Последняя

 Длинная цепочка следов тянулась по пескам, и каждая секунда добавляла ей звенья. Солнце жадно и беспощадно палило, его лучи прорывали кипящую синеву неба и обрушивались на их головы.
   Они шли уже долго: она и ее Господин. Пыль пустыни покрыла их с головы до ног, и лишь по блеску глаз и гордой посадке головы можно было сказать об их происхождении. Они шли уже долго: он - потомок древнейшего имени, она - последняя из прославленного рода.
   Дюны заменили ему стены особняка, запыленные лохмотья - великолепные наряды, фляга с водой и краюха хлеба - роскошные пиршества. Его темные волосы, пушистые и густые, как грива царственного зверя, ослабли. Когда-то румяные щеки ввалились и побледнели. Она выглядела еще хуже: ее мягкая шелковистая золотая грива поблекла, повисла нечесаными прядями, низко опустилась голова, стройные ноги быстро уставали.
   Они шли уже долго, она и ее Господин, убегающие от преследователей. Их спутники один за другим оставляли этот мир, такие же красивые, как она, такие же мужественные, как он. Может быть, их удерживала в этом мире только горячая привязанность, а ушедшие с ними думали только о себе?..
   Каждый раз, когда он отвязывал от пояса флягу, их - его и ее - глаза убегали в сторону, чтобы не видеть, как тает запас, исчезает вода, а вместе с ней - надежда. И все равно, каждый раз, сколько бы влаги не оставалось, он прикладывал горлышко сосуда к ее губам и не отнимал, пока она не утоляла - или делала вид - жажду, а затем, сам позволив себе лишь один глоток, подбадривая ее ласковыми словами, шел вперед.
    Каждый час он оглядывался назад, пытаясь в раскаленных добела песках разглядеть преследователей, с ужасом думая о расставании со своим единственным сокровищем - с ней. И каждый раз его взгляд неизбежно натыкался на длинную цепочку следов. Черные точки сзади исчезали.
    Они шли уже долго: она и ее Господин. Уши обоих тщетно пытались уловить плеск воды в металлическом сосуде, звучавший для них слаще любой музыки. Напрасно… Во фляге оставалось лишь две-три капли, а солнце пустыни выпило бы их за то мгновение, что нужно, чтобы открыть сосуд. И вместе с этим звуком исчезала надежда… Силы уже давно покинули их, и они брели по пескам, пусто глядя вперед. Солнце высушило даже слезы, стерло следы пота - оно не пожалело ничего. И они таяли.
    В этот день им пришлось еще хуже. Капли, обломки надежды, он еще утром вылил в ее пересохшее горло, силясь ослабить ее мучения. Его большая ладонь гладила ее голову, вселяя мужество, как раньше.
   Его взгляд вдруг затуманился, а затем прояснился. Отблеск былого огня мелькнул в карих глазах, и он, обняв ее голову обеими ладонями, поцеловал ее в лоб. Слез не было - солнце высушило их…
   Его ослабевшая рука медленно скользнула за пояс, и длинный клинок цвета воды показался наружу.  «Прости»,- беззвучно шепнули его пересохшие губы - ни звука не вылетало из высохшего, словно колодец, рта. И металлический луч, с былой быстротой посланный его некогда сильной рукой, вонзился в ее шею.
  Ее сердце, в котором находилось место каждому, чистое и ранимое, никогда не затуманивавшееся даже пятнышком злобы или ярости, последний раз протолкнуло горячую кровь по венам; стройные ноги подогнулись, обрушивая теряющее жизнь тело на раскаленный землю.
  На прощание он провел рукой по ее спутанной гриве, снял уздечку, прижался лицом к белой звезде на ее лбу.
 
   …Утром он набрел на оазис.