Цена эмоции

фантастический рассказ


В один из тихих погожих вечеров, когда особенно чувствовался аромат расцветающей чуинхи, а в потемневшем безоблачном небе уже замерцали первые звёзды, из невзрачного домишки, что стоял на отшибе Волнер-стрит, вышел мужчина средних лет, среднего роста, в потёртых джинсах, стоптанных ботинках, в шляпе с засаленными полями и линялой рубашке с засученными рукавами.
Мужчину звали Лев, но он давно уже откликался на невыразительное Лёва, махнув на сие рукой,- Лёва так Лёва. Ну не вышло из него Льва Сергеевича, что ж поделаешь? Не заслужил, так и остался Лёвой. Бывший космолётчик-механик, потом бывший каторжник, ну а сейчас... Сейчас, по-большому, никто.
Закрывая расшатанную калитку на верёвочку (шпингалет давно проржавел и куда-то делся), Лёва отправился вдоль улицы, держа путь на Мейдан-стрит. Бросив мимолётный взгляд на небо, вдруг поймал себя на мысли, что уж слишком часто в последнее время думает он о космосе, недоступном с некоторых пор. Он нахмурился, оставил небо в покое и вернулся на землю. Надо было подумать о более прозаических вещах, нежели звёзды, проще говоря, надо было решить, как жить дальше, вернее, на что. Всё, как обычно, упиралось в деньга, с которыми у Лёвы сложились, прямо скажем, непростые отношения. Никак он не мог понять, как это они умудряются так быстро исчезать из карманов. Вчера, например, имелась у него вполне приличная сумма, потому что удалось-таки, наконец, сбагрить универсальный зукрийский дегустатор, найденный им ещё во времена первых Походов на Свалку и оставшийся с тех самых пор доживать свой век у него в сарае, благозвучно окрещённым Лёвой Отстойником. А уже сегодня от этих денег остался шиш да маленько, только-только, чтобы посидеть у Марка в баре, заплатив, естественно, за вход и заказав в баре самый минимум. А на что потратился? Смех! Купил носки (старые совсем прохудились), универсальный ключ-отвёртку да несколько банок консервов у бакалейщика Грега. Хоть снова на Свалку, но Завоз будет только завтра поутру, а с ним и конкуренты, и бродячие псы, и вонь, и местные докучливые насекомые. Или в Отстойнике пошвыряться? Есть там парочка вещей, до которых никак руки не дойдут.
Вообще, и Поход, и Свалку, и Завоз, и Отстойник, и многое другое, что связывало его с нынешней деятельностью, Лёва про себя величал не иначе как с большой буквы; это после того, как и Поход, и Поиск, и Сбыт более-менее пригодных и не слишком-то изношенных вещей приобрели для него определённый смысл и хоть какую-то цель в жизни, когда решаешь, что можно приспособить к делу, а что, увы, уже никак, что возможно починить или отремонтировать, а что, к сожалению, надо просто выкинуть – ведь в бытность свою ходил он третьим механиком на межпланетниках в своем Аргунском секторе, и руки у него, как приговаривал бригадир, росли откуда надо, потому что с техникой Лёва был на "ты". Вот и пригодилось знание предмета. Разве мог он когда-нибудь подумать или представить, что станет со временем обыкновенным старьёвщиком, никчёмным, в общем-то, человечком, зарабатывающим на жизнь тем, что продаст со Свалки? Но самое страшное (и Лёва, как никто другой, это осознавал в полной мере) – его затянул со временем сам процесс собирательства: ведь любое дело, которому отдаёшься весь, без остатка, даже такое, на первый взгляд, неблагодарное и непотребное, подсознательно затягивает, более того постепенно растворяет в себе без остатка. И одному Богу известно, во что бы он вскоре превратился, не будь у него одной отдушины – это вечерний просмотр шоу-денс у Марка в бар-клубе, самое прекрасное зрелище, какое он только видел в жизни. Да он и жил-то, собственно, теперь лишь для этого, всё остальное его интересовало постольку-поскольку.
Лёва вздохнул и опять посмотрел на небо. Звёзды только-только выплёскивались на небо и, как всегда, будоражили душу и завораживали взгляд. Что у него в этой жизни, по-большому, осталось-то? Эти звёзды да ещё те самые танцы с кассет, что Марк демонстрировал в своём бар-клубе. Невероятное зрелище, непостижимое. Бально-спортивные танцы, искусство с далёкой Земли, необъяснимым, удивительнейшим образом получившее распространение и сумасшедшую популярность здесь, на окраинных секторах.
Почему и как это случилось, пусть задумываются социологи, это их хлеб, для остальных то был просто свершившийся факт, данность, чудачество и очередной непредсказуемый зигзаг изменчивой моды, когда обычные, доступные развлечения уже как-то не прельщали, больше того, надоели до такой степени, что человеку прямо-таки позарез требовалось что-то новенькое, неординарное и доселе невиданное и нестандартное. А спрос, как известно, всегда рождает предложения, пусть даже такие в высшей степени эксклюзивные. И, как ни странно, они пришлись ко двору: вы хотели чего-то необычного, невероятного, ласкающего взор как эстета, так и простого обывателя, и в то же время дающее обоим истинное наслаждение при виде того, что может сотворить хрупкое человеческое тело, отданное во власть музыки и движения? Пожалуйста! Вот вам бально-спортивные танцы, полузабытое искусство с Земли, наслаждайтесь!
