Финский дивертисмент 9. Девочка-цунами

     Лиля...
     В белой, с голубыми цветочками, фланелевой ночнушке и махровых оранжевых гольфах, сползших так, что их пустые концы болтаются впереди пальцев, как бороды у сердитых индюков (быр-быр-быр, быр-быр-быр)...
     Лиля...
     С надутым плавательным кругом на талии...
     ...вертится юлой на месте, тихонечко подвывая: у-у-у-у, у-у-у-у... Вконец закружившись – вот-вот упадёт, останавливается и переходит к новому упражнению: приседая, качает руками из стороны в сторону и приговаривает: я цунами, я цунами.
     Удивительно точное и глубокое для пятилетнего ребенка понимание себя.
     Я задаю глупый вопрос, но мне любопытно, станет ли она объяснять своё утверждение.
     «Лиля, разве ты цунами? Ты девочка!»
     Она запрокидывает голову и, взрезав воздух мелкими блестящими зубками, смущённо и оттого громко смеётся. И снова уходит в кружение: у-у-у-у...
     
     По телевизору только что передавали новости. Сюжеты о бедствии в Таиланде перемежались репортажами о финском наводнении. Лиля не отрывалась от экрана. В страну, где, по утверждению Лилиной мамы Миллы, жить безопасно, пришла тревога. Стало вдруг понятно, что от мира и его катаклизмов не отгородиться, в любой момент тебя может слизнуть с лица земли если не самой гигантской волной, то её многократно уменьшенным посланником – неожиданным среди полного безветрия штормом.
     Лиля ещё не понимает связей между природными явлениями, но чувствует силу стихии. И, самое главное, она чувствует стихию в себе.
     
     Да, Лиля – цунами. Стоит ей чего-нибудь захотеть – шоколада или быть рядом с мамой – и её желание помчится впереди предвестником неизбежного, неусмиряемого. Лиле невозможно и бессмысленно противостоять, всё равно будешь сломлен и сметён.
     В сущности, они похожи, мама и дочь. Но мама знает, какие разрушения могут быть, если собьются грудь в грудь две сильные волны. Потому и не пытается противостоять, иногда просто сбегает, прячется.
     Лиля – метель. Лиля – ветер. Она быстронога и вездесуща. И напориста. Стояли вы среди поля к ветру лицом? Помните ощущения? – помимо воли приходится глотать воздуха больше, чем вам хочется, он не спросясь, туго врывается в ваше горло. Вот Лилин характер.
     А еще… «Лиля, мне кажется, ты такая же оранжевая, как солнце, ты солнце». У неё круглое, с острым подбородком личико, чухонские – вразнос – глаза, веснушчатый вздёрнутый нос и рыжие рассыпчатые волосы. Когда она в баловстве крутит головой, волосы взмётываются золотым ореолом. И света в комнате прибавляется.
     Лиля – цепкая, подвижная ящерка. По вечерам, когда силы потихоньку иссякают, когда в кухне оставляют включённой лишь одну лампочку, чтобы ночь не пугалась яркого света и без стеснения заходила в дом, Лиля живёт на большом мшистом валуне – это папа в кресле перед телевизором. Она ползает по родителю вверх-вниз, вверх-вниз и в какой-то момент, утомившись, незаметно засыпает, припав к папиному плечу и согревая папину шею сладким и нежным, как топлёное молоко, дыханием.
     С утра Лиля ходит в детский сад, и ей там очень нравится, у неё много приятелей.
     А потом они с папой на финских санках едут в библиотеку, где ей как самой активной читательнице выдают книжки с красивыми картинками и аудиокассетами в придачу. Дома Лиля вставляет кассеты в магнитофон, нажимает нужную кнопочку, и... Попробуйте в этот момент начать разговор о чём-то незначительном, например, о русской литературе... Возмущённый призыв к порядку, демонстративно громкое топанье к магнитофону, перезапуск ленты, гневное постреливание глазами в сторону нарушительниц тишины…
     Лиля «читает» – голос на кассете бормочет что-то своё, финское, Лиля, уж не знаю, каким образом, отслеживает фрагменты, в нужных местах перелистывает страницы.
     Говорит только по-фински. Её речь похожа на журчание лесного ручья, даже когда она сердится. Вообще, я обратила внимание, финская речь бывает двух типов, двух звучаний. Первое звучание – это всем известная шипованная «тиккурила» (кстати, так называется город, каждый «к» орфоэпическим шипом торчит из стебля словопотока), или менее известный «миккели» (тоже город). Второе – перекатывание хрустальной воды через заглаженные камешки. Скажите, ударяя на первом слоге, «лапеенранта» (снова город, финскую фонетику я осваивала на примерах топонимики). Что вам причудилось? Какой-то лесной ненавязчивый перезвон, правда? Так вот Лиля говорит еще мягче, еще плавнее.
     А русский только слушает. Но понимает все до тончайших оттенков! У меня своеобразное чувство юмора. То есть оно столь незначительно и малоамплитудно, что его редко кто замечает. Бывает, я шучу, а мои слова и за шутку никто не воспринимает. Но Лиля, наблюдая внимательно за мной, за моими губами и глазами, вслушиваясь в мой голос, угадывала, что я говорю не всерьёз и отвечала, проявляя изрядную сообразительность. Я удивлялась – такая взаимовчувствованность бывает у меня только с очень близкими людьми.
     Толмачила между нами, то есть в одностороннем порядке переводила мне Лилины слова, Милла. Причем её перевод был настолько деликатен, что мне казалось, будто на все мои реплики отвечает девочка.
     Милла время от времени коротко вздыхала: «Может, с тобой заговорит по-нашему», но Лиля по моему настоянию произнесла всего два или три русских слова.

