У Дачники

         Николай Тертышный
       У…Дачники.
         (три маленькие истории на тему лета и отдыха)
         
         
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ
         Ухваткин купил иномарку, что называется «вторые руки», и нужно было видеть, как он теперь подкатывал с сияющей физиономией к даче, озаряя блеском лакированных дверц сразу поникшие в цвете незабудки у соседа на участке. Места для разворота было совсем мало и машина задним колесом, конечно тут же, вползла на грядку-гробик с этими самыми незабудками. Эта незначительная деталь стала роковой в дальнейшем сосуществовании дачных сотоварищей.
         Первый прокол шины, случившийся всего неделю спустя после приобретения авто на том злополучном месте разворота, Ухваткин принял как должное, несмотря на уверения благоверной супруги своей, что это, несомненно, дело рук «плюгавого соседа». Второй прокол на этом же месте случился четырьмя днями позже и внёс уже некоторые сомнения в убеждённость Ухваткина. Сосед же улыбался, запросто здороваясь через участок до лилейного сиплым голосишком….
         Третья, продырявленная ржавым гвоздём камера, исключила всяческие сомнения на счёт по-прежнему лебезливого соседа…. «Ну, змей подколодный, держись теперь у меня», - жутко подумалось Ухваткину и, дождавшись когда сосед со своим семейством убрался на электричку, он без сожалений выкорчёвывает… дверь соседского "скворечника", а на стене, на самом видном месте, левой рукой, грязной краской пишет огромно и невежественно: «Здесь был Вася!».
         Последующее время добавит к этой надписи ещё множество имён, кличек, восклицаний, рожиц, а колёса ухваткинского «секонд-хэнда» познают не один десяток колющих, режущих, пронзающих гвоздей, вилок, шипов, булавок, бутылочных огрызков и прочая, и прочая. Запутавшись в именах, Ухваткин, не в силах более скрывать своё инкогнито, уже не находит ничего подходящего, кроме: «Здесь был Уха! Приду ещё!». А сосед продолжал строить улыбочки и гнусить своё: «Как поживаете?».
         Но вот однажды…. Ухваткин, подкатив как обычно, выходит и осматривает место разворота, тщательно прощупывая каждый сантиметр земли, потом садится за руль, разворачивается и…. Странно? Знакомого шипения пробитого колеса нет! Ужас и недоумение некоторое время держат его в сидении, словно ремни безопасности. Ухваткин обходит вокруг автомобиля, дырок нет! А что есть…? Обходит ещё и ещё. Ничего нет….
         «Здорово, сосед!» - грохочет где-то над головой.
         Ухваткин зажмурился….
         «Это ещё что за австралопитек?» - подумалось тоненько и противно.
         «Меня зовут Харитон Сидорыч. Будем знакомы. А машинку-то придется подвинуть», - и огромными лапищами легко переставляет иномарку со своих грядок на ухваткинские.
         «Вот так лучше. Ежели чего надо - всегда подмогнём, а то как же…», - и уходит, вминая землю волосатыми коротышками ступней.
         «Ба, да это же мой новый сосед», - соображает наконец-то Ухваткин.
         В доме его ждал сюрприз!… Всё было вверх дном, дверь выломана напрочь, в окнах, стыдливо искрящихся остатками стёкол, гулял сквозняк, а на стене было выведено: «Был Харя! Больше ходить не буду!…»
 
       
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ.
         Виктор Алексеевич Бабников, бездачный закоренелый горожанин, вместе с женою, дамой неопределённого возраста, но с определённым кругом знакомств, в гостях у такого же закоренелого, но уже горожанина дачного. Женщины где-то в тени, у них свои интересы славной половины человечества, а Виктор Алексеевич с хозяином, будучи представителями другой, не менее славной половины, совсем безо всяких интересов под немилосердным солнцем обжаривают на крыше бока.