Тогда, работая по контракту механиком на планетолёте, Лёва принял это искусство всей душой (принял бы и сердцем, да только оно уже было отдано звёздам) и для него в том не было ничего удивительного: а чем занять себя после изнурительных вахт на межпланетнике? Если книговизор предполагал хоть какую-то работу мысли, а думать ну ни о чём не хотелось; боевики, с извечным набором одних и тех же героев и сюжетных ходов и отличающиеся друг от друга лишь названиями, осточертели до такой степени, что он швырял в голопроектор, что под руку подвернётся, а тут случайно увидел, как сосед смотрит м-кассету с танцующей парой и остолбенел. Это было ново. Неожиданно. Но главное - красиво необычайно, до того красиво, что Лёва просто потерял голову, влюбившись без памяти в это зрелище, и продал свою душу, со всеми её потрохами, этому волшебному искусству. А оно, в свою очередь, отплатило взаимностью, затронув в этой душе какие-то свои скрытые, потаённые струны, разбудив эмоции и чувства, о которых Лёва даже не подозревал. Он особо не задумывался, отчего так случилось, но вот ведь - заворожило и пленило навсегда. Очевидно, мало иметь душу, надо, чтобы она ещё и жила, и дышала,
А потом он попался с контрабандой, и всё полетело коту под хвост. И зачем он с ней только связался? На жизнь ведь хватало, на индивидуальный голопроектор почти накопил, а как мечтал в отпуск на Землю слетать, воочию полюбоваться на выступление профессиональных танцевальных пар? Ведь в проекции, пусть и очень реалистичной, многого не ощущается, та же атмосфера и обстановка, например, или исходящая от пар живая энергетика, сводящая с ума и подчиняющая своей неистовой силе! Да и сам хотел кое-чему научиться, а в результате - Итшийские болота, трудлагерь и срок, отбыв который (три местных года с конфискацией), заработал пожизненную дисквалификацию. Одинокий (вырос в сиротском приюте), никому не нужный, стал тем, кем стал. Одно утешение: пока они там, на Итшае, осушали эти чёртовы болота, мода на танцы только-только докатилась сюда, в Аргун-сити, где он и стал жить, сполна рассчитавшись за свою глупость и невезение. Во многом эстетское искусство, а вот поди ж ты, прикипел к нему намертво, оно просто не дало сойти ему с ума, и помогло, и спасло. Особенно там, в трудлагере, когда, замерев в оцепенении, смотрел через старенький голопроектор вместе с остальными поощрёнными танцпрограмму двухмесячной давности, переживая внутри все перипетии и нюансы танца. Имен но внутри, внешне Лёва всегда оставался человеком замкнутым и нелюдимым, даже угрюмым, каким-то "набычившимся", но только с виду. Внутри же у него царила гамма чувств и эмоций, которым вполне мог позавидовать и экспансивный, увлекающийся человек.
Перепрыгнув узкую канаву для сточных вод Лёва свернул за угол и чуть было не столкнулся с Захом, местным аборигеном, похожим на гигантского кузнечика с мощными длинными ногами, узким туловищем и уродливой головой богомола. Тот, вылупив фасетчатые глаза, нёс большую коробку в четырёх суставчатых конечностях.
- Привет, посторонись, осторожней, как дела, и тебе того же, - выдав на ходу этот дежурный набор фраз, 3ах запрыгал дальше, смешно выворачивая зад. Куда это он? Уж не на Свалку ли? Лёва проводил его заинтересованным взглядом,  профессионально прикидывая, что такого интересного и полезного может быть в коробке подобного размера. Но абориген спешил, к сожалению, не на Свалку, он постучался к мисс Адби, соседке Лёвы, склочной и вечно чем-то недовольной старухе. Интерес тут же угас. Понятно, - Зах, будучи местным почтальоном, как обычно, брал работу на дом. Ещё бы, с такими-то ногами, обратно, порожняком, куда угодно допрыгаешь в два счёта. Хоть на край света.
Несколько разочарованный, Лёва двинулся дальше, сняв шляпу и завертев её в руках. Дурная привычка, руки постоянно должны быть чем-то заняты, в пустых ладонях ощущался какой-то зуд, и тогда он брал, что под руку подвернётся. Так  называемый итшийский синдром, кожная болезнь, штука не заразная, но и приятного мало. Марк, в клубе которого Лёва считался завсегдатаем, вызнав эту его особенность, но  не зная о причинах, ухмыляясь, прятал от него всякую мелочевку, начиная с ложек-вилок и заканчивая тарелками-солонками. Разок не углядев (это когда Лёва выронил вазочку с крекерами и всё, естественно, рассыпал), в сердцах посоветовал купить чётки, идеально, по его мнению, успокаивающие нервы. За крекеры пришлось расплачиваться, хорошо, деньги были, потому как часом ранее он продал тому же Марку разделочный нож из талгойской стали, вещь в хозяйстве нужную, пусть и с треснувшей ручкой.
А чётки – это здорово, он и сам подумывал о нечто подобном. Только вот на какие их покупать, если концы с концами никак не сходятся? И вряд ли сойдутся в обозримом будущем: Свалка лишь кормит (и то не до сыта), а на остальное денег как не было, так и нет. Мечты о волосяных биопроцессорах (поэтому и носил эту дурацкую шляпу, чтобы хоть как-то скрыть прогрессирующую плешь) и зубных протезах (половина своих повыпадали там, на Итшае) так и оставались мечтами. Эх, жизнь... Свернув ещё раз Лёва дошёл до первого перекрёстка. Здесь было куда оживлённей и многолюдней, чем у них на Волнер-стрит (одно слово - задворки). Отсюда уже начинал ходить монорельс и автотакси. А стоило пройти ещё дальше и повернуть на Парк-авеню, оттуда можно было разглядеть искрящуюся сферу Делантик-сити и силовой стержень орбитального лифта. А уж если с Парк-авеню свернуть на Мейдан-стрит: и подняться в навесной пентхауз к Марку в клуб, где у того ещё был и приличный бар с рестораном этажом ниже, но, главное, последняя модель голографа с объёмным реалистичным псевдо-присутствием, то с такой высоты уже проглядывали купола Южного порта и даже угадывались приёмные мачты Аргунского космопорта и серебрящиеся чёрточки посадочных модулей. Правда, увидеть всё это можно было лишь днём, когда Сун, местное солнце, плясало осколками и брызгами света на всём металлическом, пробивая вездесущую дымку смога, что всегда сопутствовала каждому большому городу, население которого исчислялось миллионами.
Лёва держал путь на Мейдан-стрит, к Марку. Вечером тот, через голограф, крутил танцпрограмму, шоу-денс с участием профессиональных исполнителей бально-спортивных танцев, и Лёва спешил к её началу, заранее предвкушая зрелище. Марк, хозяин всего заведения, которому Лёва приносил то да сё, снисходительно поглядывал на бывшего космомеханика (сам-то он тоже был раньше космолётчиком, только птицей     другого полёта, боцманом, и осел в Аргун-сити совсем по иным причинам), иногда оставлял ему местечко у барной стойки. По-большому, ни с кем близко в городе Лёва так и не сошёлся, хоть и прожил тут, на его Западной окраине, уже с полгода. Он был одиноким человеком, крохотным винтиком в чудовищно-громадной машине гигантского мегаполиса.
Но Лёва даже представить не мог, что её величество Судьба уже пристально приглядывается к нему, оглядывая его фигуру в потрёпанной одежонке.

