Горячий снег

               
                Горячий снег

                (новые ощущения жизни)

И падал в землю человек,
В горячий снег,
В кровавый снег…

                Слова из песни

Виктор Романович Кислородов жил в деревне Колдырёвка. Раньше его никогда в жизни не били, а сегодня это случилось. Сегодня он умудрился попасть под раздачу, где ему так накидали, что лучше об этом забыть и никогда больше не вспоминать.

Деревня Колдырёвка считалась центральной усадьбой колхоза. По размерам это была приличная такая деревня, не то, что некоторые хутора в семь домов и три доски.
Виктор Романович всю жизнь прожил в Колдырёвке, в ней он родился и вырос, отсюда его забрали в армию, здесь он дошел до парторга колхоза и буквально месяц тому назад с почестями был отправлен на «пензию», как он любил говорить, на заслуженный отдых.
         Ещё с вечера Виктор Романович решил съездить в район на автобусе, оформить там пенсию, зайти к секретарю райкома и получить в торжественной обстановке медаль "За доблестный труд", а если останется время, заглянуть к стоматологу на предмет нового  протеза  на нижнюю челюсть.
 
         С вечера бывший парторг ворочался на печной лежанке, грел свои старые кости и долго не мог уснуть. Он думал, что приобрёл в жизни, наверное, больше, чем потерял. Ещё он думал о том, что, будучи  человеком  спокойным и выдержанным, умел справедливо и метко  говорить на колхозных собраниях, что ни слово, то золотой слиток. Наверно, поэтому и стал он парторгом, хотя ему много раз предлагали пойти в председатели. Но должности председателя он боялся, потому, что на его трудовом веку больно много их поменялось. Кои были посажены, кои свергнуты, а кои просто уволены по собственному желанию. А Виктору Романовичу хотелось, какой никакой, а стабильности, так он оставался в парторгах, так как спрос, если  что, всегда был с председателя.

В задачу парторга входили борьба с распространением идей и контроль над поражением умов,  его это устраивало, он в колхозе всегда оставался как бы вторым лицом, вторым человеком. Как-то раз по настоятельной просьбе одного председателя он даже попытался внести коррективы в устав колхоза и исправил там два параграфа на тему правоты председателя: - Председатель всегда прав -  было в  первом параграфе, а во втором: - Если же председатель не прав, то нужно было  смотреть первый параграф. Но оба параграфа тогда не прошли, и Виктора Романовича тогда самого чуть не свергли за зажатие критики и демократии. Но это было давно и, как  говорится, неправда.

А так, любил Виктор Романович ездить в район. Любил постоять там на площади, посмотреть на утреннее скопление людей и подумать, что все они возникли не просто так, а каждый сугубо индивидуально, что каждому из них предшествовало много разных событий, таких; как любовь и прочие стечения разных жизненных обстоятельств. И  что хромосомы меняются в это самое время каждую секунду, и задержись все эти случайности, то перед ним шли  совершенно другие люди, но сама жизнь  от этого бы  не изменилась.
Ещё он думал своей седой головой с щеками как у налима, как ему сохраниться среди этих всех обстоятельств, он долго об этом думал и пришел к выводу, что лучше всего, это меняться вместе со временем.
С людьми заносчив был Виктор Романович, и что уж греха таить, крутоват. Не любил разгильдяйства, пьянства и особенно матершинников, таким людям делая замечания, он всей душой пытался повысить культуру общения в обществе. Много чего он в жизни не понимал, не понимал, почему у соседа, что живёт справа, иной раз бывает побитая морда? Ладно, тот пьяницей был, но когда Виктор Романович приехал проведать племянника служившего в армии и увидел на его лице следы неуставных взаимоотношений, подумал, что всё это случайность и такое бывает только с теми людьми, которые неправильно себя повели в какой-то конкретной обстановке или же ситуации.
- Ты дал бы им сдачи? - решительно советовал он племяннику.
- Да у меня так что-то не получилось… Сдачи им дать - потупив взгляд,  виновато оправдывался племянник, щурясь с подбитым глазом.
- А ты дай-дай, пусть они отпор-то почувствуют, тогда будут относиться к тебе, совсем по-другому… - настоятельно продолжал советовать племяннику дядя Витя.
Вообще дядя Витя думал, что «под молотки» может попасть только пьяный или же несознательный человек.