         «Лидуся, кинь-ка нам, пожалуйста, ещё по пузырьку», - с крыши опускается некое подобие подъёмно-транспортного средства в виде лукошка на верёвке. Тень веранды нехотя выдавливает из себя пухлую женскую руку, и в лукошко небрежно ложатся две бутылки пива. После чего нехитрый механизм срабатывает в обратном порядке.
         «Жарковато», - выдавливает из глубины недурного животика изрядной порцией жидкости Виктор Алексеевич.
         «Да-а», - гудит для формы хозяин.
         Молчат….
         Виктор Алексеевич закуривает, хотя ему совсем не до курева. Жарища невыносимая, того и гляди, без сигареты задымишься.
         «Хорошее хозяйство у твоего соседа, Петруша», - Виктор Алексеевич недвусмысленно повёл перед собой руками.
         «Ещё бы», - оживляется уже не для формы хозяин, - «Где-то в строительстве процветает соседушка, оттого и в хозяйстве всё как у добрых людей», - Петруша солидно отпивает из бутылки и совершенно несолидно икает.
         Виктор Алексеевич недоуменно косит глаз на побуревший живот товарища и продолжает: «Да, хозяйство что надо! По фасаду ежели глядеть, прямо-таки знобит, чёрт возьми», - и тоже почему-то икает.
         «Вот я и говорю - в доходном месте цветёт человек…. Но, я бы кое - чего по фасаду-то убрал бы. Вычурность, она, брат, до добра не доводит. Чего пялить на улицу всё что имеешь? Нет! По фасаду должна быть, брат ты мой, сама скромность», - Петруша подставляет солнцу другой лоснящийся, должно быть с пива, бок.
         Виктор Алексеевич ещё недоуменнее бросает взгляд на соседний участок потом на чёрную Петрушину спину. Сигарета у него во рту гаснет….
         «Ты не прав. Прятать свои достоинства во-первых неумно, а во вторых, насколько я осведомлён в подобных делах, такие вещи трудно скрыть от чужого глаза…. Ко всему прочему и остальные достоинства…. Ежели смотреть со двора на такое хозяйство, то в жар мигом бросает…».
         «А вот сзади, брат ты мой, я бы развернулся по иному. Если тут с умом подойти, то таких дел наворотить можно, во дворе-то. Тут себе и позволить кое-чего можно. Подальше от глаз оно как-то поспокойнее,» - Петруша снова глотает из бутылки.
         Недоумение Виктора Алексеевича уже не скрываемо в его отвислом подбородке. Сигарета почти выпала изо рта…. Взгляд его пытается зацепиться за что-то конкретное, пробегая в секунду расстояние от соседнего участка до невозмутимой спины Петруши.
         «Я…,я к тому, что она… хороша, как Афродита,» - усилием воли Виктор Алексеевич пытается навести порядок на собственной физиономии и совсем сникает, когда уже Петруша поворачивает к нему своё лицо. Вот какому недоумению нет границ…
         И только после того, как взгляд Петруши обращается в направлении руки Виктора Алексеевича, мысль просыпается под его выгоревшими бровями и вырывается наружу взрывом несолидного хохота из вполне солидной сорокалетней глотки….
         Тень веранды на сей раз резво выталкивает из себя ещё две пары недоумения, что таращатся на крышу снизу.
         И только на веранде соседней дачи остаётся безучастным ко всему происходящему «хозяйство» соседа в образе прелестной коричневотелой хозяйки….
         

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ.
         Иван Филипыч недавний пенсионер, но дачник со стажем. У него скромный дачный теремок, что не возвышается, не выделяется, не…., словом соответствует той сумме, Богу одному известно каким образом, оставшейся от скромной зарплаты школьного завхоза.
         - Ванюша, сёдня чай пьём ли? - нараспев кричит с клубничной грядки Матрёна Михайловна, ненаглядная и вероятно последняя в череде достаточно многих любовь Ивана Филипыча.
