Финский дивертисмент 4. Титаническая ночь

     – Нам с тобой нужно сходить на терминал и выкупить билеты.
     – Хорошо, – я кротко со всем соглашаюсь.
     
     Только я определенно сказала: «Жди, еду», – как через 15 минут поступило предложение: «А что если сплавать на пароме в Стокгольм?» – «Блестящая идея!» Через день я получила копию бланка заказа, испещрённого финскими кракозябрами, где, по уверениям Миллы, было написано, что 8 января две барышни – имя-фамилия, имя-фамилия – могут смело подняться на борт комфортабельного парома компании «Викинг-лайн», и их никто, даже самый заштатный уборщик оттуда не погонит. А капитан, может быть, и улыбнётся. Сначала одной, потом другой. Нет, пожалуй, обеим сразу, чтобы ревностью не исходили. И ещё этим барышням – за громадную сумму, 34 евро на двоих – положена каюта. С койками, большим зеркалом и белым унитазом. Все остальное – на их усмотрение.
     
     Вот с этим бланком мы и отправились на терминал.
     
     Вокруг хельсинского вокзала нет больших улиц. Таких, как например, Новый Арбат. Или Волгоградский проспект. Или Невский. Самое широкое движение – два ряда в одну сторону, два в другую. Тротуары – брусчатка, проезжая часть заасфальтирована. Нарезая один за другим прямые углы по узким, чистым улочкам, которые то и дело оглашались железным громыханием трамваев, мы шагали к морю. Я уже упоминала, что через короткое время уверенно водила Миллу по столице её второй родины?
     Большой зал терминала совершенно пуст. Неудивительно, паром отчаливает часа через четыре, а может, и того позже. Народ еще не начал собираться. Служащие в окошечках приветливо улыбаются, без проволочек выдают нужные бумажки и магнитные карточки. Но Миллу их улыбчивость нисколько не умиротворяет, самый насущный вопрос современности: спокойно ли меня пропустят на паром, и если да, загребут в Стокгольме при сходе с парома или не загребут? Шведской визы у меня нет.
     – Так, делай, всё, как я. В разговоры с ними не вступай, если начнут придираться, зови меня.
     Паром... Ну, или давайте, как у англичан: у них что ни корабль, то женщина. Итак, не паром, а паромина оказалась громадной пароходиной – размером примерно с пятиэтажный четырехподъездный хрущёвский дом. Праздничная, просто таки первомайская красавица. Борта красные. А всё, что на палубе, окрашено в радикально белый цвет. И зовут ее «Мариэлла».
     В нужный час, мужественно преодолев все турникеты на финской стороне (на меня даже не обратили внимания, ничего не проверили!), мы ступили на красную ковровую дорожку «Мариэллы». Несколько симпатичных мужчин в форменной одежде улыбались нам навстречу: вэлкам, вэлкам, ну и ещё что-то чисто финское. Любопытно, кто из них капитан? А никто! Его мы потом увидели. Он улыбался. Всем, кто доверился ему. И приветливо рассказывал – о своём, о капитанском.
     
     – Ты на пароме. Чувствуешь?
     Да, пол под ногами чуть-чуть подрагивал. Едва заметно ходил ходуном. Для меня начиналось первое в жизни морское путешествие, и я подумала: если это вся качка, то я без осложнений стану матёрым морским волком.
     Внутри, на мой взгляд, неоправданная роскошь: коридоры, холлы, лестницы выстелены дорожками, кругом стёкла-зеркала, стенные панели из благородного дерева, кожаные диваны. И неимоверное количество палуб – шесть или семь. На каждой что-нибудь своё, особенное. Мы безостановочно сновали вверх-вниз – не надоедало. Пришло вдруг ощущение детского праздника. Будто тебя после долгих твоих уговоров повели в парк с аттракционами. А там карусели такие, карусели сякие, лодочки, электромобили. И тебе всё можно. И мороженого сколько хочешь. И ты с нарастающей нервной дрожью, боязнью что-то важное упустить, бежишь к кассе и покупаешь билеты – на всё! И толкаешься среди людей в очереди, нетерпеливо ожидая, когда же наконец тебя пустят, а потом, когда удовольствие заканчивается, с сожалением, но очень маленьким, потому что дальше полно ещё всего, выходишь за ограду аттракциона и, глубоко вздохнув, решаешь, куда же теперь, какой следующий, а голова кружится от счастья.
     Вообще, я заметила: стоит только начать путь – сесть в поезд, самолёт или что-нибудь четырехколёсное – и как будто впадаешь в детство. Не только от радости: еду! Не только от способности окна – оно устройство получше волшебного фонаря – показывать всё новые и новые картинки. Цветные, глянцевые. В большей степени потому, что на время движения ты освобождён от ответственности, от необходимости делать выбор и совершать судьбоносные поступки. Думать, конечно, можешь, но что бы ни думал, ни хотел, какие бы усилия ни совершал в пространстве, ограниченном оболочкой каюты, купе, автомобильного, самолетного салона, самое главное на этот момент в твоей жизни совершается помимо твоей воли: ты движешься в спланированном загодя направлении.
     
