Наумов пост

        Николай Тертышный
   
  Родине моей, городу Уссурийску, посвящаю…
         
     НАУМОВ ПОСТ.
         рассказ
         
          …Знаю, время скорби не умножит,
          Вручив лишь памяти щемящую награду…
          Не знаем сами, где головы положим,
       Но знаем накрепко, чего нам в жизни надо…
       
…Бесстрастное время и наши приморские ветры выдули с вершин Сихотэ-Алиня запахи партизанских костров. Время безжалостно и бесповоротно умеет стирать с земли следы своего деяния. Но остаются эти следы в неусыпной памяти людской, в неумолимой правде свершённого. И мы, внуки и правнуки, свершающих эту правду, носим в крови своей гордость и славу великой поступи Времени…      
       
      1
        …Невзрачные клетушки торговцев теснились в неразберихе на вытоптанной площади с большущими вонючими лужами вдоль гнилых заборов. У хилого, исшарканного до дыр, мостка через грязную речушку прямо на земле, выбирая места посуше, ютились торговцы помельче. В основном мужики с окрестных захудалых дворов, старухи-менялы, да разношёрстная толпа городской шпаны. Худое время…. И небо как-то прохудилось со всем заодно, часто изливая из мохнатых дыр своих нудную тоскливую морось. И лица всё вокруг какие-то осунувшиеся, грязные, заросшие щетиною, худые…. Худое время….
        Новая власть уже месяц, как прочно установилась в городе. На видных местах алели кумачом флаги. Городской совет налаживал окончательно власть над городским хозяйством. По утрам призывно шипел паром гудок над паровозным депо. Но бывало, постреливали ещё по ночам в глухих задворках железнодорожной слободы, а в толпе у продмага нет-нет да мелькнёт бритое лицо со следами недавних казацких усов…. Или промелькнёт тёмной улочкой фигура в штатском пальтишке, а руку-то струнит вдоль бедра, будто эфес шашки придерживает. Худое время!
        …Старый Наум приехал с ранним товарняком в город, чтобы купить малость крупы да выменять табаку на свои новые не ношеные сапоги. Жаль, хороша обувка, подмётки спиртовые, да самосад уже неделю как кончился. А Науму без махры никак нельзя.
        - Эй, дед, меняешь што ли? - окликнул Наума грязный мужик с облезлой сивой бородёнкой, сидящий у пустой селёдочной бочки.
        - Дай, гляну-ка? А ничаво, в грязищу в самый раз сапоги…. Что просишь?
        - Курева бы. Ежели богат, сменяю…, - Наум бережно погладил по шершавому голенищу.
        - Эк, загнул! Могёт быть тебе ещё и на хватеру табачок доставить? Хе-хе! Ноне-то махра в цене, хлебушок и то дешевле. Дураков ноне мор повалил, а умный не сменяет, нет…. Коли хошь, давай на овёс? С полпудика отвалю…. Хорош ноне овсишко!
        - Да ну, тебя! Хорош, хорош…. Пристал, как банный лист. Нет махорки, так и скажи. Сапоги-то, поди, в первый раз видишь….
        Наум зашагал от вонючей бочки, бормоча что-то в густую по самые глаза бородищу.
         У дощатого ларька, что смотрел на базарную площадь заплывшими глазками своего хозяина, плута и вора Гришки Пахова, самое людное место. Гришка торговал всем купленным и сворованным, приобретённым Бог весть каким путём и без зазрения совести обкрадывал, обвешивал всех подряд. Казалось, ни перемена власти, ни худое время не тревожили его частное дело. Правда, доходы нынче не те, что бывало…. Дрянной пошёл покупатель. Берут по щепоти, а приобрести норовят побольше да подешевле. Но, как бы там ни шло дело, а водились у Пахова денежки и товар, вона, любой в лавчонке. Он же тебе и скупщик, он же и лавочник. Поговаривали, дескать, и новая власть не трогает Гришку, мол, и в Советах у Гришки дружки-товарищи. Тёмных-то людей, где нет…? Побаивается простой горожанин Пахова, а всё ж к нему на поклон идёт. Выручай, мол, Григорий Борисыч, а то подохну с голодухи-то…. И Пахов выручал, обдирая страдальца до порток. А что поделаешь, когда нужда припрёт, к сатане в долги полезешь….
