазницы измученных жизнью созданий, чей вечный удел скитаться, упираясь мне в спину немыми взглядами. 

Всё успокоилось, и я перестал существовать во взглядах, вернувшись в свою параллель реальности, туда, откуда можно наблюдать, но где нельзя быть замеченным…
Без сил я поплёлся отдохнуть.
Я подходил к дому. Начинал накрапывать дождь. Становилось всё хуже. В этот раз они подобрались слишком близко ко мне. Что делать им здесь, в мире цвета и жизни? Неужели там стало тесно? Как будто ждали, роясь у входа…

Я вошёл в парадную. Резкая вонь ударила в глаза, пробираясь всё глубже, к лёгким. Света не было. И я почувствовал невыносимую боль в груди, словно кто-то пытался раздавить седое сердце. Тело свело до хруста в спине. Костлявые пальцы скользнули по горлу, но где-то внутри. Под кожей. Я испугался, пытаясь вздохнуть, но тщетно. Безумным взглядом шаря по стенам, я почувствовал, что меня опять ждут…

Измученный долгим отсутствием сна, я вышел на слепнущую взглядами улицу. Был день. Он, как и вчера, бил дождём, слёзами стекая с моего лица, щекоча раздраженные веки.
Я спустился в подземку, не заметив, как прошагал не один километр. Там повседневное стадо плетётся, нарочито серьёзно суетясь, не зная, но уверенно приближаясь к вечному  и своему заветному концу. Поезд. Я вхожу. Поразительно! Как можно знать, но не видеть меня? Не замечать, нахально пялясь в глаза? Ведь я давно брожу так близко, что, кажется, протяни руку, и тебя схватят, те существа, что позади меня и неистово хрипя, раздерут в клочья, как тишину палат разрывают стоны обезумевших от боли…

Я присел на свободное место  и ухом прислонился к причудливо изогнутому поручню. Он тоже умел нашёптывать, а я научился понимать речь не живых вещей. Я закатил глаза и стал слушать:
Шёлковая кожа, нежных рук. Изящные пальчики, так легко, на грани ласки, обнимали холодную сталь его плоти. Порхая при каждом новом касании, делясь грустью, нарастающей в недрах памяти и мыслей, той, что решила отпустить жизнь, перейдя границу, шагнув в чужие владения неудержимой скорби…

Мне нужно было спешить. Я поднялся на поверхность. Вечерело, но тучи разорвало ветром вчерашней ночи и показалось затихающее солнце. Я услышал обрывок её мысли: … какое солнце! Прекрасный вечер…
- Что бы умереть… - хрюкнуло где-то над ухом.
Откуда это? Всюду сновали прохожие, как нарочно, мешая сосредоточиться. Воздух пропитался трагедией. Тревога истошно орала хором существ, обступивших меня в боязни коснуться.
Я побежал, против ветра, к набережной, а, затем, вверх к мосту. Она там. Она точно там! Солнце, поблескивая очками окон центральных многоэтажек, играло бликами на небольших волнах полноводной густо-чёрной размеренными глубинами реки и лицах, пробуждая в пустых головах тёплую грусть об уходящем лете, навивая воспоминания и строя планы, как и прежде ехидно пялилось на землю.

Дико хохоча, светило бросалось лучами, сквозь вновь набегающие облачка…
Я уже на мосту. Бегу, распихивая не многочисленных прохожих. Девушка, почти ещё девочка, в чёрном плаще, серая от слёз, но всё такая же девственно прекрасная, кричит душой. Зовёт меня, заправляя густые волосы – чёрную смоль за маленькие ушки. Так не естественно траурно глядит на воду под ногами своими метрах в двадцати, вцепившись в поеденные временем перила, уже с той стороны в шаге от полёта в вечность…
Но, нет! Она не должна! – блеснуло где-то в мыслях. Но, какое мне дело…
Движения вязнут в застывающем времени, мир, сотрясаясь, плотной бумагой рвётся, вскрывая скрытую плоскость серого бытия. Влажной солью пота и крови горячего ветра разносит  труху тленных признаков жизни, срывая кровли домов, со скрежетом обтёсывая гранитную набережную, ворохом огребая пожухлую краску под пальчиками девушки. Людей нет. Мы в бесцветном окружении чёрно-серых существ. Скаля гнильё зубов, они остервенело толкают взглядами избитую их же стонами девочку туда, за тончайшую грань жизни. Заметив, что я, не ведомо, как и для себя, оказался в их владениях они, шипя молчаливой яростью, двинулись ко мне. Девочка облегчённо вздыхает, роняя слезу, поворачивается, пытаясь уцепиться взглядом за мои зрачки, но оступается, так просто и нелепо увлекая меня за собой. Словно навечно прикованный я лечу к ней, по пути разбивая в тлен свору немых убийц. Пепел тут же бьёт уже кислый ветер, развивая по содрогающейся вселенной толики существ чужого мира.

Мы стремительно падаем. В полете, я догоняю её и где-то в середине вечности, крепко прижав к себе, нежно обнимаю, приглашая обратно…
в жизнь…