Когда все маленькие. Как мы будем умирать за

КОДА ВСЕ МАЛЕНЬКИЕ

Когда я вижу карликов или уродцев, мне всегда становится стыдно. Я ощущаю вину за то, что ничем не могу помочь им, что по сравнению с ними я выгляжу здоровым, нормальным и благополучным.
С другой стороны, их неполноценность повышает моё настроение, хотя это и вызывает во мне чувство стыда. Но я ничего не могу поделать со своей радостью, и моё тело самостоятельно расправляется, как бы играя своим здоровьем, своим неуродством, все бытовые неудачи кажутся мне мелкими, поскольку я молод, имею рост выше среднем, череп правильной формы, спину не обезображивает горб, мои плечи не скошены набок, ноги мускулистые и длинные, они не искривлены тяжестью уродливого туловища.
Но мне кажется, что все карлики должны ненавидеть нас, ведь не будь мы здоровыми, им не с чем было бы сравнивать своё уродство и они казались бы себе вполне естественными. Так же они понимают, что принадлежат к неполноценным созданиям рода человеческого.
Я особенно никогда не думал о подобных вещах, мне хватало своих забот и страданий, тем более, что я понимал бессмысленность подобных волнений.
Сострадание, не способное принести пользу, выглядит более жестоким, чем равнодушие. Чем я могу помочь всем несчастным? Тем, что признаю их горе и начну грустить и страдать вместе с ними? Но им это не поможет, а мне – и подавно. Стоит лишь подумать, какое количество несчастных, обездоленных, больных существует на свете, чтобы понять всю бессмысленность сострадания, чтобы уяснить, что этим состраданием мы только увеличиваем страдания несчастных, показываем, что мы – здоровые, нормальные, не погрузились в свой мир, а думаем о них – бедных и обездоленных.
Кому это надо? На каждого человека хватает собственных бед и мне иногда кажется, что тот, кто страдает за всё человечество, печалится о человеческом несовершенстве, мучается вместе с больными и слабыми, просто находит в этом своеобразное удовольствие.
Ведь недаром же Господь сказал: "Оставьте мёртвым хоронить мертвецов своих". Я бы продолжил эту мысль следующим образом: "Оставьте страждущим мучаться среди страждущих". Иначе всё человечество заболеет, не останется здоровых и нормальных людей
Все эти мысли стали посещать меня не так уж давно, дней пять-шесть назад.
Мне показалось, что я встречаю на улицах слишком много карликов. Так, раньше я никогда не сталкивался с ними в метро, и вот в один день я увидал двух таких гномиков. В этот же день я встретил двух-трёх на улице и даже в троллейбусе стоял один. Я решил, что бывают разные совпадения, но на следующий день повторилось то же самое, причём карликов стало чуть больше.
Еще через день ко мне позвонил друг и сказал, что он, видимо, сошёл с ума. Когда я спросил, в чём дело, он рассказал, что ему всё чаще и чаще попадаются на улицах маленькие люди.
Я объяснил, что со мной происходит то же самое, и, видимо, мы оба помешались, или с людьми что-то случилось.
Друг обругал нашу прессу, из которой ничего нельзя узнать, и повесил трубку. В тот же вечер программу "Время" вёл новый диктор.
Он оказал, что в последнее время на каких-то островах в Тихом океане в связи с испытаниями США ядерного оружия в одном трудно называемом племени все люди вдруг уменьшились в росте. Учёные объясняют это мутацией.
Я в шутку подумал, что и прежний диктор тоже стал мутантом.
Сегодня в газете я прочитал маленькую заметку о том, что в Западной Европе за последнюю неделю резко увеличилось число лилипутов. Научные круги ничем не могут объяснить подобный феномен.
Мне впервые стало страшно, я подумал, что и у нас тоже может происходить нечто подобное. Но я тут же отогнал эту мысль, поскольку она выглядела слишком нелепой.
Для чего и кому такое может понадобиться. Предположим, что люди неожиданно уменьшаются в росте. Что, все люди? или избранные, а если избранные, то почему именно они, а не другие?