        Наум остановился у Гришкиной лавки, глянул колючим взглядом в мутные щёлочки Пахова и глухо спросил:
        - Сапоги-то скупаешь?
        Гришка подобострастно перегнулся через прилавок, оглядел грузную фигуру Наума, намётанным глазом угадывая нездешнего, и скороговоркой залебезил:
        - Ежели нужда, могём и скупить, могём и обмен учинить. Всё могём. Купить, продать…. Хороши, гады-то, хороши! Да вот, цены им теперича тю-тю…! Не та цена, что была когдась, совсем не та…. Но мы-то уж по ладу-складу, по-мирски значится, скупим. Чего же не скупить…. Ты, я гляжу, не тутошний? Приезжий, аль как?
        - Приезжий, - буркнул Наум, - Коль берёшь сапоги в обмен на махру, так давай. А нет, то и суда нет. Хозяин - барин….
        Гришка всё заглядывал в бородатое лицо Наума, пытаясь выведать, откель взялся-то такой сиволапый, могёт быть и свой человек…. Кто ж его разберёт сегодня, где свой, а где и поостеречься надо бы. Худое время…. Ещё шалят по тайге лихие ребятки, за кордон на Харбин ходят. Слухи пошли, что опять власть-де сменится, казаки, мол, на границе войско собирают…. Глядишь и свой человек-то…. Глазищи-то, вон ить, считай в бороде утонули, чисто тебе медведь. Могёт и из казачков быть….
        - А чего ж, есть и махорка, как не быть…. Да ить, и цена ей - шапку заломишь…. Откель сам-то? Гляжу, в лесу живёшь, дух от тебя пёсий….
        Пахов ощерился, показывая гнилые зубы. Сплюснул жирную физиономию в подобие улыбки и дохнул в Наума спёртым запахом сивушного перегара.
        - В лесу, - ответил Наум, - Не баре, оттого и дух…. Коли даёшь табак, так давай и неча гнусить….
        «Не, не свой, - подумал Гришка, - однако не боязнен, ноне таких мало».
        - Две пачки дам, не боле. По-божески даю….
        - Махра, небось, прелая, а сапогам сносу не будет. Меньше чем за пять не отдам, - Наум начал торговаться.
        - Ить, дурень. Махра - высший сорт. Окромя меня ни у кого нету. За пяток щепотей сундук серебришка выменять можно, а ты хватил пять пачек за свои онучи. Прыток ты, дядя…
        Лавчонку окружила толпа зевак. Какой-то мальчонка, годов двенадцати, в рваном флотском бушлате ловко пристроился у самого прилавка и стрелял глазами на кусок красной колбасы.
        Наум не сдавался:
        - Пять пачек и сапоги твои…
        - Глянь-ка на него, ребя. Откелева ты, дядя, притопал? Не по-нонешному живёшь. Порядков не знаешь. В лесу, небось, живёшь, а тайга, конечно, закону не ведаить. А в городе ноне цены твёрдые. Две пачки…, - Гришка тоже входил в азарт торгаша.
        А малец, ухватив кусок колбасы рукою с цыплячьей коростой, рванулся было из толпы, но споткнулся, упал, а Пахов, что было мочи, заорал:
        - Держи, ребя, колбасу…! - выскочил из лавчонки, ухватил мальчишку за полу бушлата и сунул дважды кулачищем тому в кудлатую нечёсаную голову.
        Малец завопил, сжимая ещё крепче сворованный кусок, потом захлебнулся кровью, брызнувшей вдруг изо рта, и разом обмяк. Пахов замахнулся ногой….
        - Погодь, верзила, - Наум толкнул в сторону рыхлую фигуру торговца, нагнулся к мальчишке:
        - Чего уж пацана мордовать? Боров, ты, закормленный…. Не вишь залился весь…? Я вот тя щас разок тако ж хрясну по башке….
