Финский дивертисмент 5. Город, пришпиленный к небу

Будто и не было бурной ночи, «Мариэлла» шла вперёд с благородной неторопливостью, а по правому и левому её бортам отплывали в прошлое многочисленные острова. Овальной формы, бесснежные – ни одного белого пятна, а ведь середина зимы – они щетинились густо растущими невысокими деревьями; пологие каменистые берега плавно уходили под аспидную воду. Похожи были на колонию обезумевших лесных ёжиков, которые отправилась к чужим берегам, но по пути так исхудали, что остались от них одни плоские шкурки.
    
     Чтобы чувствовать себя более или менее уверенно в незнакомом городе, я изучала карту. Стокгольм на карте по форме напоминает бабочку. «Крылья» – южная и северная части города, расположенные по разные стороны залива*, северное крыло много больше южного: захоти бабочка полететь, прямо не получится, будет кружить на месте. «Тельце» – расположенный в центре залива, разделяющий его на узкие протоки остров Ридархольмен (Рыцарский остров).
     ______________________________________________
     *Я назвала широкое водное русло, разделяющее город на две большие части заливом, но в действительности это не единая водная единица. Ридархольмен – своего рода водораздел. К востоку от него солёные воды Балтийского моря, с запада пресные – озера Меларен. Ни те, ни другие мы, конечно, не пробовали, но карты не должны врать! Раз написано: Saltsj;n, значит, речь о солёненьком, ну а озеро – оно и в Швеции озеро. Наверняка были времена, когда воду из него пили без опаски.
    
     Небо после ночного шторма расчищалось. Поднималось солнце.
     Наконец стокгольмский залив. Мы двинулись вдоль берега, залитого мягким золотистым светом. Этот свет удивил меня. Два года назад, примерно в то же время побывав в Оре – это самая середина страны, я с убеждённостью знатока доказывала всем, что «солнечная Швеция» в условиях зимы самый настоящий оксюморон.
     Взгляд широко скользил по пейзажу, особенно ни на чем не задерживаясь: разноэтажные дома с желтыми, охристыми, розовыми фасадами и белыми нарядными обводами вокруг окон стояли так плотно, что их терракотовые крыши соединялись в неровный бугристый панцирь; вдоль берега покачивались на воде многочисленные лодки и катера; друг за другом следовали пристани и порты.
     Вдруг – необычность: два портовых крана раскрашены под жирафов. Что это – шведский юмор? Почему о нём не рассказывают взахлёб все, кто имел дело со шведами? У меня-то есть пример. В той же поездке, что я упоминала, мы летели из Оре в Стокгольм на внутреннем, не международном рейсе. Все там обстояло иначе, нежели мы привыкли. Самолет маленький, с какими-то несерьёзными бархатными шторками между салонами. Стюардессы – уже немолодые, очень домашние женщины, которые к пассажирам, а в особенности к группе русских, относились, как к малым детям, которых надо баловать и тешить. Но больше всего меня поразили пакетики с сахаром-солью-перцем.
     «Тhe соlоr оf snow. Тhе taste оf tears. Тhе еnormity of осеаns». Догадайтесь, о чем это. Или вот: «It has been called the gift of the East, though gift means poison in Swedish…». (Я перевела по своему разумению, посмотрите, может, у вас лучше получится. Первое: «Цвет снега. Вкус слёз. Безбрежность океана». И: «Его назвали подарком Востока, хотя gift на шведском означает яд». Что было придумано для сахара, уже не помню, а пакетик давно выброшен.)
    
     «Мариэлла» причалила.
     Миллины опасения всколыхнулись. «Сейчас мы пойдём по коридору, таможенники будут стоять вдоль стен. Из каких соображений они выдергивают того или иного человека из толпы, не знаю. Делай независимый вид. Не нервничай. Может, пронесёт».
     Честно говоря, я сильно волновалась. Мне ещёе ни разу не приходилось нарушать государственную границу – ни своего, ни чужого государства.
     Но никакие таможенники нас не преследовали, мы спокойно ступили на шведскую землю. И первым делом увидели огромный черный утёс, обрывающийся к набережной вертикальной стеной. Метров сорок высотой и тянется примерно с километр вдоль залива. Яркий образец суровой скандинавской природы.
     Много позже, уже в Москве, я вдруг вспомнила, что для поездки в Оре мой старый паспорт был отштампован ровно такой же шенгенской визой, какую мне поставили в финском посольстве.
    