     С каютой не обманули, всё как заявлено. Спальные места, хоть и в два яруса, – не чета полкам в российских вагонах – шириной с полуторную кровать. Иллюминаторов нет, потому что каюта расположена практически по оси парома, не у борта. Но к чему нам иллюминаторы? Что бы мы рассматривали в кромешной мгле зимней балтийской ночи?
     На столике – программа круиза. «Хэппи ауэ», «казино из оупен», «дэнс», «смирнофф айс караоке», «таксфри экшн», «миднайт шоу». Ну и так далее, расписано на всю ночь, и дневные развлечения предусмотрены.
     – Правда, тут хорошо? Если тебя завтра не пустят в город, мы и на «Мариэлле» развлечёмся.
     – Брось, Милла, не бери в голову, всё сложится, как надо. Скажи лучше, что такое «час счастья»?
     В программе только звонкие заголовки мероприятий на английском, объяснения – все сплошь с финскими умляутами.
     Милла, сдвинув брови, вглядывается в текст.
     – Так, это с полшестого до полседьмого пиво в баре будут продавать за два с половиной евро. И к нему орешки. Очень дёшево. Пошли. Или нам счастья не хочется?
     Мы поднимаемся на самую верхнюю палубу. Проходим по неширокому, метра в три-четыре, коридору. Слева – от пола до потолка окна. В них уже глубокий, слюдяной фактуры вечер (хотя времени ещё всего ничего), огни причала. Справа – сплошь бары, кафе, рестораны. Рестораны пустуют, хотя двери зазывательно открыты, в остальных местах толчётся народ.
     Центральный холл – большое помещение. С одной его стороны маленькая сцена и приподнятая над полом площадка.
     – Здесь танцевать будут. Увидишь.
     От площадки полукружьями расходятся ряды очень удобных кресел (проверено!). К креслам придвинуты низкие столики.
     Холл заполнен наполовину.
     Милла расстроенно качает головой:
     – Мне кажется, у «Викинг-лайн» дела плохи. Народу маловато. Когда-то здесь всё было забито, ни одного свободного местечка. Наверное, их «Силья-лайн» сожрёт. У этой компании такие же рейсы, только дневные. И там билет дороже.
     
     Мы усаживаемся на высокие барные табуреты возле окна, спиной к публике.
     – А! Пиво! – Милла уходит, возвращается с двумя бокалами золотистого «счастья». У пива приятный вкус.
     Сквозь огромные стекла виден вечерний Хельсинки. Огни в темноте всегда притягивают взгляд. Завораживают. Смотришь на них, а получается, что в себя, в себе обнаруживаешь среди простирающейся бесконечно, вязкой темноты скопления разноцветных сияний. Есть и крохотные, слабосильные, едва подмаргивающие десятком, не более того, кандел светлячки. В такие моменты беседа течёт вяло. Но мы говорим, рассказываем друг другу эпизоды из жизни. Не сразу, конечно, всё выкладываем – каплями выцеживаем. Из скупости медлим? Вряд ли. Что-то удерживает спустить лавину откровений. Осторожничаем, не допускаем в первый же день сокрушительной близости, хотя и чувствуем, что близки. Впрочем, я это все говорю от своего имени. Всегда была сдержанна, вплоть до того, что меня часто подозревали в убогости чувств.
     Наши лица обращены к городу.
     Вдруг огни отодвинулись, начали медленно удаляться. Паром незаметно отчалил. Я схватилась зафиксировать это движение на фото. Ничего вразумительного не получилось – на чёрном фоне желтые, оранжевые, белые светящиеся червячки.
     Когда мгла обволакивающим, бесстрастным поцелуем затушила последний огонёк большой земли, мы увидели в стекле бледные пятна собственных лиц, тусклые звёздочки разбросанных по пространству холла светильников и суету за нашими спинами. Все двоилось.
     