        Он поднял мальчишку:
        - Ты что ж это, Федюха, оплошал? Видать, голод не тётка…
        - Ты, дядя, тово, не шибко…. Не в лесу ведь…. Нету закону, чтоб шпане слабинку давать. Заступник выискался…. А могёт быть ты с ним вдвух работаешь, а? Зубы мне заговариваешь, а энтот потихоньку крадёть, а…? - скорчив гримасу, Пахов нападал: - Тогда, мы могём и к власти пойтить…!
        Толпа обступила спорщиков со всех сторон. Откуда-то повывернулась пара подвыпивших молодцов и, перемигиваясь с Гришкой, насунулась разом на Наума:
        - Куда прёшь, мужик? Соображенье, видать, дома оставил….
        Наум отстранил обоих, шагнул к Пахову, протягивая сапоги:
        - На, забери, жмот…. За кусок колбасы дарю сапоги…, - и, обращаясь к мальчишке, добавил: - Пошли, Федюха!
        И тот, утираясь кулаком, путаясь в лохмотьях штанов, послушно зашагал за бородатой фигурой своего спасителя.
        - Дядь, а дядь, меня и впрямь Федькой кличут. Ты откудова знаешь, а?
        - А я, брат ты мой, много чего знаю. Так-то!
        Наум подмигнул, по шутовски задирая лохматую бровь на самый лоб….
       
      2
        И увёз старый Наум Федьку к себе на разъезд, где жил сам вот уже добрую половину своей жизни в маленьком домике прямо у железнодорожного полотна. Сзади за домом поднимался крутой, поросший густым орешником склон сопки. А вдоль железной дороги на влажной овражистой земле кучерявились низкие деревца мелкоплодной сливы. Сразу внизу за крутой каменистой насыпью, что обрывалась у ивовых зарослей, шумела осенним полноводием река. В летнюю пору она радовала глаз своей чистотой, подставляя солнцу спины своих бархатных отмелей и кос, а сейчас, на пороге первых заморозков, была мутна и некрасива наготой чёрного противоположного берега.
        - Вот она, Федюха, моя родина. Тут всё моё…. Почитай, и жизнь вся тут. Там вон и старуха моя…, - Наум показал вдоль по склону, где в жестяном шелесте дубков чернел одинокий крест над опрятной могилой.
        - Был у нас и сын…. Так уж получилось, что одного произвели…. Да и того не уберёг Господь. Сгинул парнишко в общей могиле за нову власть. Красные, белые…. Драку учинили по земле. До смерти…. Мать, вот наша, с горя и не устояла, как весть о сыне пришла. Ушла от меня….
        Федька глазел на раскинувшееся за рекой сырое поле, на мутную заводь под кручей, где, унося глину из большого оврага, шумел жёлтый говорливый ручей. Октябрь догорал на сопках золотом березняка, кроваво расползался большущими плешинами дикого винограда, а небо несло уже вверх по долине грязные лохмотья первых предснежных облаков.
        - Дядь, родина - это где родился? - Федька заглядывал в подобревшие, тронутые грустью, глаза Наума.
        - Родина, говоришь? Это, должно, великое понятие…. Я, вот, грамоте мало учён, но соображаю, что родина это не токмо место, где родился человек. Это, должно быть, ещё и воздух, которым дышал, думки в голове, которые думал-передумал. И вся жизнь, одним словом, хорошая простая жизнь, которую прожил и не пожалел, что по иному не сумел…. Это и земля, на которой отцы наши жили-хаживали…. Должно быть, всё вместе это и есть родина. Вот и у тебя теперь будет своя родина. Поделюсь я с тобой по-дедовски ею, брат…. Ты, что ж думал всю жизнь в босяках блукать? Нет, шалишь, давай жизни учиться будем… на родине.
       
        …Мимо подслеповатых окон Наумова поста теперь чаще громыхали составы. Должно быть, новая власть налаживала регулярное движение по железке. Но маленький разъезд Наума оставался забытым местечком, куда ещё не приходило никаких вестей. Старик часто ворчал в бороду:
        - Забыли, никак…. Дороге ремонт нужон. В тупике шпалы менять надо. Забыли, должно, про Наума-то. Костылей бы с десяток привезли…. У Громкого камня шпалину совсем разбило…. Хоть бы кто заглянул.