Ши-дарский игла-разведчик синхронизировал своё стасистное поле с физическими константами и мегаполем данного участка чужой вселенной и, протаяв уже как материальное тело, мгновенно задействовал и перестроил внешние адаптеры на структурные основы окружающего его пространства. По корпусу тут же прошла лёгкая рябь - это внешние адаптеры гасили избыточное давление на чужую метрику, вызванное присутствием иглы-разведчика в данном континууме, одновременно синхронизируя собственную атомную структуру со структурой местного вакуума. Пока шла физическая перестройка, мозг разведчика, квазиорганический самодостаточный элемент, отвечающий за доставку и безопасность эмособа, быстро просканировал континуум в поисках эмоциональной составляющей (человек сказал бы - принюхался). Та присутствовала, и это обнадёживало. Когда синхронизация и перестройка закончились, а метрика пришла в относительную норму, над Аргуном, земной колонией в одном из отдалённых секторов, окончательно проявился длинный узкий корпус разведчика, облепленный блестящими шариками-адаптерами неестественного зеркального цвета. Они постоянно меняли траектории движения, вращались вокруг собственной оси, но против часовой стрелки, а сам корпус иглы-разведчика переливался и искрился в лучах Суна, его ходовая часть к тому же ещё слабо мерцала, окончательно гася векторную силу прокола времени-пространства. Определив, что структура окружающего пространства остаётся устойчивой и адаптеры успешно, пока без последствий, по крайней мере, необратимых, вклинили разведчика в чужую вселенную, мозг спешно отправил к мохнатому шару планеты (это и был Аргун) капсулу-инвектор с эмособом  на борту. В эмособе доминирующим элементом являлось женское начало, и то было не случайно. От успеха его миссии зависела жизнь и будущее целого мира, сейчас, за миллиарды парсеков отсюда, там, в другой вселенной, необратимо и неумолимо угасающего.

Поднимаясь в скоростном лифте, Лёва нахлобучил шляпу чуть ли не на глаза, стараясь не встречаться взглядом с ухмыляющимся лифтёром, а когда лифт, звякнув, остановился, мышкой прошмыгнул на этаж. Вот всегда так. А чего, казалось бы, стесняться? Или кого? Лифтёра? Этого пережитка прошлого? Ещё неизвестно, кому из них горше. Лёва, по крайней мере, свободен и в поступках, и в мыслях, а тут катайся с этажа на этаж, как привязанный, да с подобострастной улыбочкой, да слова никому не скажи. А у него, у Лёвы, сегодня праздник. Вот так-то.
Но в душе он понимал, что всё это - отговорки, ибо у того же лифтёра был статус, было какое-никакое, а положение в обществе, чего совсем не скажешь про него, одно слово - старьевщик. И всё же Лёва был счастлив. Потому что сейчас он увидит такое!.. По сравнению с предстоящим остальное казалось пылью под ногами, ненужной мишурой и досадными мелочами.
В клубе у Марка, как всегда, народу хватало, ибо клуб (или, как называл его сам Марк, бар-клуб) пользовался успехом у жителей Западной окраины (так неофициально именовали Западный округ), Фактически, он был один такой, где можно было увидеть танцевальные пары с самой Земли, метрополии. Как Марк добывал эти кассеты, знал только он. Мода на бальные танцы как на экстравагантное и впечатляющее зрелище здесь, на Аргуне, пока ещё не вытеснила ни трёхмерное видео, ни виртуалку, ни секс-бренды, ни прочие шоу, но всё шло именно к этому, и очень скоро у Марка наверняка появятся и конкуренты, а с ними и заботы, и всевозможные осложнения, ну а потом, как это частенько бывает, танцы вытеснит какое-нибудь другое, не менее захватывающее зрелище, но пока... Пока их популярность на планете не достигла даже пика.
Расположенный под самой крышей, бар-клуб был спроектирован так, что свободного пространства тут всегда хватало, по крайней мере, возникала некая иллюзия объёма, особенно в центре, под вогнутой чашей голографа. Лёва, топчась в очереди у входа, глянул туда с благоговением, весь переполненный ожиданием - поскорее бы!.. И, как ему казалось, многие в очереди так же, как и он, в нетерпении переминались с ноги на ногу, ожидая начала программы. Что ж, слепец тоже, наверное, думает, что и остальные люди, как и он, незрячи.
Но молодежи было мало, молодежь предпочитала ходить пока на другие шоу, она всегда стремилась, по возможности, всё делать сама, нежели смотреть, да ещё в проекции, как за неё "отрываются" другие. Поэтому клиентами Марка являлись, в основном, люди постарше, кое-что в жизни уже повидавшие, имеющие неплохой вкус и знающие толк в хорошем, эмоционально насыщенном зрелище. Они приходили сюда выпить-закусить, для этих целей имелся и превосходный бар, и ресторан этажом ниже, откуда можно было заказать вполне приличные блюда, и многочисленные столики в зале, и уединенные кабинки по его периметру, решить пару-тройку неотложных вопросов, обменяться новостями да и вообще посудачить о том, о сём, а потом, как бы на десерт зрелищем этим сполна насладиться, благо обстановка позволяла: женщин лёгкого поведения здесь не встретишь, ибо Марк, служивший когда-то боцманом звёздного линейного крейсера, на дух их не переносил (очевидно, достали в своё время). Так что леди приходили сюда или по делу, или с кавалерами, или просто скоротать вечерок с пользой для себя - партнёрши, исполняющие танцы, никого не оставляли равнодушными, многие женщины, глядя на них, критически оценивали и себя, делая в уме заметки о причёсках, стиле, одежде и фигуре, - всё-таки метрополиям не их захолустье, как там у них, какова мода? (Марк бы за голову схватился, узнай он истинную причину их появления здесь). А в остальном бывший боцман придерживался вполне демократических взглядов. У нас свободный город в свободном секторе, любил приговаривать он, только не напевайся в стельку, не бей посуду и морду соседа, кровь оттирать то ещё удовольствие, и всё будет в порядке: вы пришли отдохнуть и попутно насладиться зрелищем, которое нигде, как у меня, более не увидите, что ж, я предоставляю вам такую возможность, так давайте ж уважать друг друга!..
Лёва уважал. И поэтому, заплатив за вход и отдав при этом почти все сэкономленные деньги, он снова мышкой проскользнул к дальнему концу подковообразной барной стойки, взобрался на вертящийся табурет, снял шляпу, привычно затеребил её в руках и осторожно покосился по сторонам.
