Где твоё начало. ч. 1, гл. 6

Глава шестая
В кабинете начальника отдела, куда пригласили специалистов из лаборатории Зажогина, конструкторов, представителей смежных отделов, тесно. Гришин собрал совещание по предстоящей новой разработке — разъяснить и поставить перед коллективом задачу, мобилизовать людей на интенсивную и качественную работу. Когда он заметил среди пришедших и Симчина, в его глазах промелькнуло сомнение — не рано ли вводить молодого специалиста в среду ведущих.
Закончив регулятор термостата, Владимир некоторое время помогал Шошину, выполняя подсобную работу писаря всяких документов, что помогло освоить некоторые полезные канцелярские премудрости. И вот сейчас Николай Степанович решил подключить его к более серьезной и длительной работе, для чего и пригласил на это совещание.
— Я собрал вас для того, чтоб довести до сведения — некоторые принимали участие в подготовительной работе и знают, — решение партии и правительства о модернизации в предстоящей пятилетке Тайсинского машиностроительного завода и вытекающие из него задачи нашего института в целом и отдела, в частности, — неторопливо начал Гришин, когда все уселись и  притихли.
Владимир сидел в углу, втиснувшись между сейфом и книжным шкафом. Впервые принимая участие в подобном мероприятии, он старался внимательно слушать начатое столь длинным вступлением сообщение начальника. Начиналось большое дело государственных масштабов, о которых пишут в газетах, дают сводки по радио, показывают по телевидению, а со временем, возможно, упомянут и в истории индустриального развития страны. Небольшой завод с маленьким поселком в глуши по плану модернизации должен был превратиться в оборудованный по последнему слову техники гигант промышленности. В него вольётся огромный поток электрической энергии, которой богата Сибирь, что удесятерит силы людей, пока ещё немногочисленных в тех отдаленных краях, а управиться поможет автоматика. И отныне он, Владимир Симчин,  лично причастен к тому, что с пафосом называют свершениями пятилеток.
— Непосредственно нашей задачей во всем комплексе работ является обеспечение автоматическими измерительными средствами систем контроля и управления технологическими процессами. Безусловно, надо использовать хорошо проявившие себя серийные приборы, но не обойдется без создания серии новых, вписывающихся в общую концепцию...
Владимир старался вникнуть в существо дела, но время от времени невольно отвлекался, вспоминая вчерашнее. Образ Нины вновь и вновь представал перед ним, затмевая всё остальное. Сейчас он решил, что зря ушел от неё, не сказав ничего. Впрочем, всё же лучше, что он промолчал. Зачем и о чём они могут говорить? Ругаться? Только этого недоставало!
Гришин говорил долго, приводил цифры, ссылался на  расчёты, обоснования. Многое из того было непонятно Владимиру, к тому же, возможно, что часть из сказанного он прослушал, думая порой совсем о другом. Ко всему ужасное самочувствие после бессонной ночи и переживаний. Сдавило виски, звенело в ушах  и окружающее проступало как из тумана, и голоса слышались как будто откуда–то сверху.
— А не проще ли списать этот заводишко вместе со всем своим хламом, да на новом месте строить всё заново? — задал вопрос Сырцов, старый специалист, уже побывавший в Тайсинске в составе подготовительной комиссии. — А то ведь не завод, а одно название. Артель!
— Вот и надо было сказать это в комиссии! — живо откликнулся  кто–то.
— Ну, там не очень слушали! — ответил, не поворачиваясь, Сырцов. — Все уже было предрешено заранее.
— Товарищи! — прервал возникающий спор Гришин, слегка постучав по столу карандашом. — Давно уже признана большая экономическая эффективность модернизации в сравнении с новостройками, которыми долго увлекались. С другой стороны, нам не нужны мелкие предприятия, не способные в полной мере использовать современное дорогостоящее и производительное оборудование. Ко всему, там мы имеем костяк трудового коллектива, устоявшиеся хозяйственные связи. Эти факторы, а также и другие благоприятные условия, имеющиеся в Тайсинске, оказались определяющими при принятии столь важного решения.
