Белый Снегирь. О свободе языка

БЕЛЫЙ  СНЕГИРЬ

Это случилось уже тогда, когда появился Белый Снегирь и белый же снег смели белые с бляхами дворники…
Я очень люблю Зиму, потому что это самое любимое место, в котором я люблю жить, но меня ведут на казнь по снегу, и я не люблю, когда меня ведут на казнь.
О, люди! говорю я. Будьте же людьми, не казните меня, потому что я на других не похож, и сам по себе живу, и мой друг Белый снегирь совсем не птица, а нечто большее и светлое, светлое, светлое.
Я другой и люблю Зиму, а вас тянет к теплу и вы разрушаете старые деревянные дома, и топите печи, и дым коптит небо, так что мой друг Белый снегирь не может вить в воздухе гнёзда, а улетает на Землю.
Я очень не люблю, когда меня убивают, потому что потом должен долго рождаться, а это так тяжело и так непонятно.
Откуда? Почему?
Как я появляюсь и тело моё вновь лепится и создаётся, а кто мне в том помогает, ума не приложу?
Когда-то я был большим и многого не понимал. Но потом я уменьшился, как бы собрался сам собой в узелок, и стал в детские игры играть, погремушками ночами по звёздам колотить – трещат они и весело оттого, а когда огонь трещит – плохо, плохо, плохо. Мне больно, когда огонь. Он никого не слушается и не может быть другом ничьим.
О, я так не люблю огонь, и людей, и палача, который меня убьёт не потому, что я ему не нравлюсь, но потому, что ему нравится что-то другое, чему я, того не хотя, мешаю.
Каждый раз, когда меня ведут на казнь, я вспоминаю своего друга, у которого было три глаза. Да, у него было три глаза, и это так и было. Два, как у всех, а третий, как у всех, у кого три глаза есть – на лбу. И все разного цвета, а главное – близорукие. Но никто не хотел делать ему очков, все боялись чего-то, а мой друг хотел хорошо видеть, и очень мучался, что видел расплывчато, как после слез или перед тем, как заплакать – так же зыбко и неясно, будто шатается всё. И решил он тогда и пошёл в антикварный магазин, а там всегда тепло, потому что старые вещи умеют хранить тепло не в пример новым, но я боюсь тепла, я не люблю огня и палача, а друг тогда в антикварном стал говорить с продавцом, а продавец – жулик, и все они – жулики, жулики, жулики.
И купил три монокля – на каждый глаз по одному, аж смешно, и мой друг, Белый Снегирь, долго смеялся, а все удивлялись и говорили – мало того, что он снегирь, а белый, так ещё и смеётся, а мой друг взял три монокля, только вот его ещё взять заставили и граммофон с поломанной иглой, и деваться было некуда.
Но зачем меня водить на казнь? Каждый раз заново. Я ведь всё равно появлюсь, неужели не надоело вам, люди?
Я хочу, чтоб вы были добрыми, как мои друг-чудак с тремя моноклями и поломанным граммофоном под мышкой, или как Белый Снегирь, который даже не знает, почему он белый, а снегирь, но он всё равно добрый, добрый, добрый и не мешает жить, как кому хочется.
Не видите меня на казнь, я ради вас готов полюбить даже огонь сам, полюбить тепло, хотя не люблю его, но все равно готов, пусть оно мне больно делает, но ради вас, люди…
Это случается, когда Белый Снегирь появляется, и дворники, тоже белые с белыми же передниками и бляхами, сгребают лопатами снег, а он причитает и бормочет себе о себе, и о своих друзьях, но дворники не знают этого, потому что они только дворники, и у них по два глаза, и нет граммофона, как у меня, а мой друг – снег, жалко его как, погибает из-за них! Я сейчас расплачусь, надо стёклышки протереть, а потом ещё расскажу вам о друзьях своих.


1983