Вообще-то публика, по мнению Лёвы, была всё же какая-то не такая. Не было в ней той возвышенности, духовности, что целиком владела им и которым он всецело подчинялся сейчас и сердцем, и душой. Не было! Через два табурета от него восседал какой-то тип в ярко-малиновой, кричащей водолазке, серых лактановых брюках, с серьгой в ухе в виде серебряной монетки, чёрные гладкие волосы зачёсаны назад. Тип потягивал что-то из высокого стакана через трубочку и равнодушно смотрел прямо перед собой. Кажется, ему было всё равно, что он пьёт и где  находится. Лёва встречал подобный оловянный взгляд там, в трудлагере, взгляд человека, полностью ушедшего в себя, когда на поверхности остаются одни лишь инстинкты - глотать, дышать, жевать да моргать, а от эмоций - ноль. Не вязался как-то его оловянный взгляд с эмоциональной составляющей человеческого "я".
Ещё один персонаж. Чуть подальше, перед ажурными стеллажами с экзотическими цветами, расположился импозантный толстяк, этакая продувная нахальная морда вся в рыжей щетине, с маленькими хитрыми глазками, да с теми ещё манерами - ел он, вернее, жрал, чавкая, причмокивая и сопя над горшочком с чем-то ароматно-дымящимся, выуживая оттуда пальцами особо лакомые куски. У Лёвы аж непроизвольно свело челюсти, но не от голода (весь его сегодняшний рацион - это банка фасоли, что он разогрел обед), сколько от обиды. Ему казалось, что нельзя вот так – прийти в предвкушении захватывающего действа, экономя на всём, чтобы потом прочувствовать и впитать всеми клеточками тела и каждым порывом души всю красоту и неповторимость этого самого действа, а самому тут жрать, сопя и чавкая, или, как тип в малиновой водолазке с оловянными глазами, безразлично ко всему тянуть что-то там из стакана. Лёва понять не мог, как так можно: не предвкушать того, что сейчас начнётся? Заниматься обыденными, прозаическими делами? Тогда зачем вообще сюда приходить?!
Если б ему сказали, что он просто идеальный зритель, благодарный и благородный, за мастерство и вдохновенное выступление артистов в ответ отдающий частицу собственной души и сердца, он бы лишь отмахнулся, лично для него это состояние было естественно, единственно возможное, как дышать, например. Да и разве может быть как-то иначе, удивлённо спросил бы он. Может, со вздохом сожаления ответил бы какой-нибудь скептик. Ты — один на миллион такой чудак, добавил бы скептик чуть погодя, остальные воспринимают всё происходящее, пусть оно для тебя лично и таинство, и красота, и ни с чем не сравнимое великолепие, как популярное и модное сейчас развлечение, не больше, не меньше, как возможность скоротать вечерок, посмотрев заодно и танцпрограмму, шоу-денс, где одним из участников является умопомрачительная женщина, посмотреть, запивая его пивом или виски и дымя сигаретой. А ты слишком эмоционален и экспансивен для этого. Слишком.
Лёве отчего-то взгрустнулось. Переминая шляпу в непослушных пальцах, он отвёл взгляд от насыщающегося толстяка, оглядывая зал дальше, машинально поворачиваясь вместе с табуретом. Кого он высматривал, Лёва вразумительно бы и не ответил. Наверное, таких же чудаков.
Столики в зале были разные, чтобы угодить любой компании. В одной такой сидел некто Гулявских, которого Лёва наглядно знал. Антиквар средней руки, предприимчивый делец и в общем-то неплохой человек, когда бывал в настроении. Пару раз Лёва относил ему кое-что – это когда наткнулся в самом дальнем углу Свалки на вещи местных аборигенов, выкинутые кем-то неразборчивым. Пойти поздороваться и перехватить пару бэксов? Тот иногда выручал. Опять же, когда в настроении. Лёва сполз было с табурета, но чья-то цепкая пятерня поймала его плечо. Он испуганно оглянулся.
Это был Марк собственной персоной. Как обычно, в своей боцманской униформе с позолоченными пуговицами и воротником-стойкой; волосы ёжиком, пушистые усы, внушительный подбородок с ямочкой и высокий лоб античного мыслителя. На среднем пальце правой руки массивный матово-чёрный перстень с конусообразным возвышением - спир, оружие ближнего боя десантников-бейберов. В центре возвышения мерцал алым огонёк. Это был кончик плазменной спирали, упрятанной в магнитной камере-ловушке, миниатюрный образец которой и выполнял увесистый перстень. Марк иногда использовал спир как обыкновенную зажигалку.
- О, ты-то мне и нужен!
При виде Марка  Лёва всегда робел, потому что тот олицетворял для него всё начальство мира.
- З-зачем?
- Можешь раздобыть там… эээ… у себя кухонный конфигуратор, но желательно старый, первого или второго поколения, у них ручная настройка. Ну что, сделаешь? За ценой   не постою.
Лёва даже расправил плечи: вот ради таких моментов и стоило жить на этом свете. Жить, а не прозябать - в тебе всё-таки нуждаются, ты кому-то нужен. И это было, чёрт возьми, и здорово, и приятно одновременно.
- Я, конечно, постараюсь, Марк... Но сам понимаешь, поручение трудное.
- Да уж постарайся!.. Выпьешь чего-нибудь?
Лёва тут же скис. Выпить он был совсем не прочь, да вот только денег на подобное удовольствие практически не осталось.
- Попозже, - выкрутился он из неловкого положения и тут же задал мучивший его вопрос. - А кто сегодня танцует, кто в программе?
Бывший боцман расплылся в улыбке, даже усы встопорщились, как у кота при виде полной миски сметаны.
- Сюрприз, сегодня новая кассета и стоит, между прочим, кучу денег.
У Лёвы замерло сердце. Новая м-кассета! Сегодня явно неплохой день. Он посмотрел на пустую площадку в самом центре зала, где сейчас топтались три-четыре парочки, потом перевёл взгляд наверх, на вогнутую чашу голографа, впаянную в потолок, выложенный шестиугольными зеркальными плитками. Тут же сладко заныло сердце, а голове стало жарко от прилившей крови, и было отчего - через каких-то полчаса оптический фокус голографа спроецирует объёмное изображение танцевальной пары, в обиходе именуемое "динго" так называемое динамическое голографирование, и Лёва тут же забудет обо всём, всецело наслаждаясь самым прекрасным зрелищем, какое он только видел в своей жизни... Но это через полчаса... А пока...

