Хулиганы

Перед десятым подъездом дома №24 по улице Жавлая, несмотря на морозную ветреную погоду, было шумно. Здесь в разгар рабочего дня собралась компания лодырей-переростков. Человек шесть.
Эти молодчики были бичом дома №24 уже несколько лет кряду. Конечно, не именно те, что сейчас дурачились перед десятым подъездом, а эта шатия в целом. Ее ежегодно пополняли подонки микрорайона — те, кто перерос школу, дальше учиться не может, а работать не желает. День и ночь, зимой и летом задиристые парни и развратные девки сотрясали окна мирных жителей топотом, диким хохотом, шумом потасовок и теми допотопными кличами, посредством которых в древности собирались наши пращуры в стадо.
В особенности страдал от этой молодежи десятый подъезд упомянутого дома. Именно здесь в основном толклись эти тунеядцы, бузили, распивали спиртное и залихватски разбивали бутылки об асфальт и ступеньки крыльца. По-видимому, их привлекало соседство телефонных кабин, установленных около подъезда №10.
Не однажды просыпались по ночам здешние жильцы от жутких воплей и вынуждены были слушать, как некий Ванька кроет матом какого-то Федьку, а какая-то Наташка хихикает до упаду. Обитатели дома №24 боялись возвращаться домой темными вечерами, поскольку приходилось миновать эту неистребимую, нагло-самодовольную компанию.
Управы на хулиганов не было, так как в ближайшем милицейском пункте к ним относились благодушно и снисходительно. Дескать, пусть лучше дурачатся на виду, чем тайком грабят квартиры или «ширяются наркотой» по квартирам-притонам. И только изредка, после настойчивых звонков и жалоб, посылалась из опорного пункта бригада милиционеров, чтобы разогнать наглецов, а вернее, просто отогнать от подъезда. Лишь только милиционеры уходили, эта шушера возвращалась на свое место сборища и с новым азартом принималась мучить добрых людей.
Один раз кто-то, отчаявшись добиться тишины, набрал в большой полиэтиленовый пакет горячей воды и сбросил его с верхотуры на головы негодяям. В ответ те подняли небывалый крик и в отместку включили магнитофон на полную мощность.
В холодную или дождливую погоду паршивцы собирались прямо в подъезде. Там они обгаживали батареи отопления плевками, мочились и оправлялись по-серьезному на лестничном пролете, около отверстия мусоропровода. Их крикливая болтовня, бывало, продолжалась ночь напролет, усиливалась отличной акустикой подъезда и даже жильцам девятого этажа казалось, что кто-то бушует за их стеною.
Раньше кое-как усмирял шалопутов один пятидесятилетний мужчина, жилец второго этажа. Он спускался вниз и натравливал на них свою свирепую овчарку. Выгонял вон. Но он был человеком занятым и не мог целый день сторожить подъезд от этой напасти. Молодежь же имела времени сколько угодно, и когда этот решительный мужчина внезапно умер от инфаркта, жильцам стало совсем невмоготу. Подъезд мало-помалу превратился в клоаку. В лифт невозможно было зайти, не зажав нос пальцами. На ступеньках неизменно валялось битое стекло, горы окурков, презервативы и прочие отходы жизнедеятельности переростков.
Скамейку перед подъездом они добили вконец, потому как сидели на ней не так, как нормальные люди, а ногами на сидении и задами на спинке. С сидения они понемногу, просто потехи ради, повыдирали все доски, и от него осталась одна бетонная основа.
Старушки, чтобы пообщаться на свежем воздухе, вынуждены были идти к соседним подъездам, где еще уцелели скамейки.
Вот и сейчас две пожилые женщины стояли и с отдаления наблюдали, как озорничают у их подъезда шесть «сынков» — детин примерно семнадцатилетнего возраста. Лица престарелых гражданок выражали неудовольствие.
Недавно утихла метель, навалившая горы снега, и это вызвало у парней неукротимое желание дурачиться, толкаться, бросаться снежками, просто падать и вскакивать. У такого рода людей именно свежесть, новизна и белизна провоцируют условный рефлекс разрушения. Вследствие этого они не медля исписывают внутренность нового лифта скверными словами, ковыряют ножиком пластиковое покрытие школьных парт, бьют стекла дверей и вырывают с корнем трубки в телефонных будках, швыряют на метенный тротуар обертки, плюют в автобусе, выдирают страницы из новых библиотечных книжек. Сейчас их разрушительную энергию привлек свежий снег.