— И секретарь обкома у них пробивной! — добавил Сырцов, заставив такой неофициальной информацией, бросающей тень на величие поставленной задачи, нахмуриться Гришина.
Владимир думал о том, что Нина сейчас находилась далеко отсюда и оставалась такой, как есть. И это её устраивало. Она отвергла его убеждения в необходимости самосовершенствования, проявила безразличие к нему самому, мечется от одного к другому, ищет неуловимый и неведомый призрак. Мучительно было сознавать это!
— Так что, товарищи, задача перед нами стоит сложная и ответственная, но, вместе с тем, и интересная, — продолжал начальник отдела. — Успешно справиться с ней мы сможем, если будем трудиться с полной отдачей. Это все мы должны усвоить четко и  ясно!
Гришин закончил и ожидал вопросов.
— А будет ли какое–то дополнительное стимулирование за срочность и важность работ? — спросил, не поднимаясь Шошин. — Это ведь... немаловажно!
— А за что мы зарплату получаем? — спросил в ответ Гришин.
— Так ведь...
— Вот за эту работу и будем получать зарплату! — жестко добавил Гришин. — А не за то, что приходим на работу  и неизвестно чем занимаемся в рабочее время! Я имею в виду не Вас лично, Лев Борисович.
— Задачи ясны! — прервал наступившее молчание Зажогин. — Но нам бы со старыми делами разделаться, прежде чем за новые браться. Кадров нехватка!
— Вам–то чего жаловаться! — повернулся к Николаю Степановичу и заговорил излишне громко для маленького помещения руководитель конструкторов Яценко, совершенно лысый мужчина лет сорока. — А вот нам что делать? Руководство явно переоценивает наши возможности! В прошлом году у меня четверо ушло в другие службы, сейчас ещё трое с заявлениями ходят. Дураков нет! Никто не хочет нынче работать конструктором. Не спать и вынашивать по ночам идеи? Нести ответственность за то, что сделал? Много знать? Кому всё это нужно, если за те же деньги можно где–то в плановом отделе, или ещё в другом теплом месте крепко спать и в перерывах указывать кому и что делать. Скоро в конструкторах останутся одни женщины, и то только потому, что никто никуда их не берёт!
— Ах, вы ещё и против женщин! — наигранно патетически воскликнул кто–то.
— Упаси бог! Только "за"! — скрестил на груди руки Яценко и испуганно оглянулся — нет ли женщин среди присутствующих; таковых не было. — Но, извините, — продолжил он, — чтоб быть толковым конструктором, надо с детства хотя бы отвертку в руках держать. В этом я совершенно уверен!
— Тише, товарищи! — остановил дискуссию Гришин. — Вопрос о кадрах совершенно ясен и перед руководством мы его всегда ставим. Вот один специалист, — он кивнул на Симчина, — уже  поступил, ожидаем других. Но на большее рассчитывать  не можем. Положение с рабочей силой в стране вы знаете. Везде висят объявления — требуются люди. Поэтому численность сотрудников исследовательских и проектных институтов временно заморожена.
— Развитие науки и техники решили заморозить?
— Скорее, напротив! — спокойно возразил Гришин. — Экстенсивный путь развития — пройденный этап. Надо более эффективно использовать имеющиеся кадры. В частности, с помощью системы автоматического проектирования, которая сейчас у нас внедряется, и, в первую очередь, будет работать на конструкторов, им в помощь.
— Так когда ещё введут её в строй!
— Первая очередь запланирована на второй квартал.
— Так, вроде бы, должна была быть к концу прошлого года?
— План скорректировали!
— Товарищи! — повысил голос Гришин. — Вопросы по существу  есть?
Заседали уже около двух часов, устали и от дальнейших вопросов воздержались. Владимиру было особенно утомительно и трудно в  душном  кабинете.
— Тогда все! — объявил Гришин. — Начальников прошу еще  задержаться.
Все разом поднялись, задвигали стульями, заговорили и стали неторопливо расходиться, оставив руководителей для решения ещё чего-то.
— Что с тобой сегодня? — озабоченно спросил Владимира Зажогин, обратив внимание на его рассеянность и помятый вид. — Уж не заболел ли?