        И Федька понимающе поддакивал:
        - Должно забыли. Съездил бы ты, дедунь, в город…. Узнал бы чего…. Может и не нужны мы с тобой здесь?
        Теперь он называл Наума не иначе как «дедуня», и тому нравилось, как потянулся малец к ласке, к доброте стариковской.
        - Как так не нужны? Ты, паря, знай - Наум жизнь здесь прожил, от самого основания железки, двадцать годов уже…. За это время каждый стык на своём участке руками перещупал, каждый костыль знаю, где хорош ещё, а где сменить уж пора. Ишь, сказал, не нужны…. Мы ещё с тобою ко второй колее руки приложим…. Я так думаю, что нужна она здесь будет. Жизнь богаче станет, поезда чаще пойдут. О том мне мой Фёдор покойный говаривал…. Царство небесное ему…. Ты, говорил, тятя, тёмная личность ещё. Людей мало видишь. А где ж тут люди…? Это в городах люди, у них в железнодорожном депо народу много…. Фёдор-то в депо слесарить приловчился, как на ноги встал. Там и грамоту одолел…. Вот, говорил, будет наша власть, заживём по-новому. Как по-новому я не шибко понимаю, но про вторую колею на железке чего ж не понять…. Это он, когда в партизанах хаживал, всё мечтал…. Придёт, бывало, в ночи с товарищем со стороны Волчьего оврага, перекурят из моего кисета и айда снова в леса…. Я ругался, да кто ж меня слушал. И старуха всё причитала да ахала, вот де пришёл и ушёл, как лиходей какой-нибудь. Да… Лихой был Фёдор…. С мальства такой…. Вон с того чёрного камня у кручи, ещё мал был, а уж нырять приловчился в реку-то…. Ты, я нынче глядел, тоже крутишься там. Смотри, зашибёшь башку о камни, а то искупаешься…. Возись потом с тобой…. Вода-то уж ко льду подходит…. Застынешь ненароком, смотри мне….
        Наум сдержанно поругивал мальчишку.
        Ночами холод теперь норовил залезть в хатку, и Федюха, замерзая, постанывал во сне, иногда плакал. Наум, укрывая старой овчиной худые плечи его, бормотал:
        - Тож горемычная душа. Малец, ан горюшка-лиха видать вволю хватил. Ни роду, ни племени. Эх, времечко…., - и, заслышав нарастающий гул паровоза из-за дальней речной излучины, подкручивал фитиль в фонаре и выходил встречать состав.
        Старые машинисты, знавшие Наума, ещё у Громкого камня подавали длинный гудок. Знали, как долго и протяжно летит звук, словно отброшенный в долину громадной ладонью плоской голой скалы. И с этим звуком махина состава проносилась мимо тусклого Наумова фонаря, обдавая горячим запахом смазки, пара, заканчиваясь резко огоньком последнего вагона…
        - Должно забыли…. Керосин на исходе. Фонарь нечем заправить будет…. Дожил, Наум…. Хе, хе….
        Старик вздыхал, тревожно вглядываясь в исчезающую искорку красного сигнала.
       
        …Как-то рано утром их разбудил громкий стук в оконце.
        - Наум Захарыч! Открывай! Уж не помер ли ты тут в своей глухомани?
        Наум открыл, впуская долгожданного гостя.
        - С вами непременно помрёшь…. Совсем видать отказались на железке от разъезда. И забыли, что есть ещё такой…. Здорово, Кузьмич! Проходи, садись….
        За порог шагнул усатый добряк в промасленной фуфайке, застёгнутой на две оставшиеся пуговицы.
        - Здорово, здорово! Коли я тут, значит не совсем ещё забыли…. Рук не хватает за всем управиться. То, как сам знаешь, революцию делали, а вот теперь дел невпроворот. А ты, я гляжу, не один зимовать собрался? Квартирантов держишь…. Ишь глазищи блестят под овчиной. Малец что ли?