(- Ох, как же он тогда ошибался, как ошибался – качаю я головой).

На тёплой лежанке Виктор Романович ещё долго не мог уснуть, про себя рассуждая от печки: - Что, например общего между пионером и пенсионером? Наверное то, что ни у того ни у другого нет денег... - роились полусонные мысли в его голове. А когда сон, наконец, сморил его в корень, дядя Витя не то, чтобы уснул, а так, просто забылся, находясь в прострации ещё не наступившего дня.

Утром чуть свет его разбудила жена и новоиспеченный пенсионер, заспешил по утреннему морозцу на край деревни к автобусной остановке, которая находилась на самом краю села. По дороге Виктор Романович пребывал в счастливых прелюдиях тех возможных событий, которые ожидали его сегодня с утра, он даже заранее вышел из дома, дабы не опоздать на автобус и мерил шагами то расстояние, которым ходил всю свою длинную жизнь.

Зимнее солнышко ещё не взошло, а бывший парторг уже семенил к остановке, по пути представляя себе, сколько раз он ходил по этой дороге и сколько всего передумал.


На остановке он ожидал увидеть много народа, но там в упор никого не было. Потом подошли незнакомые два молодых человека, от которых сильно разило большим перегаром,  судя по всему, те ещё не ложились спать. Молодые люди жадно курили и неистово  матерились, чем дико ранили тонкий слух Виктора Романовича, зацепив за прямо душу, они просто вывели его из себя. Споря, ребята всё время дёргались, ёрничали и вели себя как-то неадекватно. Пенсионеру в глубине души показалось, что у них большие проблемы, поэтому ребята и были такие нервозные.
- А нельзя ли с матом как-нибудь, скажем, полегче? А то у вас такая богатая речь… - сделал им предупредительно осуждающее замечание Виктор Романович, обведя здоровых парней разящим парторговским взглядом, - культура поведения у вас, знаете ли хромает, исправляться вам надо товарищи, перестраиваться… - продолжил он было, свою воспитательную мысль, но тут неожиданно наткнулся на холодные взгляды и его слова словно застыли в свежем морозном воздухе.

Молодые люди сначала виновато переглянулись, как бы осознавая своё поведение в общественном месте, чем являлась для них автобусная остановка, потом один из них боязливо оглянулся по сторонам и после секундного замешательства выдал парторгу:
- Ты чо? Самый крутой, что ли? Круче варёных яиц? - слегка дав под дых, спросил он Виктора Романовича, - тебе чо, старче,  больше всех надо…?
- Вы что это себе позволяете, товарищи?! - от удара перегнувшись напополам, возмутился только что испеченный пенсионер, и тут понял, что его сейчас будут бить, возможно ногами и по голове, и что его вставная нижняя челюсть наверняка вылетит и сломается. А тут ещё это предательски-мандражирующее ощущение вдруг пробежало у него по всему телу, как перед тем боем, когда заранее знаешь, что будешь пострадавшим  с ба-а-а-а-льшими потерями. От этих ощущений Виктора Романовича вдруг стали простреливать нехорошие мысли, он стоял и усиленно думал, как быть ему дальше:
- Попытаться трусливо бежать, но молодые сразу догонят, просить прощения, тогда, зачем он к ним лез со своею культурой? Звать на помощь, но вокруг никого не было, принять неравный бой в борьбе со сквернословами, где полная победа окажется на их стороне, но ему так не хотелось быть битым...
И тут Виктор Романович понял, что ему неизбежно предстоит экзекуция, предстоит только последнее – быть битым, и что ему теперь не поможет даже сам господь Бог... В общем, бывшему парторгу, как говорили в его деревне, кругом были одни "вилы".