А пока капсула-инвектор вошла в атмосферу планеты, заключённая в собственное стасис-поле, чтобы избежать трения и как можно меньше воздействовать на местное структурное составляющее, а также не терять скорость,- слишком ценный груз на борту и слишком мало времени у эмособа для выполнения своей миссии; инородное тело, каковым и являлся в данное мгновение игла-разведчик здесь, в чужой вселенной, со временем местный континуум отринет, как соринку из глаза (так бы сказал человек), и поэтому большая часть энергии уходила на поддержание стабильности и статус-кво в этом самом континууме, чужом и непредсказуемо опасном. И всё равно, пространство волновалось, "дёргалось"; адаптеры гасили, как могли, всевозможные искривления, разбегающиеся от иглы-разведчика, как волны от брошенного в пруд камня; давление на чужую метрику неумолимо возрастало, мозг даже просчитал вероятные последствия, и они оказались далеко неутешительны - в любом случае всё заканчивалось глобальной свёрткой пространства и времени, а в итоге - глобальным коллапсом. Возможно, даже в галактическом масштабе. Ещё мозг вычислил (просто анализируя и рассчитывая) через сколько это произойдёт: час с небольшим по местному времени. Только-только раскрыться эмособу, если, конечно, позволят обстоятельства. Предпосылки были. Но не более. Пока.
Эмособ, зависший в центре капсулы-инвектора, все эти данные, естественно, имел, но внимание на них обращал постольку-поскольку, у него были совершенно иные задачи: он подготавливал внешние эморецепторы (человек сказал бы – массировал пальцы перед тонкой и слоеной работой), не трогая пока самую главную и ценную часть своего организма - эмовекторы, обладающие чудовищной операбельностыо и колоссальной чувствительностью, ибо как только мозг капсулы-инввектора (один из сегментов мозга иглы-разведчика) определит подходящее место и достойный внимания объект, эмособ тут же начнёт отсчёт времени и задействует свою доминантную, женскую эмоорганику и составляющую. Вот тогда-то и начнётся основная его деятельность. До крайней мере, эмособ очень на это надеялся. А иначе - всё напрасно!..

Лёва всё же наскрёб на лёгкий коктейль и, потягивая кисловатый напиток, совсем извёлся от нетерпения. Сегодня, как сказал Марк, он покажет Итена с Вионой. Он о них слышал, но ещё ни разу не видел и поэтому справедливо полагал, что ждёт его нечто совсем уж необычное и фантастическое.
А в клубе тем временем бурлила своя жизнь, и до переживаний Лёвы тут никому не было ровным счётом никакого дела; лавируя между столиками, сновали вездесущие официанты, разнося выпивку и закуску на круглых щитах подносов; люди разговаривали, смеялись, курили, пили, закусывали, словом, отдыхали и расслаблялись, как могли и умели. А Лёва наблюдал за всем этим и предавался невесёлым размышлениям.
Ещё со времён Древнего Рима народ вывел для себя нехитрую жизненную философию - хлеба и зрелищ! И всё, больше нам ничего не надо. Самое интересное: практически без изменений эта немудрёная жизненная позиция сохранилась и до эпохи межзвёздных перелётов, когда думаешь, как набить своё брюхо чем повкусней, а потом как следует поразвлечься, это брюхо поглаживая. Правда, со временем зрелища поразнообразней стали и подоступней, это, конечно, не бои гладиаторов или та же коррида, но ведь экспрессии и накала в этом шоу-денс нисколько не меньше. Если  не больше! Может, в этом-то всё и дело, а?..
А вообще, массовая популярность - штука абсолютно непредсказуемая, сегодня одно, завтра - другое. Но в данном случае можно было только порадоваться вкусу обывателя и его предрасположенности именно к такому действу, ибо оно того стоило.
Лёва допил из стакана и отставил его в сторону. Ну когда же, наконец, закончится это беспрерывное мельтешение и суетная возня вокруг и начнётся то, ради чего, собственно, он и пришёл сюда, ради чего экономил на всём и ради чего ловил на себе косые, насмешливые взгляды того же официанта, например, который, проходя мимо, умудрился вскользь брошенным прищуром выразить полное неудовольствие непрезентабельным видом клиента, мгновенно срисовав Лёву от макушки до старых штиблет на ногах? Лёва привычно стерпел, такие мелочи его давно уже не трогали. Он снова посмотрел в центр зала, где сейчас топтались и переминались на месте три-четыре парочки; женщины полуобнимали партнёров и все, как одна, изображали дежурные неискренние улыбки. Кажется, чувствовали они себя не совсем в своей тарелке - в зале преобладали мужчины, и дамы частенько ловили на себе оценивающие взгляды. Но всё было в пределах дозволенного. Как Марк ухитрялся поддерживать в своём заведении почти образцовый порядок, оставалось лишь догадываться. Что ж, боцман он и на "гражданке" боцман, это уже в крови. навсегда.
Толстяк расправился с горшочками и теперь наседал на десерт, ловко орудуя ложкой, запихивая в пасть то ли пудинг, то ли запеканку. Вообще-то, толстяком его можно было назвать с натяжкой, скорее грузным, с оплывшей фигурой, который просто любил вкусно поесть и которому заказать из ресторана внизу пару фирменных блюд вполне по карману. А то, что он так неряшливо их при этом поглощает, закатывая глаза и причмокивая от удовольствия, так то никого не касалось. Одно было непонятно Лёве: зачем набивать свой желудок именно здесь? Или действительно, после "хлеба" тому же толстяку так захотелось зрелищ, что он решил, не мудрствуя лукаво, совместить полезное с приятным прямо тут, не сходя с места? Непостижима иногда человеческая логика и его природа, поэтому человек, наверное, и является вершиной эволюции. Другой вопрос, что это за эволюция, если у неё такая вот вершина?..
В центре всё так же топтались. Лёва смотрел и кривился: разве это танцы? Так, потуги какие-то, суррогат, пародия.
А он любил танцы, ему нравилось, позабыв обо всём, следить за уверенными, преисполненными чарующей грацией и внутренней силой движениями танцоров. Он не знал значения слова "хореография", но догадывался, что такие утончённые, изумительные по красоте и восхитительные по исполнению танцевальные па и элементы не сотворишь просто так, на пустом месте, из ничего, без изнурительных тренировок и бесконечных повторов одного и того же бессчётное количество раз; он мог только догадываться, какой титанический труд скрывался под непринуждённой лёгкостью и изяществом танцующих мужчины и женщины, когда эта лёгкость и изящество скользили в каждом движении, завораживая и оцепеняя, и в результате Лёва мысленно был рядом с ними, погружаясь в танец, как в волшебный, чудесный сон, растворяясь в нём без остатка, повторяя про себя каждое отточенное движение, восторгаясь при этом и буквально пребывая в экстазе от вдохновенной игры тел, а после окончания программы и сам был мокрым от пота и внутренне выжатым не хуже лимона, - ведь он искренне сопереживал, как бы мысленно находился рядом, соучаствовал и почти всегда, когда душевный подъём достигал своего высшего накала, кульминации, апогея, высшей точки, а растворение становилось практически абсолютным, он мог с пугающей его лёгкостью, но от которой так сладко замирало сердце, полностью и всецело отождествить себя с танцующей парой, с закрытыми глазами в точности повторить и вое произвести все их движения, от начала и до самого конца. С бешено колотящимся сердцем.