        - Федькой его зовут. Мой это малый, - Наум был строг и серьёзен.
        - Вылазь, Фёдор! Гость у нас. Видать, нужны мы с тобой власти новой. Глянь, сам Кузьмич Степняк к нам пожаловал. Будя, глаза пялить-то…. Новая жизнь пришла к нам Федюха, - какая-то бесшабашность появилась вдруг в словах, в жестах старика. Он словно засиял, брови беспрестанно задвигались над лукавыми глазами. Смеялся глазами и гость, с кем начинал когда-то Наум в вагонном с подручных, кому потом и сына поручил к делу пристроить.
        - А ты сдаёшь Захарыч…. Пороху эвон в бороде сколько. Всё медведем живёшь…. Людей, поди, забывать стал?
        - А ты, сам-то, гляди-ка, согнулся…. Усы повисли, - подшучивал Наум, - Чаю согрею, а? Похлебаешь, да и дело обскажешь…. Сахару вот только нету.
        - Потом чаи, Наум. Спешу я…. На соседнюю станцию поспеть надо. Вручную мы катим, потому и не слышал ты. Помощник у меня на дрезине сидит…. А дела? Дела прежние будут…. Привёз я пока кое-чего: костыли, пара шпал…. Сбросили тут под сливами у тебя. Делай, что в силах, пока сам. Вот под дверью керосин, а тут …харчи кое-какие тебе, - Степняк поставил на стол небольшой узелок, - Пока вот это…. Не обессудь. Ну, Фёдор, прощевай пока! Рыбу-то удишь под Громким камнем? Знатное место, скажу я тебе…. Ну, бывайте здоровы…, - Степняк ухватил Федькину руку, царапая мозолями его костлявую ладошку.
        Мужики вышли. Несколько минут спустя послышались последние возгласы прощания, легко заскрипел, удаляясь, ручной привод дрезины, и ещё через минуту вернулся в хатку Наум.
        - Живём, Фёдор! Керосин есть, хлеб есть, даже сахар есть! А Степняк каково, а? Теперь большим человеком будет…. Начальник…. То-то дела пошли…. Ну, ежели при новой власти Кузьмич в начальниках, то думаю, неплохая власть для рабочего человека будет. А там время покажет…. Вставай, Федюха, чай с сахаром гонять будем….
       
        …Теперь поутру они уходили под Громкий камень. Наум учил Федьку:
        - Костыль бьёшь - в шляпку смотри. На кувалду не пяль глаза-то, промахнёшь. Да с оттягом бей, не дай назад ему вылазить. Примечай! - и он широким махом опускал молот в шляпку костыля.
        Когда вдали показывался состав, они сходили на бровку, Федька прижимался к старику, а тот вытаскивал из-за голенища промасленную трубку жёлтого флажка и сосредоточенно, чуть сощурясь, вглядывался в проходящие мимо вагоны.
        - Замечай, Фёдор, бывает букса дымит у какой оси, а машинист не углядел ещё…. Дай знать…. На то флажки у тебя. Жёлтый в трубку - езжай, значит, на всю железку, исправен путь. А вот распусти чуток жёлтый, да покаж его хорошо, машинист и сообразит, что притормозить нужно, что ремонт какой на путях или опасность неважнецкая. А вот для сурьёзных случаев красный флаг у нас. Это, брат ты мой, главный флаг. Как красный, значит стоп, нету пути дале. Примечай, Федя…. В жизни оно всё пригодится. Как помру, возьмёшь мои ключи – гайки и айда сам костыли стучать. Примечай….
        Через неделю заглянул, как обещал, Степняк. Соскочил с притормозившего чуть паровоза, помахал машинисту.
        - Здорово, Наум! Приехал, вот, чай допивать. А сорванец твой, где же?
        Запахивая после жаркого паровоза фуфайку, Степняк крепко пожимал руку Наума.
        - Здравия и тебе…. Пошли в тепло, што-ль…. Прохладно. А Федьку ищи – свищи…. С утра рыбалить всё собирался. Да какая уж рыбалка в холодищу-то.... Где-то у реки, - ворчал Наум, уводя гостя в дом.
