1949-1950

1949… Ленинград
Москва послевоенная. Конец 40-х. Мне трудно себе представить послевоенную Москву, поскольку сама родилась за неделю до нового 1950 года. И не в Москве, а, волею судеб,   в Ленинграде. Естественно, преждевременно, тогда это было почти нормой. Страну поднимали оставшиеся в живых фронтовики (в основном уже хронические алкоголики от  каждодневных ста граммов наркомовских,  не считая  норм убитых ),   женщины да подростки, завербованные из глубинок в школы фабрично-заводского  ученичества, голодные, раздетые, часто без собственного «угла»,    обобранные государственными займами. 
Скоро 60-летие победы над Германией, а у мамы еще лежат в старой сумочке эти послевоенные билеты принудительно-обязательных  займов. Вечными должниками перед государством искренно считали себя наши родители. Теперь они умирают на больничных койках без помощи, если они одиноки, потому что лечат тех,  кто не оставляет родных ни на минуту одних, вопреки  угрозам медработников или кто платит.   И тех еще иногда лечат,  кому меньше 60… (по словам знакомого доктора со скорой, по негласному указанию свыше). Можно (увы, лучше)  не отдавать старика в больницу,  а дать ему спокойно умереть дома, среди родных.  Наши родители  остались без  медикаментов.  Хорошо, если есть на аспирин (рубль 30 коп. за упаковку) или анальгин от головной боли, циннаризин за 7 рублей…  Пока ноги ходят, они всё копошатся.  Ходят полуголодные,  по каким-то закоулкам (не поднимается рука написать «по помойкам» - стыдно за правительство) в поисках картона, каких-то пивных банок, чтобы их сдать в каких-то,  им одним известных, пунктах приема, ради горстки обесцененных рублей.
 Мама, работая на 2-3 работах, заработала  имела «потолковую» пенсию в 132 рубля (!), продолжая работать, построила дачу в садоводстве.   Имела на черный день в сберкассе несколько тысяч (советских!) рублей, при этом где-то секретарствуя,  депутатствуя  и  восседая.  И всего лишилась в перестройку.    Теперь,  в свои 80, с ясной, слава Богу, головой,  проклинает время, что было отдано не дому, не детям, не мужу…
Я смотрю на старые фотографии. Родители молодые с благообразного вида бабушкой Татьяной Марковной за столом у окна, занавешенного, вернее украшенного, марлевыми занавесками. Я  помню те, марлевые мамины занавески на окнах с мережкой по краям.  Какая работа! Женщины  украшали свои убогие жилища.  Картошку сажали все:  рабочие и служащие, врачи, сестры и санитарки на выделенных участках по окраинам города.  Многие держали мелкий скот, если было где держать. 
Тогда надрывались все, беременные не были исключением. Отработав (всегда на полторы-две ставки)  в амбулатории, в тот день мама собирала дрова для печки, вернее собирала все, что под руку попадется:  щепки, палки.  Можно считать, что дети, родившиеся в конце 40-х начале 50-х были сплошь недоносками.
Меня ждали на рождественскую неделю и прочили счастливую жизнь. Но в день  моего рождения не оказалось ни одной по православным святцам святой. 23 декабря -  день памяти  святого Иоанна Кронштадского. Батюшка Владимирского собора на Петроградской, предлагал окрестить Иоанной, то бишь  Иванной, в просторечии Ивой (Мудрёно, отреагировала бабушка  Татьяна) или    ближними святыми: Анастасией (22 декабря), чье имя тогда еще не было модным или Евгенией (24 декабря), именем,  показавшимся родителям слишком редким. Поэтому, не мудрствуя лукаво,  назвали Татьяной, благо и день Ангела был близок и бабушка звалась Татьяной. Кроме того, крестины отмечали в доме маминой тетки, тоже Татьяны, жившей на 12 линии Васильевского острова. Именно она приютила родителей на первое время, когда они только  приехали в Ленинград из Даугавпилса. Так и нарекли Татьяной, ко всеобщей радости присутствующих. Стала святая  мученица моим ангелом-хранителем. «Подписали», как теперь говорят. И понесла я, должно быть,  все их кармы на себе…
 Свекровь,  только  что приехавшая  из Умдуртии, куда отправили ее среднего сына, пропавшего в начале войны без вести. Ушедший добровольцем на фронт в первые дни войны, он  попал в плен, где всю войну проработал на Австрийских рудниках. До середины 50-х жил на поселении В Потьме, валил лес. В 1957 вернулся, поселился недалеко от Дубны, ближе к братьям.
Здесь бы стоило рассказать о бабушкиной по отцу семье… Потом. Закончу о собственном рождении, чтобы перейти к другому рождению…

22 декабря 1949 года погода стояла дождливая, грязь непролазная.  В ночь на 23 у мамы начались схватки - «дров» натаскала много - на завтра обещали морозы.  Предприятие, где работал отец, базировалось на Пролетарском заводе, который  строил своим работникам жилье на окраине.  От  завода до  Рыбацкого,  где разместили завербованных из армии (трудно видно было отрываться от фронтовых друзей…)  около часа на трамвае. Трамвай-семерка тогда ходил от Рыбацкого через весь город на Конюшенную площадь, где делал кольцо.  Мне было лет 7, когда мы, слушая разговоры взрослых, уже знали, что скоро в Рыбацком будем метро,  все наши дома снесут и построят новые… План был реализован через 30 (!) лет. Уже разъехалось по другим районам наше поколение, а Рыбацкое только начинало сноситься...
 Рыбацкое -  старинное село,  основанное староверами еще во времена Ивана Грозного, со своим укладом и недопущением в свою среду пришлых.  Мама освоилась на новом месте быстро. Одна поликлиника (амбулатория) на большой район, а она фельдшер на хирургии, часто работавшая без врача, сама  диагностировала и оперировала.   По мелочам, естественно.
 А вот отец всю свою жизнь очень жалел, что не вернулся  к родным в Москву (или Дубну, где работал военпредом на 30-м авиационном заводе старший брат и откуда, кстати, увез маму, которая была распределена в Дубну после медтехникума).  Зацепившись за фронтовых друзей, он поехал по вербовке с Дальнего Востока прямиком  в Латвию.  А в свой очередной отпуск, будучи в Дубне,  увез маму   в Даугавпилс, откуда их направили в Ленинград. Фронтовые друзья понемногу поразъехались восвояси.  Маме Ленинград приглянулся.  А отец так и остался в Питере, пропахшем, по его словам покойниками, где ему было неуютно, тоскливо, на что он сетовал не уставая.   Каждый год выбирался к братьям в Москву и Подмосковье…

