Флаг ветра

Сливовое болото выпустило грушевого аромата бульк и посинело до консистенции лака для глаз.
- Колется! – понюхал ребёнок ледяную соль и просопел в крахмальную муку полутора ноздрями дяди Вакулиба
- А ты не хватай! – подобрела его мать, подобравшая сына в яме для маяка, который попросили установить близ оазиса верблюды, хотя денег от продажи песка хватило только на яму.
- Дай тогда молока. – законючил конокол, коз колоколом черпавший днём на дне.
- В бочке зачерпни. – голосила обессилевшая сестра перекрёстка и перекрестила стакан.
- Пролил, маменька, кошки отовсюду лезут! – мальчик покрылся от страха мышами и порылся в кармане в поисках мышеловки или капкана против медведя, который стоял всё это время у всех за спиной и скучал по зоопарку, директором которого была разумная обезьяна, в последствии спятившая.
- Да что ты будешь делать! Брысь! – женщина заметалась от банкетки к печи, замечталась, увидела медведя, заголосила, логос осознала, поскользнулась на проклятьи, пророкотала скабрезность.
- Мама, а кто такие верблюды? – мальчик закрыл глаза и увидел зонты, зонты, пёстрое море зонтов – и ни капли дождя. Море движется, огибая столбы кактусов, страдающих от случайных уколов спиц.
- Это большие олени без рожек и с холмиками на спине. – женщина погасила волнистой ложечкой ветер бури в стакане и капнула в лету тлетворной тактичности инвариантной тактильности кривых морей толерантности.
- А у них есть глаза? – алмазный оазис посреди соляной пустыни сломался и засох.
- Я же тебе говорила, что глаза есть у всех. Сколько раз можно повторять? Запомни же! – слез Азик в мёртвое море слёз, залез на камень, лист лизнул и остолбенел.
- Извини, мамочка, я опять забыл. Это потому что я слепой от рождения? – розовый закат бледной полосой забрезжил в глазу ребёнка, но через пятьсот лет в этом никто не признался даже под угрозой превращения в слепого котёнка.
- Нет, это потому, что у тебя с головкой плохо, но доктор говорит, что ты поправишься. – погладила голодом Аглая камень посреди оазиса, скрывающий нефтяное логово угляного человека, который очень хотел курить, но боялся сгореть, да и спички съел зачем-то.
- А когда придёт дядя доктор? Он хороший. – вечерний бархан огибала неторопливо текущая цепочка каравана и каждый горб каждого верблюда был этим барханом.
- Не раньше, чем ты сделаешь уроки! – сухие губы в пыль истирали соль и колючки, рождая облака пара и струи горохового грохота в гротах крота Рокфеллера Рьяного.
- Мама, ты опять говоришь загадками. – локомотив молчания ломко проклинал деревянных дровосеков латунной толуоловой машиной.
- Уроки – это то, что вам задают в школе. Ладно, иди спать. – перескочил реку из сока в сок, искоса на ирис не смотрите – прокиснет.
- А сказку почитаешь? – терем умиротворённо млел, ромуль с папой римлянским смотри не перепутай, одно другого не лыком шито, паклей не перебинтовано.
- Да, ложись, какую хочешь? – подосиновики так пёрли в том году, что легко было среди них затеряться.
- Гуси-лебеди! – промокли промокашки, кашляют промоутеры – кал верблюжий убирать отнекиваются.
- Хорошо, только ты обещал не кричать в том месте, когда Алёнушка залезает в говорящую печь. – пчелиные плечи лопнули разом и заразили розовым коктейлем тюльпановые скалы.
- Но гуси белые и красивые, а внутри печи копоть, да и неизвестно что у неё на уме. Разумные люди внушают доверие, но сказочная печь может умело отыгрывать доброту, а потом чугунным языком за цементными губами превратить хрупкую девчушку в мясной гуляш для своих пирожков. Ведь неизвестно, какой природы её разум. Если цель её существования – создавать пирожки, то разумная, она способна на большие хитрости, чтобы привлечь свежие ресурсы. Никто же не заботится о тесте и начинке. Может быть когда-то и существовала некая хозяйка, возможно и наделившая печь разумом, но она скорее и стала первой такой жертвой… Впрочем, печь может банально не догадываться о природе людской и, желая понадёжней сохранить девочку, распалит своё нутро до огненного гудения. Извини мама, но мне некуда деваться от подобных мыслей, так что кричать в этом месте я буду, и плевать мне на соседей и милицию, которые они вызывают. Я ребёнок, и фантазию свою ограничивать не намерен! – ребёнок поёрзал под одеялом, поворочался, уютно устроился на бочок, зарыл глаза, и приготовился слушать. Мама смотрела на его сделавшееся ангельским лицо и вдруг заплакала. Мальчик тревожно сохмурил во сне светлые брови, но не проснулся. А Бог сидел в своей небесной раковине и измерял себя то так то эдак, всё жалуясь тихонько, что нет линейки, способной разом его охватить…