Если же это происходит случайно, то, само собой, это уже не закономерно, то есть вызвано естественными причинами, а не искусственными. Может быть – болезнь, вирус, но тогда рано или поздно с ними справятся, найдут способ лечить и вылечивать. Главное, не заболеть самому.
Я думаю об этом и смотрю в окно. По улице проходят люди. Нормальные, более высокие и более низкие, изредка прошкандыбает карлик. Их, конечно, стало больше, но не настолько, чтобы очень пугаться.
Я вижу, как напротив, у табачного киоска, останавливается один из уродцев. Он по пояс самому низкому в очереди. Я внимательно всматриваюсь в него и вдруг узнаю нашего дворника Васю. Та же одежда, те же движения.
Я чувствую холодок под ложечкой. Может быть, мне только показалось? Да, скорее всего, это мне показалось. Я же только вчера видел Васю в нормальном состоянии в очереди. Неужели же это происходит так быстро? А как же его жена, дети. Как они смотрят на это. Ведь если он на самом деле стал карликом, как же они будут жить дальше с ним?
Тут я с ужасом представляю, как превращаюсь в лилипута, как обстановка моей квартиры вдруг разрастается раза в три, как я оказываюсь вровень со стульями и уже не могу дотянуться до выключателя.
Я представляю, как я прихожу к любимой девушке и она при виде меня начинает плакать, и кричать, а может, наоборот, при виде моих коротких ножек и сморщенного личика засмеётся, как над карикатурой?
Я уже вижу, как она гладит меня по голове, а я едва достаю до бёдер, и она говорит, что это не страшно, это пройдёт, что мне нечего волноваться, потому что она все равно будет любить меня, и она готова доказать это хоть сейчас, и она начинает ласкать меня, наклоняется ко мне, целует меня, и я ей верю, потому что она добрый и честный человек, но понимаю, что у нас больше уже ничего не получится, и, чтобы не заставлять её мучаться и страдать, мне надо уйти от неё или дождаться, чтобы она тоже стала маленькой, такой же, как я, но в это время раздаётся звонок, я понимаю, что слишком углубился в дурацкие фантазии, и иду открывать дверь.
Когда я распахиваю её, лишь во второе мгновение (так как в первое я смотрю на уровне своего роста) я замечаю друга. Он лишь немного выше моих колен.
Я понимаю, что с ним это произошло в течение тех секунд, пока я шёл открывать дверь, ведь, пока он звонил, он был ещё нормальным.
Он тоже понимает это и говорит: "Ну вот, кажется я готов".
Он хочет уйти, но я приглашаю его зайти, и когда он проходит мимо моих ног, мне очень страшно и неловко перед ним.
Пока он залазит на стул в гостиной, я достаю бутылку водки и самые маленькие рюмочки.
Мы выпиваем с ним и рюмка ненамного меньше его головы. Он сидит на самом краю стула и плачет.
Потом вдруг улыбается и говорит: "Слушай, может быть, это – Страшный Суд?"
"Почему тогда именно ты?", – опрашиваю я.
Он не отвечает, наливает себе, неловко наклоняя большую бутылку, и снова пьёт.
Потом опять улыбается: "Представь себе, сидят перед тобой такие же маленькие, как я, Лев Толстой и Достоевский, и спорят о больших проблемах. Вот хохма".
Я представляю эту картину, на самом деле, смешно. Потом я развиваю идею друга, мы вместе перебираем имена великих людей, делаем их маленькими, и вот уже Микель Анджело лепит карликового Давида, а Леонардо размечает чертежи крыльев размером с воробьиные.
Потом друг умолкает и говорит: "Я, кстати, зашёл, чтобы передать тебе кое-что от Тани (это моя девушка)".
Я уже знаю, что он скажет.
Друг ерзает на стуле, снова пьёт, такого количества на его маленькое тельце вполне достаточно, он уже сильно пьян.