— Все в порядке! — сдержанно ответил тот, скрывая свои проблемы, и про себя подумал:  “К чертовой матери эти сентенции! Давно пора забыть, а я всё только о ней и думаю... Зачем вернулся к ней Андрей? После такого? Неужели не понимает, что любить она его никогда не будет? Впрочем, почему все должно определяться любовью! Просто ей удобно с ним, потому что он воспринимает её такой, как она есть. Ничего не требует, всё прощает. Странный, однако, мужчина!"
Но не всё ли равно ему, постороннему теперь человеку, что у них там сейчас и что будет? Это их проблемы, а у него — свои. И связаны не с переживаниями, которые, безусловно, пройдут, а с тем, что в связи с этой романтической историей он здорово опустился и поглупел. " Каждый день, в который вы не пополнили своего образования хотя бы маленьким, но новым для вас куском знания... считайте бесплодно и безвозвратно для себя погибшим" – вспомнил он. Если исходить из этого высказывания Станиславского,  то он  угробил немало своих дней. Ему скоро двадцать три года, а ведь ничего существенного не только не сделано, но пока и не предвидится! В таком возрасте математик Лобачевский уже был профессором. Хирург Пирогов стал доктором наук в двадцать два. Физик Флеров в двадцать семь был избран академиком... А что он, Владимир Симчин, представляет собой в двадцать три, если взглянуть со стороны? Начинающий инженер, не способный даже сформулировать научную или техническую задачу, за которую можно было бы взяться для продвижения на выбранной стезе! Незаметно, за другими увлечениями, банальными приключениями, растрачивая психические силы и время, безвольно дрейфуя с течением обстоятельств, обрастая паутиной бытовых забот, он постепенно превращается в зауряднейшую посредственность! И если он не хочет окончательно стать таковым, надо незамедлительно принимать меры.
Так думал Владимир, возвращаясь с работы в общежитие. Несмотря на бессонную предшествующую ночь, спать сейчас не хотелось. Жажда познания окружающего мира, как–то внезапно явившаяся в отрочестве, озарившая многообразием увлечений юность, вновь вспыхнула в нем сейчас. Он взял лист бумаги и принялся лихорадочно планировать свою дальнейшую жизнь.
Чем он располагает по времени? Недельный фонд его составляет сто шестьдесят восемь часов, из которых треть уходит на сон. Многовато, конечно! На работу в институте приходится сорок один час; к сожалению, в ней много рутины, творчество ограниченно рамками плана, как и познание. Следовательно, удовлетворить свою потребность в развитии можно только в свободное время общей продолжительностью в... семьдесят один час.
Владимир вскочил. Время кажется нам бесконечным, пока не переведёшь его в цифры! Он снова сел за расчет.
Много или мало того времени? Если ничего не делать, как некоторые, то уйма. Бывают даже такие, что скучают. А если четыре тренировки в неделю, то четыре вечера из семи — долой. Неизбежные затраты на личную гигиену, завтраки, обеды и ужины, передвижение и прочую мелочь — ещё половина времени прочь. Остается очень и очень мало! Ведь помимо специальной научной и технической литературы, иностранного языка следовало бы уделить должное политике и беллетристике, искусству. Чтоб быть по–настоящему культурным, всесторонне развитым человеком, надо постичь и гуманитарные науки, вместив все это в голове наряду с массой специальных знаний. Как тут не позавидовать гуманитариям — последнее им ни к чему.
 Но, как известно,  знать всё — значит не знать ничего...
Владимир поднялся и, озадаченный, снова заходил по комнате. Что делать в таком цейтноте? Отказываться от чего–либо жаль. А вот если читать в трамвае, очередях, если ложиться спать хотя бы на полчаса позднее или раз в неделю вообще не спать, то получится неплохая прибавка времени. Действительно, почему бы и нет? Академик Глушков приучил себя работать по восемнадцать часов в сутки; будучи студентом, он однажды за десять дней сдал двадцать пять экзаменов.
— Ты дома? — толчком открыв дверь, вошёл Юрий. —  Как–то даже непривычно — приходишь, и кто–то  здесь есть.