Только вот наяву не дано ему было ничего подобного: у Лёвы напрочь отсутствовал как музыкальный слух, так и чувство ритма. И хотя он давно понял, что с ним что-то не так, что в организме у него какой-то разлад, сбой, но в голове его, как фон, постоянно звучала музыка, а тело – непослушное, скованное, будто чужое незримо переносясь туда, в центр зала, в круг света, где скользила и преломлялась в танце великолепная пара, это тело волшебным образом вдруг обретало и удивительную лёгкость, и гибкость, и свободу, и раскрепощённость. В такие моменты душа его пела и, ликуя, уносилась далеко-далеко, на самый краешек вселенной. В такие мгновения он забывал обо всём на свете: не было старьёвщика Лёвы, неудачника и никчёмного человека, а было слияние с прекрасным, восхождение к самым вершинам искусства, затмевающего  этот "Убогий, хрупкий и ненадёжный мир.
Но вот в реальности Лёва даже близко подойти боялся к центру зала, и вот почему бар-клуб Марка стал для него своеобразной отдушиной, а в какой-то степени, и смыслом жизни - забившись в самый дальний уголок, он в мыслях совершал то, что не в состоянии был сделать наяву. Только, к сожалению, случалось это не так уж и часто. По банальной и для него лично весьма уважительной причине: у него просто не всегда имелись деньги.
Но сегодня он был здесь, и теперь, весь в предвкушении, с нетерпением дожидался того момента, когда Марк активирует голограф, разговоры, шум, звяканье посуды постепенно сойдут на нет и начнётся, наконец, вечерняя танцпрограмма, единственная и неповторимая в своём роде. Бывший боцман, которому медведь тоже на ухо наступил, как и Лёва, обожал бально-спортивные танцы, считая их по праву высшим достижением того, что слабый человек может сотворить со своей пластикой и грацией, каких высот и вершин при этом достичь, оставаясь всего лишь в хрупкой и ненадёжной человеческой оболочке.
Публика, надо отдать ей должное, во многом разделяла эти мнения, и так же восторгалась так же заворожённо смотрела, и так же зачарованно следила за каждым выверенным движением, но хватало её пока, в основном, на первую часть. Марк прекрасно отдавал себе отчёт, что занимать танцпрограммой весь вечер - всё же непозволительная роскошь, популярность бальных танцев ещё не та, и одной духовной пищей сыт не будешь, надо думать и о бизнесе тоже. Поэтому обычных зрителей, которые приходили лишь посмотреть кассету и ничего при этом не заказывали, он не жаловал, даже таких, как Лёва, которых считал, в общем-то, завсегдатаями. И к его чести, именно таких. Но душа отчего-то требовала иного. Как и у Лёвы.

В нижних слоях атмосферы капсула без особых усилий остановила своё безудержное падение, чтобы при помощи многочисленных датчиков-инвекторов и сенсоров слежения осторожно войти в специфическое эмоциональное поле планеты. А для эмособа внутри, который уже практически раскрылся для его восприятия и настроился на выполнение своей миссии, это поле было единственно возможным для существования, как воздух, которым дышали существа, населяющие эту планету. Именно люди, даже не подозревая об этом, обладали тем, что так жизненно важно было для эмособа.

Сегодня было что-то совсем уж сногсшибательное, зажигающее и воспламеняющее с первого взгляда, с первого мгновения. "Искромётное", откуда-то из анналов памяти всплыло красивое и певучее слово. Именно такими они и были, эти танцы - разлетающиеся искры от трепещущих языков пламени, где самим огнём являлась музыка.
Пара выступала около часа, и весь этот час Лёва просидел у стойки ни жив, ни мёртв, боясь пошевелиться, до мурашек по коже, не дыша и не до конца понимая, где он находится и что за силуэты и расплывчатые фигуры в полумраке вокруг, да это его мало и трогало. Он не сводил напряжённого, горящего взгляда с танцплощадки в центре клуба, где солировали Итен с Вионой, не мужчина и женщина, а нечто большее, спаянное в единое неделимое целое, имя которому - вдохновение; творили чудеса пластики и невообразимое для простых смертных движение, завораживающее своей отточенностью и грацией, композицией и скрупулёзной шлифовкой сверкающего бесценного бриллианта под названием “танец-жизнь”.
И когда Марк выключил голограф и убрал кассету, Лёва некоторое время сидел, оглушённый и потрясённый до глубины души только что увиденным. Итен с Вионой, эти мастера, эти профессионалы в истинном смысле слова, эти, не больше, не меньше, мэтры танца, в проекции голографа предстали как живые - красивые, яркие, уверенные, разящие движениями, как рапирой, и раскрепощённые той внутренней свободой и силой, обладающие той бьющей через край внутренней энергией, которые достигаются и даются лишь благодаря невидимым глазу изнуряющим, изматывающим трудом где-то там, за кулисами...

В эмоциональном поле было множество примесей, на него в первую очередь, накладывалось информационное, эмособу сейчас не нужное, энергетическое поле слегка пощипывало внешние рецепторы, было что-то ещё, исходившее от инфраструктуры и образовывающее общий загруженный, беспрерывно пульсирующий, "дёргающийся" и неразборчивый фон, исследовать который не было ни времени, ни смысла, ни особой необходимости.
Эмоциональное поле, и это вселяло надежду, весьма насыщено и устойчиво, но всё-таки недостаточно мощное, и для выполнения миссии в таком виде не годилось. Датчики-инвекторы впитывали и регистрировали, в основном, незначительные всплески, реже волны, иногда вырастали даже целые пики, складывающиеся из повышенной эмоциональной возбудимости и чувственного настроения (радости, горечи, веселья, грусти, ненависти и любви), но тут же, не набрав достаточной силы и интенсивности, быстро опадали. В целом эмоциональный фон был хаотичен, неустойчив и нестабилен, и, как следствие, недостаточен и невостребован. Пребывал он сам в себе, и сам себя подпитывал, не неся никакой общеполезной нагрузки. На Ши-даре, родине эмособа, такое явление стало предпосылкой общей катастрофы. Оставалось одно - искать глубже, а не сканировать поверхностный слой, ибо время неумолимо уходило, словно в песок,         этот мир всё же не располагал достаточными эмоциональными ресурсами, они были, в основном, сиюминутными, и хоть эмоциональное поле и присутствовало, но существа, благодаря которым оно и создавалось, совершенно не умели им манипулировать и насыщать пространство, варьировать в различный диапазонах. Для эмособа такое было странно, необычно, на его родине эмоциями жили как в переносном, так и в прямом смысле, а здесь каждый индивидуум создавал только своё эмоциональное поле, нисколько не заботясь о социуме в целом.