     Ужинали в каюте – колбасой и сыром, купленными в «такс-фри». Дегустировали эстонский земляничный ликер. Гадость. Натуральная химия. Продукт из тех, что я обычно сую под нос дочери – она учится на химфаке – со словами: твоя профессия. Правильный, финский ликёр из морошки я увезу в Россию.
     
     – Слушай, а ты симпатичная! Когда говоришь о литературе, у тебя глаза блестят! Их надо немного подчеркнуть. А ещё освежить цвет волос.
     Я улыбаюсь:
     – Ах, Милла, вот и мама, стоит мне только с ней встретиться, тут же озабачивается улучшением моей внешности. Это приятно.
     
     Мы не заметили, в какой точно момент начало качать. Выйдя из каюты, вдруг обратили внимание, что по прямой линии пройти невозможно, приходится для ровности траектории класть ладони на поручни – те привинчены к стене вдоль всего коридора. Я вздумала, было, грешить на пиво-земляничный коктейль. Ощущения похожи, но для подобного эффекта алкоголя должно быть много-много больше!
     
     В холле шёл концерт. Пела роскошная блондинка в голубом парчовом платье. Я не могла отвести от неё глаз. Платье с бесстыдной страстностью обтягивало блондинкины формы. Вот именно с угрозой обрести такие я всегда яростно борюсь, лишь только обнаруживаю в себе малейший намёк на них. И таким всегда тайно и восторженно завидую. В них заключено нечто высшее, женское. Голос, хрипловатый, джазовый, лучше всего себя чувствовал в нижнем регистре. Его вибрации расшевеливали, разволновывали тепло в груди.
     Мы отыскали уютное место, расположились. Милла придвинула к себе еще одно кресло и положила на сиденье ноги, натруженные новыми ботинками, – я чувствовала её облегчение. Обстановка на «Мариэлле» очень домашняя и позволяет подобные вольности. Мы потихоньку оглядывались, но в зале было полутемно, света для пристального наблюдения за окружающим недоставало.
     Милла кивнула на коренастого, с короткими и кривоватыми ногами блондина. Лицо плоское, глаза маленькие, подбородок короткий и квадратный.
     – Типичный саамец.
     (Кстати, когда я набирала текст в Ворде, тот беззастенчиво исправил «саамец» на «самец».)
     
     Вокально-инструментальный ансамбль, расположившийся на маленькой сцене, заиграл рок-н-ролл. Солист старательно входил в образ Элвиса Пресли. Я начала непроизвольно отстукивать ритм – пятками по полу и ладонями по коленям.
     Нас по-прежнему качало. Милла опять вспомнила, что у меня нет шведской визы. Потом вдруг переключилась на другую тему:
     – Кстати, паром – очень удобная вещь для любовников. Допустим, нет у них в родном городе места для встреч, а здесь – пожалуйста, за смешную цену две ночи любви и романтическая прогулка по Стокгольму. Можно ведь не высовываться из каюты, тебя никто и не увидит.
     Я с деланным равнодушием согласно покивала головой. «Мариэлла» – ковчег-убежище для тайной, невозможной любви.
     