        - Где отыскал парня? Беспризорный никак? - поинтересовался Степняк.
        - Говорю тебе, мой…. Был у меня сын и остался…. Как это беспризорный…. У всякого человека должон присмотр быть, родные, угол свой…. А то мы все разбежимся без присмотру по белу свету. А кто работать будет? Кто кормить этакое стадо будет, а? А хлопчик вроде ничего, смышлёный…. Разговоры любит. Нынче вот про родину спросил, а я и ответить толком не сумел. Ты вот грамоте больше моего учён, поговорил бы с Федькой….
        Старик гремел в углу посудой.
        - У нас щи с Федькой…. Не густые, но всё ж…. Наливать?
        - Давай чаем обойдёмся. Чтоб легче шагалось…. Мне ещё по шпалам до станции шагать и шагать….
        - Ну, как знаешь. Моё дело - предложить….
        Наум разливал в большие металлические кружки дымящийся крутой кипяток.
        - В школу ему надо наукам учиться. Вот оправимся мало-мальски, учить ребят станем, сами учиться будем. Науки познавать придётся большие. Шутка ли - власть в рабочие руки берём…, - гость снял фуфайку, ополоснул в коридорчике из жестяного рукомойника лицо.
        - Нам бы настроиться верно, да чтоб никто не мешал…. Вчера вот в вагонном депо кто-то в парном колодце, что в углу, помнишь, сидорок со взрывчаткой оставил. То ли кто не знаючи балует, то ли взаправду кто рвануть вагонку собрался? По железке шалят вовсю…. У Гнилого бора за станцией мосток растащили в ночи. Хорошо тамошний обходчик вовремя доглядел…. Остались видать кое-кто, что за старое зацепились…. Вот и огрызаются. В тайге такого народу по – всему немало…. У тебя бердан-то ещё цел? Всё может случиться…. Ты один тут на пять вёрст. Посматривай…, - Степняк выразительно повёл бровью.
        - Ух, страху нагнал! В моих краях казачки редко бывали, а ноне, я думаю, и того не будет. Власть-то крепко берёте, как думаешь? - доливая кипятку и похрустывая сахаром, хрипел распаренной глоткой Наум.
        - Власть? Суди сам: Андрюху с двести шестого помнишь, большой-то? Тот, что в десятом году приказчика зашиб, да в тюрьму угодил? В Советах теперь, да, от депо. Захаров, брательник твой двоюродный тож в Совете. С его чахоткой на паровозе, сам знаешь, пропадёшь, так мы его в начальники…. Он мужик головастый…. Тебе ото всех наших привет большой. Ребята тебя помнят…. Фёдора твоего поминают…. Разумен хлопец был…. Ему бы теперь в гору идти да идти…, - Степняк отставил пустую кружку и тяжело вздохнул.
       - Долить? - Наум потянулся к закопченному чайнику.
       - Хватит. Пора и честь знать, а то все твои сахарные запасы подчистим. Пойду я. Не провожай. Гляну твои угодья…. Через пару часов на станции буду…. Да! Вот позабыл совсем. Федьке передай. Моя старуха рубашку ему состряпала из моих….
        - Скорый ты гость. Сидел бы ещё….
        - Денька через три подошлю ребят, тупик подновить надо….
        Прощались на улице, пожимая крепко руки.
        - Ну, старина, прощай пока. Пошёл я….
        Степняк поднялся на насыпь, помахал рукой и зашагал в сторону ближней станции, перебирая ногами шпалы.
        - «Сдаём мы с тобой Степняха…» - думалось Науму, глядя на усталый шаг уходящего гостя.
        - Почаще наведывайся! - уже вслух прокричал он.
        …Время спустя примчался Федька, в своём драном бушлате, в старом наумовском треухе и в большущих стоптанных сапогах.
        - Куда это тебя носило? Глянь, весь промок…. А ну, геть в хату! Тут без тебя у меня гость был, так и ушёл…. Глянь-ка, обнова тебе.
        Наум развернул чистую белую рубашку.