Стараясь не думать о возможной неудаче, он осторожно раскрыл самый тонкий из эмовекторов и пошёл вглубь, осторожно сканируя и впитывая внутреннюю составляющую поля, и сразу почувствовал что-то неординарное, выделяющееся из общего эмоционального "шума", но пока едва-едва различимое в этой общей массе всевозможных эмооттенков и невнятных эмограмм. Встрепенувшись, эмособ, но опять осторожно, по чуть-чуть, раскрыл и задействовал остальные эмовекторы и тут же направил капсулу туда, где намечался не всплеск, и даже не пик, а настоящий взрыв той частоты и интенсивности, которая была так жизненно необходима эмособу. И он, боясь верить, а человек сказал бы – боясь сглазить, стал спешно готовить свою доминантою, женскую эмоорганику. Если бы у него имелись руки, то они бы заметно дрожали. Но ничего подобного у него не было, его переполняли другие чувства и эмоции, даже малой толики которых хватило бы, чтобы человек получил настоящий эмоциональный нокдаун и, как минимум, потерял сознание от эмоционального шока.

Едва закончилась программа Лёва тут же ушёл, но не помнил, попрощался ли с Марком, не помнил о времени и вообще смутно представлял, где он находится и что делает, он передвигался как сомнамбула, шёл домой механически, на "автопилоте", как лунатик. С ним творилось что-то невообразимое, в душе настоящая эмоциональная буря, ибо перед глазами и внутри него всё жило и не собиралось умирать только что увиденное волшебство и магия танца, колдовство движений и очарование пластики, мистицизм гибкости и изящества. Но где-то ещё глубже, под поверхностью этого неземного, трепещущего видения, пульсировало внутренней, саднящей болью и другое – жалость к самому себе и горькое понимание того, что вот так он не сможет никогда, и осознание этого так же теребило и рвало душу.

Наверное, только скрипач, хоть раз попробовавший сыграть на бессмертном творении великого Страдивари, его изумительной скрипке, заглянув в эти, мгновения в душу Лёвы, смог бы в полной мере понять и разделить его чувства. Грустью собственной души.
Высыпавшие на небе звёзды равнодушно поглядывали на спотыкающуюся фигуру. Они тоже кое-что понимали, только с высоты вечности, несоизмеримой в своём одиночестве.
Лёва тыльной стороной ладони утёр повлажневшие глаза. Глаза, что не различали сейчас ни дороги, ни окрестности, ибо видели совсем другое.
Особенно впечатлило и поразило его танго, это невозможное и ослепительное танго. На других кассетах другие исполнители тоже творили чудеса, заставляя и душу, и сердце буквально рваться из груди, но только Виона и Итен довели это танго до совершенства, до того предела эмоциональной насыщенности и завершённости, до той грани, той логической точки, после которых остаётся лишь одна пустота... Если бы боги то ли по своей прихоти, то ли по недоразумению, вселились на время в людей и захотели бы вдруг потанцевать,   непременно выбрали бы это танго.
Лёва и понимал, и не понимал, что творилось сейчас у него в душе. Буря чувств, среди которых восторг занимал едва ли не последнее место, сотрясала его, как десятибалльный шторм утлое, ветхое и разбитое судёнышко. Но если Лёва и желал тихой гавани, то только не сейчас: душа пела и рвалась к звёздному небу, а в голове ясно, отчётливо звучала взрывная музыка танго, и перед глазами, подчиняясь этой музыке и в то же время совершенно свободные от её цепей и оков, её обволакивающей власти, Итен и Виона творили из слабой человеческой плоти то самое божественное начало.
И, двигаясь по улице и не замечая её, он был сейчас с ними, там, в круге переливающегося и искрящего света под чашей голографа, фактически вместо них, постигая это божественное начало и одновременно переворачивая мир внутри самого себя, даже не подозревая, эмоциональный взрыв какой силы и эмоциональный импульс какой мощности рвётся из него на свободу, словно ослепительный луч прожектора, конусом света устремившийся в тёмное, нависшее небо.
Даже эмособа, который уже покинул капсулу, безошибочно вычислив Лёву из миллионов существ по небывалой эмоциональной насыщенности, на миг ослепил этот эмоциональный "свет", но только для него он был словно живительная влага для иссохшейся и растрескавшейся почвы.
Захлебываясь от наслаждения, эмособ тут же начал впитывать в себя мощные эмоционально-чувственные потоки, исходившие от Лёвы, как пересохшее русло реки вбирает в себя без остатка долгожданную воду после благодатного дождя. Под их воздействием полностью раскрылось и окончательно заняло своё доминирующее положение его женское начало, а потом, всё благодаря эмоциональным импульсам и чувствам Лёвы, произошёл последний качественный скачок, и эмособ окончательно и целиком стал женской особью. Она тут же ускорила движение к источнику эмоционального взрыва, чтобы полностью вобрать его энергию, впитать всю эмоциональную волну без остатка и на её несущем гребне зачать внутри себя новое поколение, насыщенное иными, невиданными ранее эмоциями (человек сказал бы - свежей кровью), чтобы затем, родившись, поколение это смогло бы со временем преобразовать, обновить и даже заново перестроить распадающееся сейчас на части, погружающееся в себя, как в нирвану, угасающее, деградирующее Ши-дарское сообщество, живущее и питающееся за счёт эмоций. Всё, что мешало выполнению этой миссии, и ради чего, собственно, эмособ и прибыл из далёкой чужой вселенной, было безжалостно отброшено вон.
Она полностью раскрыла своё лоно и с максимальной нагрузкой задействовала все свои эмовекторы, в доли секунды превратившись как бы в гигантскую ненасытную "губку" впитывающую и насыщающую себя чужими, неведомыми эмоциями, даже не задумываясь, какой вред она может нанести при этом чужеродному организму, явно не готовому к такому контакту. Просто в её мире такой уровень эмоциональных "калорий" считался когда-то обычной суточной нормой. Но то было когда-то.
