праздники, которых всегда нет

Очень хочется умереть, но я не знаю – как. Подробности - это важно. Важно представить себе и понять – как я буду выглядеть, когда совсем-совсем умру.
Я только однажды хотела умереть по-настоящему. Нет, не «а пусть я умру, а они поплачут, а потом я встану и скажу – ага! То-то же!». Нет, взаправду-правда. Умереть, чтобы совсем ничего не чувствовать, ни-че-го. Когда на этот утренник в детский сад меня отводили, я ужасно-ужасно не хотела идти, хотя утренник – это святое. Ради такого дела мама всегда разрешала мне надевать любимые махровые гольфы. Белые, со смешными помпонами сбоку. Шарики на веревочках завязывались бантиком, и все мальчики готовы были стать моими пажами. На одной ноге помпоны обязательно развязывались, и единственный, по-настоящему достойный звания пажа, краснея, предлагал завязать мне бантик заново. Я делала вид, что накрахмаленные нижние юбки под праздничным прозрачным платьем делают совершенно невозможным сделать это самостоятельно, и милостиво выставляла ногу. Мальчик дрожащими пальцами завязывал неловкий узел. Это было интимней, чем тайные поцелуи в туалете, пахнущем хлоркой и полдничной запеканкой.
А на этом утреннике даже фокус с гольфами не случился. И мальчик был оставлен без всегдашней улыбки («ее высочество сегодня не соизволит…»). И, как обычно после утренника бывает, половину счастливых детей разобрали по домам – «а мы в тихий час с мамой в гости пааайдем, торт есть, а вы спать тут будете!», а я все ждала и ждала. И на полдник были любимые творожники с киселем, а никто за мной все не приходил. Никто.
Потом пришла соседка, рассеянно отвечая на мои бесконечные вопросы про то, почему же мама-то, а... а папа? Папа-то как же?.. и меня привели домой, и велели ложиться спать, потому что все уехали и скоро приедут. По важному делу уехали, в гости, а хныкать не надо, потому что взрослые дети шести лет без мамы с папой не ревут, а ложатся спать и молча считают овец, прыгающих на темной стенке.
И я лежала в темноте, мечтая захлебнуться слезами и умереть, чтобы больше никогда не оставаться одной. Потому что, если умрешь, то тебя отвезут на кладбище, а там - куча народу уже. И все незнакомые родственники там, и даже их навещают по праздникам. Даже к памятникам на праздники приходят, и разговаривают, и красят оградки, и носят цветы, и спрашивают «как ты тут без нас, Петрович?». А ко мне никто-никто не приходит на утренники, где я громче всех читаю дурацкие стихи про разные события, и терплю банты, от которых жутко болит голова, и старательно пою в хоре с девочками, и все высматриваю, чтобы среди чужих родителей мне хоть кто-нибудь покивал бы.
- у меня голова болит от этих ваших праздников, - говорит мама.
- ты же знаешь, ребенок, как я занят, - извиняющимся голосом говорит папа.
- я вас послушаю и плакать начну, - качает головой бабушка.

И я их понимаю. Всем хочется, чтобы твой ребенок был самым-самым. А тут приходишь, садишься на низенькую неудобную скамеечку и смотришь, как твоя дочь тоненьким голоском поет про какой-нибудь «мамин праздник». И стыдно, конечно, становится, и хочется повернуться к какой-нибудь толстой мамаше (их всех в садике называют смешным словом «родительницы») и извиняющимся голосом прошептать – «знаете, она у нас гораздо лучше поет, но после ангины…» А когда воспитательница машет всем рукой – мол, пора дарить подарки, тебе вручается криво склеенный коробок с абсолютно ненужными штуками и корявой надписью «дарагой мами». И надо ахнуть, прижать его к груди и правдиво изобразить восторг и умиление. Чтобы потом забыть эту нелепую сплющенную коробку где-нибудь в гардеробе.
Я их понимаю.
На месте родителей я бы тоже не ходила на меня смотреть.
Может поэтому они все не возвращаются и не возвращаются.
Я бы умерла, если бы знала как.