        - Снимай сапоги, рыбак. Прикинь рубаху. Должна в самый раз быть….
        - У чёрного камня в заводи уже лёд стоит…. Провалился я, дедуня…, - винился Федька, аккуратно разглаживая на груди рубаху.
        - Спасибо, дедуня, за обнову.
        - Степняк это от старухи своей принёс. Его и отблагодаришь, когда опять нагрянет. Щи-то хлебать будешь?
        - Угу….
       
      3
        …К утру заломило стариковские кости. Наум кряхтел, ворочался долго и шумно, потом поднялся. Прикрыл посапывающего Федьку, обулся и вышел за порог.
        - Ах, вот оно что…!
        В морозном до звона воздухе кружились снежинки.
        - То-то колени ещё с вечера не гнулись…. Зима пришла-припожаловала…. Ох – хо – хо…!
        Наум вернулся в хату, разжёг печь и поставил чайник. Одинокая жизнь давно не в тягость была. Привык…. Поначалу, правда, как жена померла, тоска заела. О его железнодорожном разъезде тогда совсем забыли. До него ли было…. Железка, почитай, и не работала толком. Раза два казаки случаем наведывались, да и то самогоном больше интересовались. Однажды какое-то японское начальство наехало. Так их сам Наум не понял, чего хотели хозяева самозванные…. Погыркали, погыркали по-своему, да и укатили, как приехали. Опять один Наум остался. Одичал, было…. Зимой в город подался, до весны среди людей пожил у сродственников, а к теплу на пост вернулся. Малость оттаял душой. В городе тоже не рай. Революция…. А тут вроде бы потише, да и покойницу не мог одну оставлять в глуши среди безлюдья. Жизнь вместе мыкали….
        - Пост всё равно нужон будет. Хошь белым, хошь красным…. Вот поугомонится народ и заработает железка…, - решил Наум.
        По-прежнему досматривал за своим участком дороги, держал в исправности инструмент. Федюху вот приютил. Как никак вдвоём веселей…. Да и парень дом должен знать. Не всю же жизнь в босяках…. Нужду повидал и будя….
        Заворочался Федька:
        - Не спишь, дедунь? Никак утро?
        - Лежи, рано ещё. Холодно в избе. Жди, пока печку нагрею. Снежок вон пошёл. Зима к нам пришла, Федя. Лежи….
        Наум подбросил в печь полено, поднялся:
        - Пойду дровец занесу.
        Запахнул фуфайку, нахлобучил шапку, совсем упрятав в бороде глаза, и вышел. Что-то пробурчал с улицы уже, зацепившись за лопату у стены, затих…. Вернулся Наум скоро. Почти влетел не по-стариковски в хату, почему-то без дров….
        - А ну, Федя, вставай, да мигом!
        Он зачем-то сорвал со стены старенькое ружьё. Торопливо вытащил из-под кровати ящик, порылся в нём, ухватив пяток патронов в кулак, сунул их наспех в карман.
        - Мигом, говорят тебе! Неча глазами хлопать! В углу из сумы возьми два флажка красных и дуй до Громкого камня. За поворотом флажки расставь…. Надо бы три, да никогда до такого не доходило, чтобы опаска у Наума на разъезде была. Жёлтым обходился всегда…. С одним флажком схоронись под насыпью, как завидишь состав, махни хорошенько флагом, чтоб увидели тебя с паровоза. Уразумел? До поры не высовывайся…. Давай, Федюха, давай, милый…!
        Наум выскочил из хаты, а ошарашенный Федька, ничего не поняв, вскочил в сапоги и, как был в рубахе, подаренной Степняком, так и вылетел вслед.
        - Флаги-то, флаги, дьявол, позабыл! - обернулся к нему Наум.
        …Когда мальчишка выбежал уже с флажками, Наум был далеко в стороне, а впереди него среди тихо падающих снежинок можно было разглядеть серые фигуры людей, склоняющиеся над железнодорожным полотном.
        - «Да они же путь разбирают! А там обрыв к реке большой…» - мелькнуло в мальчишеской голове.