Продолжая вбирать всю эмоциональную составляющую Лёвы, она даже успела испытать что-то вроде оргазма, смешанного с экстазом, настолько своеобразного, ни на что не похожего, от которого всё в ней сжалось, затрепетало от необычных ощущений, граничащих с запредельными, идущих от обнажённых и полностью раскрытых для восприятия стремительно вбираемых эмовекторами чувственных потоков. На короткое время она ощутила себя сопричастной с чем-то непостижимо-прекрасным в своём величии и бесконечно далёким в своей чужеродности, но отчего-то очень близким и по духу, и по восприятию. Она даже успела на короткий миг полностью проявиться здесь, в этом мире, дающему её миру новую жизнь и веру в будущее. Проявиться, чтобы завершить последнюю стадию - вобрать ауру и остаточную биоэнергетику этого источника, как внезапно всё оборвалось. Всем раскрытым, жаждущим естеством своим она вдруг приняла такой колоссальный эмоциональный импульс боли, ужаса и шока, что вся её эмоорганика мгновенно съёжилась от такого нежданного удара, как лист в огне, а следующего импульса, в котором не было ничего, кроме всеобъемлющего отчаянья пополам с тоской, невысказанной словами, с лихвой хватило, чтобы эмоорганика окончательно распалась и словно выгорела, как выгорает свеча до самого основания.
Человек сказал бы – сердце не выдержало.
У Лёвы оно перестало биться чуть раньше.
Когда он  свернул на свою Волнер-стрит, внутри него всё ещё звучала музыка, а перед глазами было божественное танго, доводящее отточенностью движений и изумительной грацией до умопомрачения. Душа пела от охватывающих его чувств, а тело казалось лёгким, невесомым. И тут вдруг что-то необъяснимое случилось с его головой и сердцем. Он покачнулся, инстинктивно схватился за грудь и едва не упал. Ему вдруг показалось, что голова стала пустой-пустой, а из груди вверх бьёт неудержимый фонтан болезненного света, и вместе с ним его кружит, вертит и одновременно засасывает в такую чудовищно-разверстую воронку, что внутри него мгновенно всё опустошилось, будто невидимый, но ощутимый смерч высосал все его чувства и мысли без остатка, до самого донышка. И ещё ему показалось, что одна из звёзд вдруг сорвалась с небес и совершенно необъяснимым образом превратилась неожиданно в вытканную из ажурного серебра огромную красивую бабочку с большими полупрозрачными крыльями, сквозь которые проглядывало ночное небо с мерцающим рисунком созвездий. При этом бабочка смотрела на него почему-то вполне человеческими, слегка раскосыми глазами, в которых, казалось, отразилась сама ночь со звёзднооким небом Лёва понять не мог, откуда у этой бабочки могут быть вполне человеческие глаза, пока не разобрал, уже на последнем вздохе, что это и не бабочка вовсе, а неземной красоты женщина, неуловимо  похожая на ту, в танго, но не естеством своим, не внешне, а той неуловимой грацией, пластикой и самим движением изумительного тела. Всё это открылось и почувствовалось Лёвой  с последней отлетевшей искрой озарения, что дарует сознание и душа перед вечной тьмой и забвением.
Он рухнул замертво и уже не видел, как истончились, истаяли и растворилась прямо над ним в ткани мирозданья огромные невесомые крылья, через которые проступила ярко-звёздная перемигивающаяся россыпь...
Через минуту слабый ветерок принёс лёгкую серебристую пыль (всё, что осталось от эмособа), в темноте похожую на пепел, и прикрыл Лёву этой серой пыльцой, как невесомым саваном, лишь не коснувшись лица с широко раскрытыми глазами, невидяще устремлёнными туда, в посеребренное далёкое небо. Он пролежал так до утра, безжизненно раскинув руки, словно собираясь это величественное небо обнять, но так и не сумев этого сделать...
Ранним утром, по иронии судьбы, первым на него наткнулся водитель большегрузного мусоровоза. Он, как и положено, вызвал полицию, потом давал показаниям основном сведшиеся к пожиманию плечами, был отпущен и благополучно отбыл на свалку Западного округа вываливать слежавшийся мусор. Через полчаса водитель уже позабыл о неприятном инциденте, занятый работой, и вспомнил о мёртвом парне, лишь возвращаясь обратно. Здесь уже никого не было, да и как иначе? Мёртвый бродяга, таких за ночь с десяток находят. Проезжая мимо, водитель покосился на т о место, припомнил странно умиротворённое лицо мёртвого, поёжился, сплюнул, пожелал себе хорошего, без каких-либо ЧП, дня и выкинул всё из головы.
В морге тело приняли и оформили как бродягу, не обратив внимания на серебристый налёт, что покрывал одежду трупа – ночка выдалась та ещё, везли одного за другим, то обколотых, то упившихся, каждого разглядывать ни времени, ни персонала, сделали вскрытие, констатировали странный случай – обширный инфаркт (сердце будто взорвалось) с одновременным кровоизлиянием в морг, хмыкнули, недоумённо пожали плечами и забыли об этой патологии через пару дней.
Лёву, как одинокого и неимущего премировали на третьи сутки за счёт муниципалитета того же Западного округа Аргун-сити согласно закону, оставив урну с прахом в соответствующем заведении, где она должна будет храниться ровно шесть месяцев, после чего прах развеют.
А Ши-дарский игла разведчик из далёкой чужой вселенной, так и не дождавшись эмособа обратно и исчерпав практически весь лимит времени (вот-вот могла начаться фазовая перестройка вакуума, грозившая вселенским катаклизмом), задействовал адаптеры обратно на структуру родного пространства, высвободил суб-время и стасис-поле из данного метрического континуума и истаял с орбиты как материальное тело, а капсула-инвектор в атмосфере планеты самоликвидировалась, не оставив после себя даже молекулы.
В своей вселенной, на орбите Ши-дара, уже полностью закуклившегося, зациклившегося и неотвратимо гибнущего, не имея желанной подпитки извне, игла-разведчик снова протаял как физическое тело с уже постоянными, а не скорректированными, метрическими константами своего пространства, погасил неизбежные, остаточные его колебания после векторного прокола с помощью тех же адаптеров и стал ждать следующего эмособа, послав кодированный сигнал о неудачно закончившейся миссии. Он был автоматом с заданной программой, без чувств, эмоций, без души и сердца, и мог ждать, сколько угодно.
Но так и не дождался...



*************************