     Если Миллы не было, Лиля, проворковав тираду, ждала моего ответа.
     – Увы, девочка, я мало что понимаю по-фински. Всего лишь несколько словечек.
     «Ну как же так. Я-то тебя понимаю. Экая несообразительная тётя...»
     
     Прибежала с улицы. В красном трикотажном шлемике (такой фасон носит почти вся финская малышня), в синем нарядном комбинезоне, свежие щечки весело круглятся яблоками сорта пепин шафранный, серые глаза зорки – зыркают: а что тут интересного происходит? Отчаянно дёргает одной ногой, желая стряхнуть сапог, но резинка в низу штанины плотно обхватывает щиколотку, и сапог не снимается. На лице недовольство. Уф, наконец-то, сапог летит в дальний угол прихожей, очередь за вторым.
     Тискает Лаки, тискает кота: «Дыма, Дыма, Дыма». Задорно разворачивая крепкую заденку вправо-влево, вправо-влево, поднимается по лестницам, спускается по лестницам, прыгает до потолка, будто на батуте, на моей широкой кровати. Принимает со мной душ, надев на талию свой любимый плавательный круг.
     
     Едем в машине. Мы с Лилей на заднем сидении. Я ей разу по десятому рассказываю «У попа была собака (при написании неаккуратно ткнула клавиши, и «к» в «собаке» удвоилась, можно было бы оставить, получилось бы очень по-фински – «собакка»), он ее любил...». Лиля, слушая, наслаждается. Замерла, глаза завела от удовольствия. Когда я заканчиваю, потому что мне надоело, требует продолжать. Кажется, «ещё» – первое русское слово, которое я вынудила из нее: «А иначе не буду больше рассказывать про собаку!» Она застенчиво, едва ли не залезая под сиденье с головой, произносит, немножко кривляясь, и очень-очень тихо: «Ещё...» Я понимаю Лилю, мне тоже всегда трудно бывает перейти на чужой, английский, язык...
     Но слово сказано, и мне приходится повторять байку про попову собаку по второму-пятому-десятому разу. Ей всё в охотку. А ещё я пою для нее «Спят усталые игрушки, книжки спят...». И тоже не единожды.
     Если Лиля уж слишком расшалится, я коротко бросаю: «Хилья!». Милла меня подучила, на финском означает: тихо!
     – Хилья, Лиля! Лиля, хилья!
     Лиля застывает в той позе, что застиг её окрик, за ртом уследить у неё не получается, он раскрывается самопроизвольно. Вот это да! Русская тётя не только заговорила по-фински, но и не стесняется настаивать. А ведь даже папа! даже мама! не всегда решаются на такое.
     
     Через мгновение она приходит в себя и снова вопиёт.
     – Лиля, ну что ты кричишь, ведь ты наше солнце. Посмотри на небо, разве там солнце кричит?
     Увещеваю по-русски. Молниеносный ответ:
     – Солнце не то что кричать, говорить не может...
     
     И снова возится, и снова опробует на громкость свой милый голосок. Звук нарастает прямо у меня над ухом.
     – Ах, Лиля, как ты умеешь громко кричать, думаю, в недалеком будущем ты станешь знаменитой финской певицей.
     Полсекунды на размышление:
     – Нет уж, я стану знаменитой русской лаулайей («лаулайя», обратите внимание, какое певучее слово, означает, конечно же, «певицу»).
     
     Через пару месяцев после моего отъезда Милла написала: «Лиля, увидев в телевизоре женщину в красной пуховке, вздохнула – соскучилась по Шуре».
     И я всё время вспоминаю мою маленькую шумную златовласку.