     Не только потому, что наше сознание весьма клишировано, и, говоря, допустим, «Стокгольм», мы подразумеваем – «Карлсон», но ещё из желания протянуть виртуальный зрительный нерв от моего глаза к мозгу преданной поклонницы смешного толстяка, готовой цитировать книгу с любой строчки и до конца, я смснула: «Элка, мы приплыли. Передать привет Карлсону?» Ответ пришёл через пять секунд: «Ооооо! Дааааа!»
    
     Слуссен – вот какое слово в первую очередь должен запомнить тот, кто прибыл в шведскую столицу на пароме. Далее внимательно! Поскольку ни в каких экскурсиях: взгляните направо, взгляните налево, – мы не участвовали, все мои предложения будут иметь характер предположений, хотя я и постараюсь, что возможно, уточнить посредством интернета. Итак, Слуссен. Это, видимо, район, и так же называется станция подземки. Отсюда удобно начинать путешествие по городу. И сюда же надо стремиться, когда подойдёт время отплытия: поднялись из метро наружу, ещё полтора-два километра по набережной – и вы на родной посудине. На карте обозначается Slussen, производное от шведского sluss – «шлюз». А что, есть в этом сермяжная правда! Для нас Слуссен действительно стал своего рода шлюзом.
    
     Времени у нас в запасе было очень мало – меньше четырех часов, мы отправились в центр на автобусе.
     Новый город – новое узнавание.
     Когда ты ещё новичок в какой-то местности, не ориентируешься в ней, то поначалу не всматриваешься в подробности, охватываешь всё разом. И видишь, что это иная планета, устроенная по неведомым законам. Быстро меняющиеся в окне автобуса картинки беспардонно врываются в мозг, всё там сминают: ты еще не успел обмыслить увиденное в предыдущую секунду, а уже оно сметено новым впечатлением. Потом уже, по мере узнавания, ты постигаешь некую логику устройства места, где оказался, и всё в голове стройно и красиво укладывается.
     Автобус проехал через огромный мост, под которым сплескиваются пресная и солёная стокгольмские воды, и спустя десять минут мы были на автовокзале в районе Нормальм. Здесь много современных зданий. Огромные пластины полузеркальных окон подкарауливают и удваивают небо, солнце, редкие деревья, нас с Миллой. В магазинных витринах жуткие манекены – снежные тролли с огромными носами, ведьмы, холодно глядящие сквозь белые маски, хрупкие тонконогие эльфы. Из-за отражений картонные декорации, в которых расположились фигуры, выглядят частью призрачного, но очень похожего на настоящий, пейзажа. Новогодние персонажи оживают, вызывая в душе отнюдь не умиление, но тревогу.
     Из-за того, что солнце висит очень низко, а открытых пространств в застроенных районах почти нет, освещены только верхние этажи зданий. Нижние, а также тротуары в лиловой тени.
    
     У Стокгольма особый профиль. Эти его бесчисленные башни, эти шпили. Чтобы отследить их окончания, приходится поневоле поднимать глаза кверху.
    
     Милла затащила меня в какой-то пассаж. Оооо, я раскрыла глаза и рот! В приглушённом свете зала усыпанное сплошь голубыми огоньками мерцало высокое дерево. Вот так – дерево, и всё. Безлиственное, бесхвойное, только голый ствол и ветви, будто щупальца морского, а может быть, и космического чудовища. Пока я фотографировала его, случился тот легендарный мужской поцелуй, который Милла описала в рассказе «Шарик для леди». «Я тебя толкала, но ты смотрела на серебристую елку внутри…» Поистине, каждый видит своё: я не заметила сладострастия двух мужчин, она голубое дерево сочла серебристой ёлкой.
     Грешна. Очень часто на внутренних, оставшихся только в памяти, снимках городов, по которым мне приходилось бродить, отсутствуют фигуры людей. Как будто я поставила фотоаппарат на очень длинную выдержку – так снимали на заре фотографии, когда эмульсии имели низкую чувствительность. За время экспонирования движущиеся фигуры смазываются настолько, что их и не видно совсем. Почему так происходит? Как правило, я не путешествую со случайным человеком. Видимо, настолько им увлечена, что остальные для меня как будто не существуют. Смотреть на Миллу, слушать её – увлекательнейшее занятие, больше никого и ничего не надо. А когда я одна? Видимо, придётся признать, что собой я тоже крайне увлечена.
    