Он повернулся к встроенному шкафу, сильно качнулся вместе с открываемой дверцей; стало ясно, что он где–то слегка поднабрался. Даже сел на кровать и свесил голову. Похоже, сил его хватило для того, чтоб добраться домой, но сейчас он стал быстро сдавать. Владимир подошел помочь ему раздеться.
— Ох! Похоже мы, того... Стой! У меня ещё бутылка в кармане есть! — встал он, покачиваясь, и полез в боковой карман расстегнутого пиджака. — Точно! — Качаясь, он подошел к столу и поставил бутылку так, что едва не разбил. — Вовка, сегодня мы пьем! Точно!
— В честь чего же? — спросил Владимир, снимая с него пальто и шапку.
— Что вместе! — упрямо качнул головой Юрий. — Снова собрались вместе!
— Может, оставим на завтра? — попробовал уклониться  Владимир. — Тем более, что Слава ещё не пришёл.
— Нет! — с пьяным упрямством возразил Юрий, пытаясь открыть бутылку. — Сейчас! А он скоро придет! Знаю! Куда  денется...
Открыв вино, расплескивая, наполнил стаканы:
— Давай, Вовка! За тебя! — И медленно, преодолевая  отвращение организма, выпил, опорожнив свой стакан. — Фу!
Владимир подержал свой стакан и, видя, что Юрий его не контролирует, отставил в сторону. Может, и стоило выпить для расслабления, но сейчас это ему было ни к чему. Юра ещё что–то хотел сказать, но не получилось, и он откинулся к стенке. Владимир раздел его и уложил под одеяло.
После чего лёг и сам. И снова не мог уснуть в эту ночь.



Слава Багонский обычно прямо с работы отправлялся на занятия в вечерний институт, где учился на третьем курсе, и в общежитии появлялся лишь после одиннадцати часов вечера, притихший и поникший от усталости. В свободные от учёбы дни он приходил пораньше, ложился, не раздеваясь, на неразвернутую постель и брался за иллюстрированные журналы; до сессии было ещё далеко. Крючковатый нос его торчал над страницами, заслонявшими нижнюю часть лица, и в какой–то момент во рту появлялась сигарета. Однако он не спешил выходить с ней и, если удавалось, как сейчас, незаметно прикурить, то можно было ещё полежать, глотая дым. Уловив неприятный запах, Юрий и Владимир спохватывались и силой выставляли курильщика в коридор, что проделали и сейчас.
— Ну и народ! — стоя за дверью, апеллировал Слава  к  проходящим  мимо. — Покурить не дают. Сменить надо комнату!
Он глубоко затянулся, присел и пустил дым в комнату через замочную скважину, после чего быстро побежал за угол.
Повозившись с журналами и перекурив, Слава, как всегда в такие дни, принялся тщательно бриться трескучей электробритвой, глядясь в маленькое круглое зеркальце. Затем надел белую рубашку с неизменным полосатым галстуком, натянул серый пуловер, тщательно расчесал жидкие светлые волосы, оросил порозовевшее лицо и шею изрядной порцией дешёвого одеколона. Отправляясь на свидание, бросил друзьям на прощание:
— Салют!
В дни встреч с некой Миланой он возвращался в общежитие совсем  поздно.
При таком режиме утренний подъем Славы — он отправлялся на работу в цех значительно раньше товарищей по комнате — всегда проходил в тяжких мучениях и борьбе со сном. И сегодня упорно звенел будильник, пока не вышел завод пружины, а Слава, как всегда, ещё не шевелился, будто ничего не слышал. Однако в мозгу его что–то отложилось и отсчитало крохи оставшегося времени, выбрав которое, он с тяжёлым вздохом повернулся на другой бок, полежав ещё тихо, одолеваемый сном, и лишь затем, ворча и чертыхаясь, сел, качаясь, на край кровати, в темноте нашарил брюки, брошенные на спинку стула, и обувь.