        Наум не добежал до скорченных над рельсами фигур. Откуда-то сбоку щёлкнул сухой, почти неслышный в снегопаде, выстрел. Старик споткнулся, охнул и грузно, неловко опустился на бровку дороги. Попытался подняться, потом тяжко выдохнул и, подмяв под себя ружьё, уткнулся лицом в рыхлый снежок.
- Дедуня, дедуня-я…!
        Голос мальчишки резанул морозный воздух и оборвался резко в глубине мрачного оврага. Федька бежал к лежащему старику, выронив флажки, хлюпая сапогами. Наум был ещё жив. Шапка свалилась с его лохматой головы, в бороду набился снег. Он ещё дышал….
        - Дедуня, миленький, вставай, дедуня….
        - Флаги, Федюха, флаги-то…. Эх, Федюха….
        Наум хрипел и это последнее «эх, Федюха» получилось долгим и клокочущим. Тело старика разом обмякло, глаза, оставаясь полузакрытыми, застыли, а изо рта на седь густой бороды скользнула тоненькая струйка крови.
- Дедуня-я-я…!
        Федька совсем не слышал сзади хруста шагов, не почувствовал удара по голове и только, уже теряя сознание, разглядел чьи-то голенища сапог….
       
        …Очнулся он от боли в голове под откосом, у самой реки. Давно уж наступил рассвет. Снег всё еще шёл. Чуть ниже в неловкой позе, раскинув руки, лежал Наум. Его сбросили уже мёртвого…. Снег успел запорошить бороду, и уже не таял на почерневших скулах. Наверху слышалось позвякивание железа. Кто-то вполголоса разговаривал. Где-то далеко, в стороне Громкого камня раздался долгий паровозный гудок.
        - А как же путь?
        Разбитая голова отяжелела, глаза заливала кровь. Сломанную при падении руку налило тяжестью и невыносимо жгло. Из разбитого колена сквозь изодранные штаны сочилась кровь. Мороз заставлял приходить в себя.
        - Ползти надо к Громкому камню. Дедуня флаги велел выставить….
        Федька, подгребая под себя одной рукой, пополз вдоль высокой каменистой насыпи. Внизу поскрипывала шугой река, а снег, падая на мокрый лёд, таял. Только у самого берега ложился ровной белой полосой. Выполз на насыпь он на полпути к повороту, о котором говорил старик. Остался позади маленький домик, а ещё дальше всё ещё серели над рельсами движущиеся фигуры.
        - Надо бы три…, да уж нету лишних…, - шелестело в ушах.
        - Расставь за поворотом…. Давай, Федюха, давай, милый…, - голос Наума всё вторил и вторил своё «давай, давай». Рубаха у ворота намокла кровью. Федька потянул её, и старая степняцкая косоворотка подалась…. Первый лоскут он оставил на снегу меж рельсами, придавил камнем и, обогнув его, пополз дальше. Снег под лоскутом сразу набух, отчего красные пятна на нём стали ярче и приметнее....
        Уже слышался, нарастая издали, гул тяжёлого товарняка. Вздрагивали, тонко дзинькая, рельсы и эхо звенело, разбиваясь о корявые выступы Громкого камня. Федька прикладывал последний лоскут к пробитой голове, когда чёрная махина паровоза появилась из-за поворота. И не было сил поднять вверх руку с кровавой тряпицей…. Голое узкоплечее тело его теперь уже не чувствовало прикосновения холодных снежинок и они медленно таяли, собираясь в капельки меж посиневших лопаток.
        - Давай, Федюха-а…! - затихало в голове, когда мальчишка последним усилием поднял-таки красный лоскут вверх.
        Грохот нарастал. Вот видны уже гладкие мелькающие обода колёс. Мелко, мелко дрожит под мальчишеской грудью шпала. Но Федька не видит, как высунулся по пояс в оконце встревоженный машинист, не слышит, как звякнул о камни протяжный вой паровозного гудка. Окровавленная голова мальчишки упала в снег, а безвольная рука с кровавой тряпицей в беспомощности перекинулась через рельс.
        - …Эх, Федюха-а…, - шелестело последнее наумовское в ушах…
        ***