С гиканьем и хищным ревом носились они друг за другом по площадке перед подъездом, запрыгивали на скамейку, становились ногами на спинку, сваливались от толчков вниз, сбивались в клубки тел и разлетались в разные стороны. Этакая демонстрация силы и ловкости.
Прохожие, намеревавшиеся пройти под арку за подъездом №10, вынуждены были делать крюк и направляться к соседней арке — чтобы не  быть сбитыми с ног буйной компанией.
От этих молодчиков, которые в детстве гадили в штаны и мимо горшков, которые в отрочестве были двоечниками, а с юности и по сию пору еще ничего созидательного не делали, — от этих лодырей и ничтожеств страдали честные трудолюбивые люди. Эти люди добывали от земли пищу, шили одежду, производили телевизоры и магнитофоны, возводили здания для того, чтобы упомянутые «сынки» калорийно питались, красиво одевались, проживали в теплых квартирах и наслаждались различными телезрелищами. А в благодарность, за свою сытую и беззаботную жизнь, «сынки» горланили под их окнами, бросали в стекла снежки, оскорбляли и делали их существование невыносимым.
Вот из двери подъезда показалась одна старушка с палочкой. Увидала, что творится визу, и замерла в нерешительности. Она бы спустилась, да крыльцо было наполовину заметено снегом, и можно было споткнуться. Из парней же, хохочущих и бегающих перед крыльцом, никто на нее внимания не обратил, никто не предложил помощь. Потопталась старушка под навесом, позябла и повернула назад. Когда проходила в дверной проем, в ее спину угодила случайная снежка, брошенная одним из хулиганов в товарища.
Вот вышли две женщины из-под арки и тоже остановились, не зная что делать, поскольку кричащий клубок тел перекрыл им дорогу. Женщины все  же двинулись через эту компанию. Парни в пылу потасовки несколько раз их толкнули и обсыпали снежной пылью.
— Ну, молодые люди, — попробовала возмутиться одна, — вы бы чуть поосторожнее, что ли…
На что толстяк в полушубке, по кличке Федул, повернул к ним свое разгоряченное упитанное лицо, ухмыльнулся, показав ряд здоровых зубов, и тупо захохотал во все горло.
С таким же успехом женщина могла делать замечание орангутангу.
Впрочем, обезьяны лишь нечленораздельно кричат, а изо ртов этих удальцов все-таки вылетали как отдельные слова, так и словосочетания. Как то:
— Сука, Федул… Иди сюда, жирное мясо!
— Хрен тебе, Макарон… Полижи у меня задницу! Хе-хе.
— Эй, держи Сыча, Джексон! Подножку ему, сволотине…
— Падло, Федул! Га-га-га.
— Кол тебе в рот, Лупаты. Кишка у тебя тонка.
(Читатель должен понимать, что общались парни посредством значительно более колоритных слов, но рамки художественного произведения ограничивают эту палитру.)
Тут шестой, некто Металлист, отлучавшийся в магазин, притащил сумку с пивом. Бузотеры тотчас метнулись к нему и, толкаясь, стали хватать бутылки. Каждому вышло по две, кроме Лупатого, одна бутылка которого в толкотне упала и тюкнулась о бетонную основу скамейки.
Лупатый долго ругал матом Федула, по вине которого он остался с одной порцией пива, и требовал, чтобы тот с ним поделился. На что толстяк посылал Лупатого далеко-далеко и ловко выливал содержимое бутылки в свой бездонный желудок.
Пиво еще пуще распалило парней, и они начали травить похабные анекдоты, то и дело взрываясь хохотом. Затем Сыч, субъект с лицом бывалого алкоголика, повел подробнейший рассказ о своих любовных подвигах. Говорил такое, во что, учитывая его рябое сизое лицо и неуклюжую фигуру, невозможно было поверить.
Федул возгорелся этой тематикой и стал рассказывать, как он намедни добился бывшей учительницы географии. Причем свершил это на лестничной площадке, по-ковбойски, и молодая учительница, по словам Федула, была им очень довольна.
— Врешь ты, толстомясый, — выразил сомнение долговязый Макарон. — Тебя, медведя, бабы не любят. Вот я так…
— Кого не любят, меня? — взъярился Федул. — Да я в неделю по три штуки меняю, мне только свиснуть — бабы мигом сбегаются…
Все ехидно захохотали после его слов.