     Начались танцы.
     И это были не те неуклюжие топтания на месте, что практикуются на наших вечерах, а настоящие танго, вальс, фокстрот.
     – В Финляндии принято посещать парами занятия по бальным танцам. И здесь очень много людей, умеющих танцевать.
     На площадке кружилось около десятка пар. Не у всех получалось хорошо, но две определенно были из тех, что берут регулярные уроки.
     Первая пара. Партнер – большой мужчина. Высокий, полный блондин. Его живот, объемный, мягкий, нависая над ремнем брюк, колышется в такт шагам. Его партнерша, такая же высокая блондинка, но хрупкая, в светлом струящемся платье, вьётся вокруг мужчины мотыльком, подчиняясь властным, но осторожным движениям больших полных ладоней, может быть, даже на долю мгновения опережая эти движения, предугадывая их, выполняя нужный поворот или нужное па как будто по собственной воле. Тонкие, обнажённые руки партнерши кажутся гуттаперчевыми. Пара скользит, ступает, кружится с ангельской лёгкостью. Они ангелы! Светлые ангелы. В их взаимных прикосновениях ни капли чувственности. Они отстранены от окружающего и, если бы не удивительная слаженность и мимолетная улыбка женщины, время от времени обращаемая к партнёру, казались бы отстранёнными и друг от друга. Только музыка, только танец. Не уходили с площадки очень долго.
     На следующий день, при выходе с парома, я увидела их рядом с собой. Это была очень пожилая пара. Накануне они показались мне блондинами из-за седины. Лет семьдесят и даже больше. Одного взгляда в их сторону было достаточно, чтобы понять, как они близки. Но они не демонстрировали эту близость, бережно хранили взаимное молчание, не теребили друг друга по пустякам. Супруги, прожившие вместе долгое время, так не умеют. Впрочем, супруги разные бывают.
     
     Качка усилилась. В голове и подвздошье слегка помутилось. Мелькнуло опасение, но, не успев сформулироваться в боязливую мысль, исчезло – кругом сидели люди, пили вино и пиво, улыбались, кто-то обнимался. Значит, так и должно быть. Так всегда бывает. Я же первый раз на море. А мои спутники плавали, знают. Вот и Миллу заботит только моя шведская виза.
     Да и танцы продолжались. Мелодии сменялись, и люди выходили на площадку, танцевали, явно получая от этого удовольствие. Судя по координированным движениям, раскачивание пола им нисколько не мешало.
     Вторая пара. Издалека они показались мне совсем юными. У девушки прямые, свободно спадающие волосы, партнер коротко стрижен. Оба шатены. Оба тонкие, что подчеркнуто одеждой – чёрными строгими брюками и темными водолазками. Они исполняли танец, совершенно покоривший меня пластикой. Партнеры будто стелили шаг, скользили по полу, причем девушка стараниями друга рисовала какую-то сложную линию вокруг него, оказываясь то с одной стороны, то с другой, то впереди, спиной по ходу движения, лицом к лицу с юношей. Он жонглировал ею. Закручивая, перебрасывал из руки в руку её гибкую талию. И всё в быстром темпе. Порывшись позже в интернете и сравнив описания с виденным, я поняла, что это был квикстеп – быстрая разновидность фокстрота. Кстати, раз уж я нашла кое-что, поделюсь сведениями.
     Многие ошибочно думают, что название фокстрот происходит от английского fox – лиса. Говорят, что танец напоминает лисью походку – якобы лиса единственная из всех зверей при беге ставит ноги по одной линии, след в след. (Наблюдая за собственным котом, я обнаружила, что он бегает так же.) Действительно, в первоначальных вариантах фокстрота надо было ступни заносить одну за другую, чтобы получалась одна линия. На самом деле танец был назван по имени американского водевильного актёра Гарри Фокса, который его и придумал. Ну а trot с английского – «рысь», самый гладкий ход лошади, при котором одна из её ног постоянно находится на земле. Кстати, рысь – священное для Миллы животное. Как всё заплетено! Туго-туго.
     И эти двое, несмотря на тёмные одежды, напоминают мне светлых ангелов. Умиротворены их лица. И не имея крыльев, разве можно танцевать так, будто не касаешься пола, будто, пусть на высоте одного-двух сантиметров, не паришь над ним? Когда они прошли мимо нас – он бережно поддерживал её за талию и прижимал её локоть к себе – я увидела, что они не так уж и молоды. Наверное, за тридцать.
     