Глаза закрывались, да и незачем было смотреть, в темноте мало что видно. Он оделся, затолкал ноги в расстёгнутые сапоги, сунул в рот сигарету и пошёл умываться. Делал он всё довольно шумно — сопел, двигал стулом так, что слышно было, наверно, и на нижнем этаже, хлопал дверью, ничуть не заботясь о спокойствии спящих соседей и своих друзей, полагая, что ничем не помешает им беспробудно дрыхнуть в столь ранний час. Покурив и умывшись, он вернулся и надел пиджак, сгрёб с тумбочки и рассовал по карманам всякую мелочь, нахлобучив шапку, набросил шарф, накинул куцую шубку и вышел, на ходу поправляя одежду.
Удалившаяся в укромное место дежурная, тетя Клава, ещё спала, что с ней бывало почти всегда в ранний час, поэтому Слава сам открыл входную дверь общежития, сняв увесистую задвижку, и оказался на улице. Ветер и холод заставили его поднять воротник, съежиться и уткнуться носом в пушистый шарф. Согнувшись  и отворачиваясь от ветра, он поспешно засеменил к трамвайной остановке, срезая углы.
На остановке было пусто; по–видимому, трамвай только что ушёл и придётся ждать следующего. Странно только, что вообще не было заметно какого–либо движения. Прячась от пронизывающего ветра, Слава стал спиной к рекламному щиту, ещё закурил.  И тут только обратил внимание, что улица необычно темна и пустынна, даже для самого раннего утра, и в домах окна нигде почти и не светились. Что такое? Он поднял и оголил руку поверх запястья, повернул к свету от фонаря часы, долго всматривался в них недоуменно, потряс и приложил к уху; почему–то вместо привычных шести часов они показывали только пять.
Окончательно проснувшись, проморгавшись и оглядевшись по сторонам, Слава, наконец, пришёл к выводу, что или будильник испортился, или над ним так зло подшутили товарищи, чем грозились накануне. Перевели, черти, будильник, не иначе!
Он бегом устремился назад к общежитию. Здесь его встретила заспанная и обеспокоенная толстая тетя Клава.
— Хто тут ходыть серед ночи? — подозрительно и  недовольно оглядывая его, спросила она. — Дверь ты открыв?
— Да! Думал на работу пора. Будильник подвёл!
— Ой, хлопци, горе с вами! — заворчала тётка, шумно закрывая на засов дверь за ним. — Пыть меньше надо, от шо я скажу !
— Сейчас я им устрою подъём! — пробормотал Слава, устремляясь к лестнице. — Они у меня запляшут!
— Носыть их тут, окаянных, по ночам! — не затихала тётка внизу. — От белой гарячки!


Определившись с использованием своего времени, Владимир посидел в библиотеке над каталогами, выписал литературу для изучения и прочтения. Получился довольно внушительный список самых разнообразных книг по электронике и автоматике, вычислительной технике и теории информации, системотехнике и моделированию, оптимизации... После специальной литературы последовали книги по глобальным вопросам современности, философии, список известных советских и зарубежных литераторов, газеты и журналы для чтения или просмотра; некоторые из них на английском языке. Прикинув объём всего намеченного, простым арифметическим действием он определил необходимые затраты времени. И с разочарованием установил, что для реализации всей программы понадобится не менее двадцати лет. Много, безнадежно много! Почти равносильно краху его великих замыслов. Сейчас, когда он уже потерпел один крах в личных делах, такой результат был бы весьма огорчителен.
Владимир вспомнил, что не первый стал в тупик подобным образом; нечто похожее, как он читал, когда–то произошло с ученым–энциклопедистом Шмидтом, известным полярным исследователем. Неизвестно только какой был тем найден выход. Получалось так, что, имея массу систематизированных сведений, рекомендаций, руководств по разным мелочам нашего быта, от приготовления вкусной пищи из ничего до развития силы и мышц  в домашних условиях, человечество оставляло рассеянным и утрачивало ценнейший опыт по совершенствованию своего основного достоинства и орудия труда — ума. И каждый должен был искать для себя все заново.
Жаль, но выше своих возможностей не прыгнешь! Владимир с сожалением начал вычёркивать то, без чего пока можно было  обойтись.