Федул со злобой обвел взглядом дружков и внезапно бросился на Макарона. Тот вьюном увернулся от него, а Джексон, стоявший рядом, дал толстяку подсечку, и он шлепнулся на утоптанную площадку. Макарон скомкал снежку и залепил Федулу в лицо.
Товарищи издевательски заржали.
 — Суки вы, суки поганые! — чуть не плакал Федул; он встал и обивал снег с полушубка. Вдруг он выпалил: — Давайте на спор, что любую бабу враз закадрю. Тогда посмотрите…
— Ха-ха, гы-гы-гы, хе-хе-хе, — на все лады глумились сообщники.
— Что, недоноски, слабо вам?! Сас…ли? — перешел в наступление разобиженный Федул. (Отношения с противоположным полом были его ахиллесовой пятой — женщины и правда обделяли толстяка ласками.)
— Кто сос…л? — хорохорился Макарон. — Давай, закадри!  А мы посмотрим. Ух-хе-хе…
— Падло ты! — Федул зачерпнул горсть снега и сыпанул в товарища. — Давай на три бутылки водяры, что первая же молодуха со мной пойдет!
— Все слышали?! — оживился Макарон. — Давай по рукам, парни?
Они сошлись и разбили заклад при свидетелях.
— Не подкачай, толстопуз! — не переставал насмехаться едкий Сыч.
— Давай ты, погань драная, — повернулся к нему Федул, — сам мне деваху и укажи!
— Так уж и любую? — расплылся в похабной ухмылке Сыч.
— Слабо?
Сыч малость смешался и осмотрелся по сторонам: в отдалении стояли две старухи, которые при всем желании не могли стать объектом любовных домогательств Федула; вот какой-то мужик прошел в телефонную будку… Тут хищный взгляд Сыча упал на девушку, энергично шагающую по заметенному тротуару в сторону телефонных кабин. Она была метрах в пятнадцати от подельников.
— Вон та, — как хан на наложницу, указал на девушку Сыч.
Федул ощупал похотливым взглядом ее фигуру и оценивающе кинул:
— Годится.
Он выждал, пока жертва поравняется с подъездом, и быстро двинулся в сторону телефонной будки.
— Эй, красавица, погоди чуток, — с игривой развязностью окликнул толстяк девушку.
То сверкнула на него большими красивыми глазами, в которых появилось беспокойство. Она не остановила ход и не ответила на его окрик.
— Ну ты, малая! — рыкнул рассерженный ее безразличием Федул. — Остановись-ка на пару слов. — Он ускорился и нагнал девушку.
Она была довольно высокого роста, и даже под дубленкой вырисовывались соблазнительные, правильные формы ее тела. На голове была вязаная шапочка, из-под которой выбивались длинные темно-русые волосы и спадали на плечи. Шея была кокетливо обвязана белым шарфом.
— Это вы мне? — неблагосклонно посмотрела а толстяка красавица.
— Тебе, птичка. — Сальная улыбочка искривила его и без того уродливое лицо.
— Что тебе надо? — также перешла на «ты» девушка.
— Чтобы ты меня полюбила. — Он нелепо подморгнул. — Пошли повеселимся.
— А не слишком ли будет? — с нескрываемой ненавистью фыркнула девушка.
— А ты попробуй, — куражился Федул, — я горячий…
— Ты не в моем вкусе.
— Почему, малышка? — опять несуразно подморгнул домогатель.
— А зад у тебя толстый. Не люблю.
Дружки, стоявшие неподалеку и внимательно прислушивающиеся, так и взорвались хохотом.
— Во как отделала! Уступай, Федул! Обос…ли тебя, бедолагу. Ха-ха! Гы-гы-гы…
И тут толстяк, взъяренный этими насмешками, схватил девушку за шарф и рванул на себя.
— Пойдешь со мной, курва! Я твою задницу в клочки порву.
Девушка залепила ему пощечину.
Тогда  Федул, не выпуская шарф, уцепился второй рукой за ее воротник и рывком пригнул книзу. Девушка отчаянно сопротивлялась, но их весовые категории были несравнимы.
В этот миг молодцеватый Федул почувствовал, как кто-то стальными холодными пальцами стиснул его ухо, выкрутил… От страшной боли агрессор отпустил жертву и попытался выпрямиться, но не смог и лишь заметил: за ухо его держал парень лет двадцати пяти.
Парень находился в открытой телефонной кабине, когда увидел нападение толстяка на девушку, и явился для насильника неожиданностью.
