О, голубка моя

О, ГОЛУБКА МОЯ

«О, голубка моя,
Как тебя я люблю,..
Так люблю я за рокотом моря
Тихую песнь твою...»
(Народная кубинская песня)

«Соловеюшка войны» Клавдия Шульженко в послевоенные годы пела эту песню...
Простая, незатейливая мелодия, самые обычные слова. Но так глубоко они проникали в сердце, что даже через много-много лет, заслышав эту мелодию, оно сладостно замирает в груди...

...Она билась в стекло кухонного окна. Каждый раз, когда мы не были на кухне; крылья ее трепетали между железных прутьев решетки, а сизая грудка всю билась о стекло. Сердце разрывалось от жалости...

***

Воркуют голуби. Это время их свадеб. Гуль-гульканием горлиц наполнено все вокруг.
С самого раннего утра, когда еще солнце не взошло а только просветлели небеса, они заводят песни любви, насыщая этими призывными гортанными звуками прохладный предрассветный воздух. Пора любви...
А вот и он мелким бесом или строевым шажком мельтешит за нею, важно выставив сизую грудку. Она – весь его мир...

***

Она долго подбиралась к уютному цветочному горшку на подоконнике, откуда выпростался к солнцу стебель какого-то лечебного растения, дав великолепные созвездия-зонты на высоте оконного проема...
На подоконнике кроме нижнего ряда цветов были еще два этажа-полочки, заполоненные разными горшочками с растительностью...

Через некоторое время она уже сидела среди опавших листочков на сухой земле возле стволика и жалостливо поглядывала на меня.
Эти глаза-бусинки...
Они были до краев наполнены вопросом, просьбой, мольбой и жалобой...
И все же она взлетала. Дикая горлица, привыкшая к человеческой неблагодарности.
Страх, инстинкт сохранения жизни или память гонимых поколений?..

При одном ее отлете я заметил два крупных белых яичка. Они переливались перламутром еще незамутненного содержания, когда подсвечивали косые лучи утреннего солнца.
Пугливая мать сразу же возвращалась обратно, когда мы, полив в очередной раз растения, удалялись от окна...
***

Все утро страшно каркала ворона за окном. Огромная, наглая, горластая, скрипуче-противная, она то взлетала на дерево, то перелетала куда-то, продолжая вопить. Потом выбрала себе место на решетке соседнего окна почти напротив в угловой квартире нашего этажа. Не знаю, как только соседи могли выносить это карканье, разламывающее тишину солнечного дня.
Голосила, вопила ворона полдня.
А потом вдруг внезапно умолкла. Это было огромным подарком всем нам – благословенная тишина...
***

Вечером я решил потихонечку взглянуть на голубку, чтобы не потревожить ее...
Ни голубки, ни яичек в цветочном горшочке не было.
Только, как пролитая кровь, желтоватые следы на наружном краешке цветочника...
Потом кто-то все время бился в окно...
Почему в окно, я так и не знаю.
Это продолжалось долго, больше недели...
***

В-вышний сравнивает Свой народ с голубкой.
Ноах (Ной) выпускал после Потопа вначале ворона, потом голубя.
Когда голубь вернулся с веточкой оливкового дерева в клюве, Ноах и семья поняли, что Потоп окончился и земля высохла.
Началась новая история человечества...

***

В Храме приносили в жертву пару голубей или горлиц.
Это единственная птица, причем не домашняя, которую можно было приносить в Святое Место и воскурять перед Создателем на жертвеннике...

Голуби верны в любви друг другу, как В-вышний к Своему народу, как Его народ Своему Создателю, не глядя на все муки, страдания, жертвы и Катастрофы...
Как пара голубей.

***

Прошло больше месяца. Я так переживал, что не успел выполнить Мицву (Заповедь).
Ведь, если бы заранее при трех свидетелях я объявил подоконник ничейным, то мог бы выполнить Мицву «Шилуах акен» (Освобождение гнезда – неточный перевод.
Это когда человек натыкается на гнездо кошерной дикой птицы, то вначале должен прогнать мать, сидящую на яичках или на птенцах, и только потом может взять содержимое гнезда.
Сегодня это делают символически, подымая содержимое гнезда(оно уже твое) и возвращая его на место...
Ни в коем случае - вместе мать с птенцами, как и нельзя резать скотину – мать и ее ребенка...

***

И вдруг я опять увидел голубку, сизую горлицу, сидящую на том же месте в вазоннике.
Она жалобно смотрела на меня, не сдвигаясь с места. Ее точенная, как резцом графика, головка на гибкой шейке была вознесена кверху. Клювик чуть-чуть шевелился, как будто произнося шепотом молитву.
Бусинки-глаза... Ах, эти глаза!
В них заключалось все, что может выразить взгляд встревоженной матери или ребенка, незаслуженно обиженного взрослым и не понимающего: «За что?!»
Она умоляла меня сжалиться, иногда прикрывая глазки, вся вжавшись в землю возле стволика растения...

- Я так ждал тебя, о, голубка моя...

Десятки ассоциаций мелькали, кружились, вертелись в хороводе воспоминаний, пока не брызнули струйками соленых ручейков, запотев стекла очков и заслонив страдалицу.

***
Мы по утрам ставим ей немножко воды в обрезанном до основания пластиковом стаканчике и сыплем крошки хлеба.
Мать на посту. Она не сходит с места.
А мы ждем...

«О, голубка моя,
Как тебя я люблю...»