     А «Мариэллу» раскачивало все сильнее, иногда встряхивало, будто её с большой высоты бросали на волны. В такие моменты фужеры и стаканы в барах заходились истерическим, тревожным звоном. Кресла кренились. Люди, отважившиеся подняться с места и пойти, выписывали немыслимые траектории. Горячая волна поршнем заходила у меня между желудком и горлом. Пришла мысль о кораблекрушении. Вспомнились «Титаник» и «Эстония». Волны Балтийского моря в это время года особенно, обжигающе холодны.
     Я обвела взглядом холл, присмотрелась к людям, насколько это позволяло полуосвещение. Допустим, не безмятежность различила я на лицах, но спокойствие. Они действительно считают, что всё нормально? Или все, как один, как я, выдержанны? Полагаются на волю провидения? Встряхивания участились. «Мариэлла» вдруг представилась мне несчастной красавицей, зашедшейся в безумной пляске Витта.
     
     Но танцы продолжались. Заиграла незатейливая мелодия, танцующие в парах смешно запрыгали друг напротив друга, развеселились, разулыбались. Дети выбежали на площадку.
     – Это финский народный танец хумпа. Его тут знает каждый ребёнок.
     Подскоки, пристукивания ноги об ногу и об пол, кокетливые, трогательные в своей невинности поглядывания через плечо при поворотах.
     
     И только одна пара не слушала музыки и танцевала свой танец. В обтягивающем черном он и она. Он – острый профиль, волна зачёсанных назад волос – похож на американского актёра, во всех фильмах играющего злодеев (фамилии не помню). Она пышноволосая брюнетка с орлиным носом, покрашенными в тёмное бордо губами. Партнеры – им нельзя было отказать в пластике – извиваясь, прижимались, притирались друг к другу животами и бедрами. Кружились на месте. Он мял её оттопыренные ягодицы. Она припадала ведьминским ртом к его шее, долго не могла оторваться. Насладившись, широко раскрывала рот и охватывала подбородок партнера, заглатывала его губы. Черные лаковые ногти скользили по его спине. Олицетворение похоти – вот что это было. Из самых недр человеческого существа восстали чёрные ангелы.
     
     Не новая идея – все, кто здесь есть, на этом пароме, только и остались из человечества. Других людей не существует. И мира другого – тоже. Здесь, на «Мариэлле», сошлись свет и тьма, нежные пасторали и утробные позывные человеческих страстей.
     Когда эти двое не по окончании музыки, а в момент, выбранный ими произвольно, по наитию, направились прочь, я поняла: они были глубоко пьяны.
     С утра мы их встретили в буфете. Они сидели рядом, но с тоской смотрели в разные стороны. Молчали. Между ними горела красными лепестками «рождественская звезда» – цветок, который в Европе дарят на рождество с пожеланиями мира и благополучия.
     
     В каюте Милла проверила телефон.
     – Хм, муж звонил четыре раза, с чего бы такая забота? И дети. Нет, мы уже на шведской территории, не буду деньги тратить.
     
     Всю ночь я чувствовала сквозь сон, как повинуясь раскачиваниям парома, тело моё сползает то в сторону стены, к которой я лежала головой, то к той, что была со стороны ног.
     В девять утра, когда мы, собранные, лелеющие надежду вот уже сейчас увидеть стокгольмскую гавань, вышли из каюты, выяснилось, что паром из-за шторма (так это был самый настоящий шторм?!) опаздывает на четыре с половиной часа. Прикинув время, расстроились. Полноценная дневная прогулка по шведской столице сокращалась до трехчасовой.
     – А с другой стороны, может, и хорошо, – встрепенулась Милла, – если тебя не выпустят из-за визы, нам здесь придётся околачиваться совсем недолго.
     
     Чтобы занять время, мы отправились в «такс-фри», но магазины были закрыты. Сквозь стеклянные двери легко было разглядеть: большинство товаров беспорядочно валялось на полу, продавцы с выпученными глазами ползали на коленях, собирали коробочки и упаковки, подсчитывали убытки.
     
     Обратный путь на пароме был скуп на события. Мы купили – опять же в «такс-фри» – завлекательный набор из десяти маленьких, на четверть стакана, бутылочек «живой воды». Это шведская анисовая водка «аква вита». Чистейшей выделки. Под разговоры о жизни, литературе, о Прозе нашей ру и её персонажах дегустировали разные виды. Качали от удовольствия головами – ну надо же, водка, а пьётся. Больше всего понравилась марка «PORS BR;NNVIN» (рекомендую) – она как будто вобрала в себя запахи терпких степных трав. До Хельсинки неоткупоренной доехала только одна бутылочка. Но это я сильно забежала вперёд.