         По секрету скажу сразу же, что чай вовсе никакой не чай. Иван Филипыч прошёл через многие уроки в своей жизни, изучив, и некоторые законы иногда необходимой конспирации, передавая, конечно же, опыт и своей второй половине, так сказать, своему сподвижнику. И этот вечерний чай ни что иное, как обыкновеннейший самогон, этакий вонючий, сивушный, не для себя сделанный и ещё чёрт знает из чего.
         - Будем, бабуся. Будем ягуся, - приговаривает в ответ Иван Филипыч и звенит под верандой гвоздями в консервной банке: Вот только дровец наколю малость…, - и эдак ехидненько хмыкает. Вытаскивает на свет Божий молоток, две дощечки и, поглядывая в сторону «бабуси-ягуси», вытаскивает из кармана… деньги.
         «Га, га,» - глухо сопит, пересчитывая бумажки: «Семьсот пятьдесят, восемьсот. Гы, гы…. Вот сюда их радёмые…,» - вкладывает деньги меж дощечек и… (о Боже!) вколачивает в них четыре большущих гвоздя. Шутник, однако, Иван Филипыч изрядный.
         «Вот дровец наколю, и чайку пображничаем…. Гы, гы…».
         К вечеру дымит труба над теремком. На плите уж «чай» поспевает в двадцатилитровой посудине с хитро-мудроинженерным нагромождением трубочек-дырочек. Самогоноварение - нынешнее хобби Ивана Филипыча. Сам он ныне алкоголь на дух не принимает и, после пробы нововыделенного зелья на язык, всегда обильно под руководством Матрёны Михайловны полощет рот водой.
         В затемнённом углу мерно капает в банку полученная жидкость. Иван Филипыч подставляет палец, пробует на язык, затем, многократно отплёвываясь, булькает водой.
         - Дуще, дуще, Ванюша. Боже упаси, проглотишь, - Матрёна Михайловна услужливо принимает от Филипыча кружку и спешит к печи: не погасла бы…
         - А где ж это наша пенсия? Гы, гы…. Чего не спрашиваешь? - Иван Филипыч хитро поглядывает на горку дров у печи.
         - Аль получил? Небось, опять шутить надумал? Куды же сёдня запрятал? - Матрёна Михайловна серьёзно лезет за печь, заглядывает под половик у порога, под ведро с водою. Ищет…
         - Нет, бабуся, сегодня не найти тебе деньжишек. Так заколотил, что и с огнём не сыщешь…. Гы, гы, - Иван Филипыч снова подставляет палец под звонкую дурнопахнущую сивушную каплю.
         Доносится стук входной калитки. Хозяин спешит на улицу. Слышится голос дачного соседа, постоянного компаньона Ивана Филипыча в деле реализации свежеизготовленного продукта. Обмениваются несколькими фразами и расходятся, одухотворённые взаимопониманием.
         Иван Филипыч гремит в коридоре ведром, вносит несколько поленьев.
         - Топи жарче, ягусенька, - бросает поленья к печи и, уже разогнувшись, вдруг начинает странно вращать округлившимися глазищами. Потом, замычав…, падает на колени и одним махом разбрасывает у печи дрова.
         «Бабуся-ягуся» пытается осмыслить это необычное представление, с некоторым испугом, замерев, наблюдает за Филипычем. А тот, переведя взгляд на недоумевающую жену, ещё более округлив глаза, тут же бросается к печи. Дёргает раскалённую дверцу на себя, и… с рёвом ужаленного медведя выхватывает из пламени остатки сколоченных дощечек. Они, озарившись снопом искр, распадаются, оставив на полу горящие огрызки денег…. Матрёна Михайловна понимает, наконец, причину мужнего трюкачества, и без сил падает на колени подле. Из кисло-сморщенного безвольного рта Ивана Филипыча вырывается шипящее:
         - Вот это пошутил!… До следующей пенсии теперь сивухой обходиться будем…
         ***