- Ты чо на вилы-то лезешь? Ты чо оттопырился, старый ты павиан? Чо тянешься? - уколол его взглядом тот молодой человек, что весь был весь в наколках и снова так дал ему кулаком под дых, что Виктор Романович боязливо втянул голову в плечи, сразу лишившись остатков речи.
- Кистень, давай «накидаем» от вольного этому гражданину за скверный базар? - вдруг несовсем вежливо обратился он к своему приятелю.
И молодые люди неправильной формации, по мнению Виктора Романовича, стали «накатывать» ему просто от вольного, то есть попросту бить смертным боем. «Накидали» они ему конкретно и от души до самого верха. Сначала с толком насовали  по почкам,  потом  по больной печени, а когда сбили с ног, то вообще метелили без разбору почем попало до тех пор, пока Виктор Романович не перестал ощущать на себе глухие удары судьбы. После его подняли, прислонили к остановке и ещё долго били, превращая лицо с толстыми щеками в совершенно бесформенную массу до самого подхода автобуса. Перед  автобусом старпера занесли  за остановку и, дав пару раз с оттяжкой по заднице, сбросили пинками в кювет. Виктор Романович летел в грязный придорожный снег и в душе радовался тому, что хоть не убили. Остаться живым после боя, тоже было великое дело!

***

Подошедший автобус быстро ушел, прихватив с собой молодых людей неадекватного поведения, а Виктор Романович остался лежать в снегу,  чувствуя, как тот под ним медленно тает снег.
- Ё… твою мать! - первый раз в жизни откровенно выматерился старый идейный работник, почувствовав во рту привкус крови и отсутствие вставной челюсти. - Хули… хули… хули… хулиганы проклятые! - наконец-то еле выговорил он, когда его солнечное сплетение стало помаленечку отпускать. - Во, набросали мне, полную коробочку! И зачем  я старый дурак стал их жизни учить? - мысленно проклинал свои нравоучения Виктор Романович, - ехал сейчас бы в автобусе за медалью и смотрел бы в окошко… - плакал он в горячий придорожный снег, в котором ещё долго лежал, остывая от неравной и несправедливой баталии.
А  когда снег под ним весь растаял, несчастный со стонами  кое-как выбрался  и  побитый поплёлся к себе домой.

Увы, нет слов, которыми можно было передать то, что чувствовал и ощущал Виктор Романович. Ему было горько, больно и очень обидно, он шел с этими ощущениями домой и туда…  дальше по жизни обратной дорогой.

- Наверное, мы не совсем правильно воспитывали новое поколение, наверное, что-то в этом  воспитании упустили и недоработали... - корил он себя.

Его тело болело, а в мыслях произошел такой страшный сбой и переворот, который сродни был, только апокалипсису. Картина, когда он после боя летел и падал в придорожный горячий снег, всё стояла и стояла у него перед глазами.

Раньше он откровенно осуждал тех людей, которые попадали в столь пикантную ситуацию, а тут - на тебе,  у самого тоже самое получилось.
Да, судьба на этот раз широкой поступью наступила на Виктора Романовича, она забила его в дальний угол немого сознания и подпёрла своей неизбежностью, м-да, теперь он стал настоящим страдальцем. Мужчина долго плёлся домой по окраинной трассе, ему как-то стыдно было идти по деревне, и за создавшуюся ситуацию было стыдно, и за то, что племянника всё «лечил», чтоб тот своих обидчиков без сдачи не оставлял, и вообще за всё то, что с ним произошло и случилось.
Он шел  и корил себя тем, что всю жизнь неправильно мыслил. Может быть, это так, может нет, нам неведомо. Не было ответа Виктору Романовичу на этот страшный вопрос, воистину не было…

У дома к нему ласково бросился пёс Таран, который тут же принялся облизывать  окровавленное лицо своего пожилого хозяина.
- Наверное, у меня почки совсем  оторвались - тяжело присев на крылечко, тоскливо подумал страдавший Виктор Романович, который заплакал и потрепал собаку по холке.