"Это случилось с ней ещё вчера, - говорит он, - но ты не волнуйся, всё рано или поздно образуется".
Анекдот. Он ещё меня утешает!
Я отношу его на кровать, и он засыпает. Я иду к телефону, набираю Таню, но бросаю трубку. Что я ей скажу?
"Таня, я буду тебя ждать"?
Откуда?
"Таня, я буду тебя любить так же, как раньше" – но она честная и добрая, она понимает, что я не смогу её любить так же, как раньше, потому что и она не смогла бы, случись со мной подобное, любить меня по-прежнему
Но я хочу её любить так же. Я ведь люблю её на самом деле. Но как я смогу её любить такой? Разве это зависит от меня? А вдруг я останусь большим, что же, она будет едва доставать до моих колен, как же я буду с ней гулять, ходить в кино, театры, гости, как же я буду с ней спать, как же она родит мне детей?
Я понимаю, что так думать мерзко, но я вспоминаю её молодое, красивое, такое любимое мной тело, и знаю, что его уже нет в природе, а есть шарж на мою любовь, и на любовь вообще.
Если это на самом деле настал день Страшного Суда, то Бог придумал самую лучшую казнь, казнь ожидания. Во всём мире люди, независимо от количества своих грехов, могут стать карликами, а могут не стать.
Кто-то становится, случайно, необъяснимо, может, становится тот, кто меньше всех грешил, кто был праведником, но Бог не выбирает жертву, он берёт первого попавшегося, а остальные пусть ждут, трепещут, пусть знают, что и с ними может в любой момент случиться подобное, а может и не случиться, потому что наказание так же случайно, как грех.
Если это на самом деле день Страшного Суда, расплата человека за грехи свои, то почему Он карает Таню, почему моего друга, почему не карает садистов, убийц, фашистов, красных террористов, тех, кто в миллионы раз греховнее всех нас.
Если же Он хочет их всех напугать, то зачем же мучить нас, что мы сделали Ему?
Может, Он хочет, чтобы люди убедились, что Он видит все их деяния, чтобы они опомнились, пока не поздно, может, Он хочет всех напугать, а потом снова сделать нормальными, но уже все будут знать, что за грехи их ждёт наказание, но почему Он начал с Тани, с моего друга, почему в его наказании нет закономерности?
А может, он вообще ни при чём. С чего это я решил, что Он есть? Может, это мутация, чистая случайность, вирус, попавший к одному, и минувший другого? Иначе всё не было бы так бессмысленно и несправедливо.
А может, мой друг или Таня на самом деле греховны? Я-то откуда знаю? Может, они и есть самые страшные грешники, может, Таня изменяет мне с моим другом, может, это происходит прямо в моём парадном, под моей дверью, может, он продаёт меня, и они лгут мне, а потом смеются надо мной. Я же не стал карликом, уродцем, я же не мутант, не подсудимый Бога. Я же чист.
Боже, до чего же ты меня доводишь?!
А если мои отец и моя мать тоже стали лилипутами, что же, и их подозревать в грехах? Что же, мне надо поверить, что меня обманывают самые близкие люди или, наоборот, может я один греховен, a все честные станут маленькими и снова будут жить друг с другом нормально, а я, как некий монстр, как динозавр (вот отчего они вымерли!), буду бродить среди людей, которых так любил, и они будут меня бояться, и между нами не будет ничего общего?
Я смотрю на улицу, по ней ходят нормальные люди, но среди них много карликов, горбатых, косых, кривоногих, просто очень маленьких, я жду, смотрю на своего друга, он лежит, как грудной ребёнок, поперек кровати, я иду в кладовку и достаю верёвку.
"Если всё бессмысленно, то и чёрт с ним!"
Я становлюсь на стул, завязываю одним концом верёвку на крюке от люстры, на другом делаю петлю, примеряю её, слажу, подхожу к окну – задёрнуть занавески, чтобы не было видно с улицы моего висящего тела, возвращаюсь, забираюсь на стул и не могу рукой достать до петли.
1983