Ночь на 23 декабря 1949 года… За окном дождь. Непролазная грязь. У жены схватки. До трамвайного кольца около 2 километров. Ночью трамваи не ходят. До начала Рыбацкого проспекта, где ходили машины,  нужно было еще дойти.  Полы пальто в грязи, отец еще в военной шинели и сапогах, полунесет, полуволочит беременную жену.  Долго ждать на обочине, слава Богу, не пришлось, подобрала попутная  - машина с бревнами. Мама хвастала, что она даже  забралась в нее.  До   родильного дома не доехали, пришлось сойти около  Обуховской больницы, что в 3 км от Рыбацкого у завода «Большевик».   В больнице в приемном покое уже ждала одна роженица, для мамы принесли вторую кушетку,  где она и родила меня «вне очереди»  в 7 утра 23 декабря 1949 года двух с половиной килограммов  на две  недели раньше срока. Недели не дотянув до Нового 1950 года и еще недели до Рождества. Бабушка заранее нарекла Рождественским подарочком,  поторопилась…  Наутро нас перевезли в роддом на Школьной.   
          31 декабря маму выписали под подписку с небольшой температурой. Не встречать же  Новый год  в роддоме!  С того и началось. В  ту же ночь у нее поднялась температура до 40. Новый 1950 год. Везти обратно в больницу не на чем.  Телефонов, чтоб вызвать Скорую поблизости нет.   Одним словом, голодный ребенок орал  благим матом, а мама бредила.  Бабушка Татьяна Марковна напоила ребенка отваром  мака,  после чего я спала чуть ли не 2 суток. Как только мама поднялась, бабушка уехала от греха подальше… Уже лет через 15,  рассказывала, что постоянно заглядывала в кроватку, чтобы посмотреть жива ли я?  Посчитала, что  уморила дитя, не проснется уже… Отцу пришлось по совету соседей искать молоко у «рыбацких куркулей», так называли завербованные на восстановление города приезжие местных жителей.   Сначала кормили коровьем молоком, а в марте,  по великому блату, купили козу, которой построили  жилье во дворе.   У мамы молоко  так и не появилось. В полгода  я была такая толстая! А в 9 месяцев всем на удивление – недоносок пошел ножками…   И заговорила на свое горе рано… Так что моей кормилицей была коза, с молоком недопустимой  по теперешним меркам жирности. Бабушка уехала в Москву, а затем в Дубну к старшему сыну, еще и потому,  что гроб недавней подруги,   опустили на ее глазах прямо в  воду… Больше она к нам не приезжала. 
Меня устроили в ясли – нянек не было, да и не по средствам это было.  Хотя полтора года я все-таки какое-то время находилась под наблюдением   соседской бабушки.  Ясли, где для меня  освободилось место,  находилось далеко.  Нужно было ехать от трамвайного кольца автобусом в сторону теперешнего Металлостроя, там на территории Лесопильного какого-то завода были открыты ясли для детей рабочих. Отдали на круглые сутки (пятидневка), потому что работу родителям никто не отменял. В полтора года я уже хорошо говорила. И вечером, когда все дети уже спали, на кухню приходила малышка, я  всегда была маленькой ростом,  и просила «Тетя Катя,  Танечка кушать хочет…».  Честно говоря, те ясли я не помню, но эти умилительные воспоминания родителей, связаны именно с теми далекими яслями. После скарлатины, коей там переболели все дети, меня после поправки перевели в только что построенные и совсем близкие ясли.   Как известно,  в яслях детей держат  до 3 лет. Помню, только, как  после обеда нас закутывали в очень огромные какие-то одеяла и выносили на веранду спать, даже зимой.  С тех пор я боюсь зимы и морозов.  Самые яркие детские воспоминания – ангины с высокими температурами в период с декабря по март.  Только к двадцати годам, когда я стала ходить в бассейн на Рентгена, они вдруг пропали. Тогда же (!!!)  я «открыла» раствор Люголя, которым можно было заглушить ангину в самом ее начале. Почему мама никогда его не использовала, до сих пор не пойму. Таблетки, компрессы,  малину, мед,  даже уколы помню,  Люголя – не помню!

Таким образом, сегодня (23 декабря) мне исполнилось много лет… Но я их не чувствую. С такого возраста женщины уходят на пенсию, а мне и пенсия не понадобилась – уже 4 года на второй группе… с прожиточным минимумом, коего не хватает даже на лекарства, о еде я не говорю, потому что всегда предпочитала театр и свои скудные лаборантские зарплаты тратила на культурные вылазки.  Теперь в театр не походишь,  еда нормальная не по карману, похудание не грозит, поскольку стать стройной помогают фрукты с овощами, а не булка с чаем.  Растительная же пища теперь  не для бедных.
Москву сороковых я опишу по рассказам, кои мне довелось услышать…