Жены дома не было и «учитель жизни» кряхтя, стал искать в карманах ключи. Войдя в дом, он еле разделся и включил телевизор, его тело ныло и страшно болело. На экране грациозно и беззаботно танцевали четыре импозантных мужчины, и Виктор Романович с ненавистью  переключил  телевизор на другой канал, где под гром песни шла фронтовая хроника.
- "И падал в землю человек, в горячий снег, в кровавый снег..." - отдавало от телевизора чем-то таким героическим.
На экране плелись раненные солдаты и Виктор Романович,  почувствовав себя солидарным с героями, принялся звонить своему участковому в надежде на справедливость, прикрывая рукой один глаз, чтобы телефонный диск у него не двоился. (сотовых тогда не было и в помине).

- Да как же я справедливость-то наведу, если ты на лицо их даже не помнишь? - сочувственно успокаивал его участковый.
- Да… запомнишь тут лица, когда меня так отметелили -  держась за бока, охал в телефонную трубку Виктор Романович.
- Ну, это просто хулиганы, ты их, наверное, сам спровоцировал - как мог, успокаивал его друг, - тут ничего не поделаешь, тебе нужно просто с этим смириться, водки выпей, может быть, на душе полегчает… - продолжал успокаивать его участковый. - И впредь с нравоучениями этими будь аккуратнее, зачем тебе  лишние проблемы на старости лет…?

Душа и тело парторга тем временем никак не хотели  мириться и жаждали справедливого наказания. Виктор Романович сел на стул, откинул назад голову, закрыл глаза и стал представлять себя грозным судьёй,  как бы он  сурово  судил тех двух хулиганов  и сколько бы им "припаял". Как  подошел бы он к ним в гневе,  и кэ-эк дал бы им в лоб…! Увы, это были всего лишь  желания, и оттого, что они никогда не сбудутся,  на  душе старче стало только тошнее, горше, противнее и больнее.

Достав из шкапчика водку и налив полный гранёный стакан, битый парторг сразу выпил его совсем без закуски, от чего на душе у него чуть-чуть потеплело,  тело стало ныть меньше. Потом оглушил второй двухсотграммовый стакан, и, подперев руками буйную голову, пенсионер подбитым глазом задумчиво посмотрел в окно с видом на улицу. Поглядев на вмёрзший осиновый желтый листок,  старче стал придаваться глубоким размышлениям на разные темы:
- Вот, как жизнь-то устроена. Может, в бытности  сам с людьми был слегка крутоват, но в жизни всё строго уравновешенно, земля-то она кругла… - ковырял выбитым пальцем заиндевелое стекло Виктор Романович.
Тут обернувшись, он неожиданно посмотрел на себя в зеркало. Ба! Оттуда  взглянула такая физиономия, что Виктор Романович три раза перекрестился и грешным делом подумал, что лучше б его сегодня  убили.
- Племянник тут должен из армии на побывку приехать, и что я ему скажу с такой рожей? - спрашивал сам себя дядя Витя.
Он опять перевёл взор к окну, к осеннему листочку под тонким ледком на стекле и снова подумал: - Всё, что с ним сегодня произошло, наверное, и есть жизнь, и никуда ему от неё не деться…
Ведь она как этот вмёрзший листочек. Вроде бы и стоит человек крепко по жизни, а крутани его обстоятельства чуть-чуть по-другому и всё, его и не стало, как  этого листика, которому пришел час,  сорвало его с веточки  временем, и прилепило  по случаю на стекло, где он теперь и зимует. И то, что с ним сегодня так  поступили, наверное, тоже  деталь этой жизни. Она, эта деталька была перед ним такая, как есть, такая и более никакая. Ещё он думал о том, что этот день запомнится очень надолго, до самой смерти, а он ещё спорил с женой, уверяя супругу, что доброе людям  помнится дольше...
Ошибался, наверное, Виктор Романович, и ой как ошибался, испытав на себе новые ощущения жизни.

                Андрей Днепровский - Безбашенный.  (A’DNEPR)

                8 апреля 2005г