     По улице Хаменгатан (Портовой) мы шли небесцельно. Искали королевский дворец, который обнаружили на карте по надписи Kungliga Hovstallet. Младенцу понятно, что kung – это король. Но дворца не нашли. Сейчас пытаюсь перевести со шведского: в названии есть и «копыто», и «стойло» – выходит, здесь конюшни или манеж.
     Зато именно в этом месте меня озарило. Я ещё раз внимательно посмотрела на карту и – эврика! – на Рыцарском острове расположен Галма Стан, а это не что иное как Старый Город – со всеми его историческими красотами.
    
     Переходя по мосту, помахали-покричали в сторону лебедей. Их множество в заливе. Вы помните? – середина января!
    
     В Старом городе:
     Вот он: огромный – не ввысь огромный, а по занимаемой площади – мрачный дворец шведских королей. (Или всё-таки не хватало уже солнца, чтобы представить это строение в лучшем, выгодном свете?)
     Памятник одному из королей (наверняка это был Карл! близко подходить, читать надпись, уточнять не стали – время! время!).
     Придворцовая, столь же мрачная, что и дворец, церковь.
     Узкие, двух-четырехметровой ширины улочки. Одну из них, Остерланггатан (Восточная торговая, есть и Западная), мы прошагали от начала до конца. От неё в сторону набережной ответвлялись еще более узкие, похожие на кривые туннели с бесконечно высокими сводами. Хотелось ухнуть, чтобы эхо смеющейся волной покатилось к морю. Сдерживались.
     Много музеев и маленьких музейчиков – на которые у нас не было времени.
     Много сувенирных лавочек – которые большей частью были закрыты, вероятно, по случаю воскресенья, и мы рассматривали, что в них, через окна. Особенно понравился «морской» магазинчик: модели парусников, подзорные трубы, комп;сы, рынды, иллюминаторы, корабельные светильники...
     Вдоль всей улицы на высоте семидесяти-восьмидесяти сантиметров – цветочные ящики с нежно-розовыми султанчиками вереска.
     И два боевых бронетранспортёра увидели мы в Старом городе! Куда они ехали, с какой целью – загадка, так и оставшаяся для нас неразрешёенной. Точно – не делать революцию, поскольку политический строй в Швеции с того дня не изменился.
    
     Воздух уже сгустился и в нём потихоньку разливалась сиренев;, когда мы вышли на южную оконечность Риддерхольмена – площадь Карла Юхана. Статный мужчина в мундире, вознесённый постаментом на высоту, сидел на коне, задом к нам (зады как мужчины, так и коня отличались стройностью), смотрел на восток – в сторону Суомии? России? – правой указывал на запад, на Риддарфьорден – Рыцарский залив озера Меларен. Поведя головой в указанном направлении, мы обнаружили: на противоположном от нас берегу, на фоне загорающегося неба (запад, закат) замысловатую ломаную линию вычерчивал «район чёрных крыш». По моим предположениям, именно там и обитал хулиганствующий авиатор Карлсон, уж больно по-астридлиндгреновски смотрелись эти крыши.
     Я не собираюсь превращать свои заметки в историческое эссе – нет достаточных знаний, да и одно только перечисление шведских коронованных Карлов, которых было по меньшей мере шестнадцать, займет много места и читательского внимания... Но ведь любопытно, что за тип так вольно расположился на широкой ветреной площади.
     А ветер дул во все стороны одновременно, наверчивал многосложные фуэте, метался от прохожего к прохожему, вдувая в ноздри каждому ощущение зимы и заставляя топтаться на месте, отворачиваться и в итоге тоже кружиться, выделывая совсем не балетные па.
     Так вот, в 1818 году королем Швеции и Норвегии под именем Карл XIV Юхан стал наполеоновский маршал Жан-Батист Бернадот. Дело в том, что предыдущий Карл – XIII – был бездетен. Вот шведы и обратились к Наполеону, который к тому времени совсем уж разошёлся по Европе, не пришлёт ли тот парня поприличнее, в сыновья нынешнему королю. Наполеон не отказал. Так образовалась новая династия шведских венценосцев – Бернадоты, которая царствует до сих пор.