— Слушай меня, пузатый, — суровым голосом сказал парень, все пригибая Федула за ухо одной рукою; в другой он держал кожаную сумку, — беги к своим архаровцам, и чтоб через десять секунд я вас здесь не наблюдал. Уяснил?
Толстяк молчал, бездействовали и его соратники, обескураженные таким поворотом.
— Ладно, ступай! — парень великодушно выпустил ухо Федула. — Иди, я сказал.
Толстяк наконец-то выпрямился; он морщился и тер защемленное ухо. И тут он увидел, что противник на полголовы ниже его, а в плечах — отнюдь не Геракл. Брезгливо и победно взирала на Федула недавно насилуемая им девушка, с немой насмешкой, как показалось, смотрели на него товарищи. Стало нестерпимо стыдно за себя, и Федул, охваченный мгновенным порывом, рванулся на своего обидчика и взмахнул огромным кулаком, метя в голову…
И тут все остальные увидели, как парень ударил его на опережение — в шею, молниеносным тычком руки. Удар был нанесен фалангами пальцев, под кадык. Толстяк всхлипнул, схватился за горло и медленно осел на землю. Противник толкнул его ногой и брюхатый завалился навзничь: с багрово-черным лицом, с вытаращенными глазами…
— Да что ж это, а?! Наших бьют, братаны! — прорезал тишину клич Сыча.
Это пробудило остальных, и они ринулись на подмогу поверженному товарищу.
Девушка зажмурила глаза от страха, а ее спаситель выступил вперед и, когда первые двое — Макарон с Джексоном — приблизились к нему, выхватил из кожаной сумки какое-то змееподобное приспособление, взмахнул ей в воздухе и хлестанул нападавших по коленям. Вскрикнув от резкой боли, оба повалились как подкошенные. Макарон попытался было подняться, но тут же ойкнул и лег, потому как парень ударил его своим оружием (это были нунчаки) по тыльному коленному сгибу.
— Лежать, сопляк! — Он поставил на спину Макарону ботинок и новым взмахом оружия, для страху, сбил с него шапку. — Лежать, а то зубы повыбиваю.
Макарон распластался по земле, бесславно уткнув лицо в снег.
Джексон же проявил больше ума и, получив первый удар по коленям, упал и не шевелился.
На остальных подельников нунчаки подействовали устрашающим, гипнотическим образом. Они так и замерли в трех метрах от парня, который время от времени выделывал своим оружием затейливые круги и, останавливая, зажимал под мышкой.
У Сыча в руке была пустая бутылка, которую он схватил для нападения, но сейчас не знал, бросить ее или держать дальше.
— Еще вопросы? — победоносно обратился к бузотерам парень. — Чего приуныли? — И задорно кинул: — Вот ты, в красной шапке, иди сюда. — Он указал сложенными нунчаками на Сыча.
— Я-я? — заикающимся голосом промямлил тот.
— Ты-ты, щенок, — подтвердил парень. — Подойди ко мне.
Сыч, посматривая как кролик на удава, нерешительно потопал к парню. В руке он по-прежнему нелепо держал пустую бутылку.
— Слушай, ублюдок, внимательно. Я сегодня добрый, и поэтому вам повезло. Но сделайте так, чтоб я вас никогда в этом дворе не видел. А я здесь хожу ежедневно. Понял?
— Понял, — кротко ответил некогда отважный Сыч.
— Так действуй.
Сыч повернулся и хотел идти.
— Стой! — окликнул его парень. — А про героя своего забыли? — Он показал нунчаками на Федула, который хоть немного и прочухался, но безмолвно сидел на снегу и держался за горло; Макарон с Джексоном уже доползли на карачках до скамейки.
Сыч нехотя подошел к Федулу, согнулся и что-то спросил шепотом.
— Иди ты в болото! — злобно фыркнул на него толстяк.
Парень с нунчаками тем временем повернулся к девушке, о которой все на некоторое время забыли.
— Ты здешняя? — спросил он смягченным голосом.
— Нет, я от подруги шла… Я из центра.
— Так давай доведу до остановки, — предложил парень.
Девушка, согласившись, взяла его под руку, и они гордо двинулись с поля брани.
Противники с трусливой ненавистью глядели им вслед.
Старушки, женщины и отдельные дети, ставшие невольными очевидцами вышеописанной сцены, получили несказанное удовольствие.
— Проучили наконец-то подонков… Нашлась и на Мамая секира… Теперь будут знать… Надо было еще всыпать мордатому… Я бы их совсем постреляла… — шелестели над сугробами радостные голоса.